Филиппа Грегори - Другая королева

– Ты неверно обо мне судишь. Вообще-то, я знаю, – говорит он. – Не такой я тупица, как ты считаешь. Гофолия – это из Ветхого Завета. Она была иудейской царицей, ее обвинили в прелюбодеянии и убили – жрецы, чтобы освободить престол, и царем мог стать ее сын Иоас.

Я чувствую, как застывает у меня на лице улыбка. Это не повод для шуток.

– Ее убили?

– Еще как. Было известно, что она не целомудренна и не годится в правители. Поэтому ее убили и посадили на ее место сына.

Он умолкает. Его темные глаза мерцают.

– Есть распространенное убеждение, я знаю, что оно пошлое, мама, но распространенное – что ни одна женщина не годится в правители. Женщины по природе своей стоят ниже мужчин, и если они попытаются повелевать, то пойдут против природы. Гофолия была, к несчастью своему, лишь одной из многих.

Я предостерегающе поднимаю палец.

– Ты уверен? Хочешь еще что-нибудь сказать? Хочешь и дальше толковать о женской недееспособности?

– Нет! Нет! – смеется он. – Я лишь высказывал пошлое убеждение, общее заблуждение, вот и все. Я не Джон Нокс[11], я не считаю, что женщины – чудовищное полчище, честно, мама, не считаю. Я не склонен полагать, что женщины скудоумны. Меня вырастила мать, бывшая в своих землях тираном и повелителем. Я – последний мужчина в мире, кто будет думать, что женщина не может повелевать.

Я пытаюсь улыбнуться вместе с ним, но на душе у меня неспокойно. Если Сесил называет шотландскую королеву Гофолией, он хочет, чтобы я поняла, что ее заставят уступить престол ее малышу-сыну. Возможно, он даже хочет сказать, что ей придется умереть, чтобы освободить ему путь. Сесил явно не думает, что расследование очистило ее от подозрения в убийстве мужа и прелюбодеянии с его убийцей. Сесил хочет, чтобы она была принародно опозорена и выслана. Или хуже. Но не может же быть, чтобы он думал о ее казни? Не в первый раз я радуюсь, что Сесил мой друг; враг он опасный.

Я отсылаю своего сына Генри и своего дорогого пасынка Гилберта Талбота обратно ко двору, сказав, что им незачем оставаться со мной, поскольку у меня есть дела; пусть уж лучше проведут Рождество в удобстве и развлечениях в Лондоне, я-то не могу обеспечить ни того, ни другого. Они уезжают вполне охотно, радуясь обществу друг друга и увлекательному путешествию на юг. Они похожи на красивых близнецов: близки по возрасту – семнадцать и пятнадцать – и образованию, хотя мой мальчик, Генри, должна сказать, куда непослушнее, чем сын моего нового мужа, и вечно вовлекает их в передряги при первом удобном случае.

Потом мне приходится лишить мой прекрасный дом, Чатсуорт, занавесей, гобеленов и ковров и отправить их повозками прочь. Эта шотландская королева приедет со свитой в тридцать человек, и всем им нужно будет где-то спать, а я слишком хорошо знаю, что в замке Татбери нет ни мебели, ни каких-либо удобств. Я приказываю кастеляну Чатсуорта, слугам из буфетных и кладовых и конюхам отправить в Татбери повозки с едой и подносами, ножами, скатертями и салфетками, графинами и бокалами. Отдаю распоряжение плотникам приступать к изготовлению кроватей, табуретов и скамей. Мой господин пользуется Татбери не чаще раза в год как охотничьим домом, и в замке почти нет мебели. Сама я там даже не была, и меня лишь печалит необходимость ехать туда теперь.

Потом, когда в Чатсуорте по моему приказу начинается столпотворение и повозки нагружены моими вещами, мне приходится забираться на лошадь и, стиснув зубы из-за глупости этого предприятия, ехать на юго-восток во главе каравана – четыре трудных дня по неприветливым краям, где дороги по утрам покрыты инеем, а к середине дня превращаются в непролазную грязь, через броды, в которых высоко стоит ледяная вода, выезжая на зимнем рассвете и останавливаясь в сумерки. Все ради того, чтобы попасть в Татбери и попытаться хоть как-то привести дом в порядок, пока не приедет эта королева, от которой одно беспокойство, и не испортит нам всем жизнь.

– Но почему королева желает, чтобы ее отвезли в замок Татбери? – спрашиваю я Уильяма Сесила, единственного человека в Англии, которому известно все.

Он торгует тайнами. У него монополия на тайны.

– Чатсуорт подошел бы больше. Королева ведь желала бы, чтобы мы приняли Марию в Чатсуорте? Честно говоря, я сам не был в Татбери несколько лет; но вы же знаете, что Бесс купила Чатсуорт при прежнем муже и принесла мне его в приданое. Она так поработала над домом.

– Шотландская королева пробудет с вами недолго, – мягко говорит Сесил. – И я бы предпочел, чтобы она остановилась в доме с единственным входом, через сторожевую башню, который можно хорошо охранять, а не глазела из пятидесяти окон на прекрасные парки и не выскальзывала из полудюжины дверей в сады.

– Вы же не думаете, что на нас нападут?

Меня поражает одна мысль об этом. Только потом я понимаю, что Сесил, похоже, знает окрестности замка Татбери, что странно, ведь он никогда там не был. А говорит так, словно знаком с той местностью лучше, чем я сам, как такое возможно?

– Кто знает, что может случиться или что взбредет в голову женщине вроде нее или кто придет ей на помощь? Кто бы мог подумать, что два десятка ученых дворян, получивших четкие указания и наставления, при хорошо обученных свидетелях и безупречных доказательствах, усядутся расследовать ее поведение, увидят самые скандальные документы из когда-либо написанных, а потом поднимутся, не придя к общему решению? Кто бы мог подумать, что мне придется трижды созывать трибунал, а приговора я так и не получу? Она что, всем вам так вскружила головы?

– Приговор? – повторяю я. – По вашим словам выходит, что это был суд. Я думал, мы совещаемся. Вы сказали, что это было расследование.

– Я боюсь, нашей королеве в этом случае дурно послужили.

– Но почему? – спрашиваю я. – Я думал, мы сделали то, чего она желала. Она сама прекратила расследование, сказав, что оно несправедливо по отношению к шотландской королеве. Она ведь сама очистила шотландскую королеву от всех обвинений? Вы ведь должны быть довольны? Наша королева, без сомнения, довольна, что мы провели тщательное расследование и не нашли ничего против ее кузины. И, учитывая все это, почему бы нашей королеве не пригласить королеву Марию пожить у нее при дворе? Почему ей нужно селиться у нас? Почему они не могут жить как кузины, в мире, королева и наследница? Теперь, когда ее имя очищено?

Сесил давится смехом, который не может сдержать, и хлопает меня по плечу.

– Знаете, вы именно тот человек, который сбережет ее для нас, – тепло произносит он. – Думаю, вы – самый честный человек в Англии. Ваша жена была права, предупреждая меня, что вы – человек безупречной чести. И что королева будет обязана вам за то, как вы станете беречь ее дорогую кузину. Уверен, все мы так же, как вы, рады, что расследование обелило имя шотландской королевы, и теперь мы знаем, что она невиновна. Вы доказали, что она невиновна, слава богу. И всем нам придется принять последствия этого.

Меня все сказанное беспокоит, и я даю ему это понять.

– Вы не хотели, чтобы ее очистили от обвинений? – медленно говорю я. – И желаете, чтобы она отправилась в Татбери, а не была с почетом принята в Чатсуорте?

Я чувствую, что что-то упускаю.

– Должен вас предупредить: я намерен поступать с ней лишь по справедливости, господин секретарь. Мне придется просить об аудиенции и узнать, каковы намерения королевы.

– Самые благие, – ровно отвечает он. – Как и у меня. Как и у вас. Вы знаете, что королева собирается пригласить вас в члены Тайного совета?

Я ахаю.

– Тайного совета?

Наконец-то. Имя меня обязывает; но мне пришлось долго ждать, и это честь, которой я страстно желал.

– О да, – говорит Сесил с улыбкой. – Ее Величество вам так доверяет. Она доверила вам это поручение и доверит новые. Вы ведь будете служить королеве без вопросов?

– Я всегда так поступаю, – отвечаю я. – Вы же знаете, всегда.

Сесил улыбается.

– Знаю. Так охраняйте другую королеву и берегите ее для нас, пока мы не сможем благополучно вернуть ее в Шотландию. И смотрите не влюбитесь в нее, добрый Талбот. Говорят, перед ней невозможно устоять.

– Под носом у моей Бесс? С которой мы женаты меньше года?

– Бесс – ваша защита, а вы – наша, – говорит он. – Передайте ей мои наилучшие пожелания и скажите, что, когда она в следующий раз соберется в Лондон, остановиться она должна у меня. Она захочет взглянуть, как я улучшил свой дом. И, если я не ошибаюсь, захочет позаимствовать кое-какие мои планы; правда, украсть моих строителей у нее не выйдет. В прошлый раз, когда она приезжала, я застал ее за увлеченной беседой с моим мастером лепнины. Она соблазняла его украшать свой холл. Я поклялся, что больше в жизни не оставлю ее наедине со своими мастерами, она на них охотится, как браконьер, право слово. И, подозреваю, задирает им жалованье.

– Ей придется отказаться от своих строительных планов, пока она заботится о королеве, – говорю я. – В любом случае, в Чатсуорте работы уже должны были закончиться. Сколько можно трудиться над домом? Он ведь уже достаточно хорош? О деловых интересах ей тоже придется на время забыть, мои управляющие возьмут на себя ее заботы.

– Вы никогда не заставите ее отказаться от ферм и шахт, и строить она никогда не закончит, – предрекает Сесил. – Ваша молодая жена – великий изобретатель. Ей нравится строить, нравится владеть собственностью и торговать. Она редкая женщина, у нее душа предпринимателя. Она построит дома по всей стране, будет управлять вашими поместьями, как королевством, спустит для вас на воду целый флот и подарит вам целую династию потомков. Бесс будет довольна лишь тогда, когда все они станут герцогами. Она из тех женщин, кому ощущение безопасности дает только имущество.

Мне никогда не нравились подобные речи Сесила. Его собственный взлет от писаря до лорда – на шлейфе нашей королевы – был так внезапен, что ему хочется думать, будто все нажили состояние на падении церкви и все дома выстроены из камней разрушенных аббатств. Он хвалит Бесс и ее деловую хватку лишь для того, чтобы оправдать себя. Он восхищается ее прибылями, потому что хочет думать, что подобные доходы достойны восхищения. Но он забывает, что некоторые из нас происходят из славных родов, которые были богаты и до того, как жадные новые люди захватили земли церкви; у некоторых из нас титулы есть уже много поколений. Кое-кто пришел с нормандской знатью в 1066 году. Это что-то да значит, даже если для немногих. Есть те, кто достаточно богат, чтобы не воровать у церкви.