– Бёрли этого добился?

– Она в этом увидит обман. Именно в том месяце, когда ее должны вернуть в Шотландию в качестве королевы, Сесил посылает нас сюда и проталкивает билль, который утверждает, что ни один человек римско-католической веры не может быть королем Англии. Вера отсеивает их, как если бы они были…

На мгновение меня покидает дар речи, я не могу найти пример. В Англии такого раньше никогда не было.

– Евреями, – нахожусь я наконец. – Если можно себе представить еврея Тюдора, еврея Стюарта. Претендент мусульманин или индус. Они относятся к ней так, словно она – турок. Она потомок одной из линий Тюдоров – Сесил говорит, что она для нас иностранка.

– Это обезопасит Елизавету от убийц-папистов, – упрямо говорит Бесс. – Нет смысла какому-нибудь тайному священнику становиться мучеником, убивая ее, если в итоге на трон не сядет папист.

– Да, но он это сделал не потому, – восклицаю я. – Если он так печется о том, чтобы защитить королеву, надо было провести билль в прошлом году, когда папа отлучил Елизавету и приказал всем преступникам-папистам в стране ее убить. Нет. Это просто атака на королеву Шотландии в тот самый момент, когда мы достигли соглашения. Это подтолкнет ее к восстанию. И мне придется быть тем, кто скажет ей, что он сотворил. Все должно было стать вопросом полного доверия между двумя королевами; и мне нужно сказать, что ее обманом лишили наследства.

– Тогда можешь сказать ей, что все ее заговоры были ни к чему.

В голосе моей жены звенит мстительное удовольствие.

– Чего бы она ни писала Норфолку и своим иноземным друзьям, теперь путь к трону ей заказан, и обещать она может что угодно, но они все равно будут знать, что она – лгунья и у нее нет друзей в Англии.

– Она не лгунья. Она наследница, – упрямо говорю я. – Чего бы кто ни говорил, чего бы ни говорил Сесил в парламенте. В ней кровь Тюдоров, она ближайшая к трону, нравится им это или нет. Она – следующая в линии престолонаследия. Что еще мы скажем? Что будем выбирать себе короля или королеву в зависимости от наших предпочтений? Разве монархи не богоизбранные? Разве не происходят один от другого? К тому же все короли Англии до сих пор были папистами. Неужели религия отцов английских королей теперь станет препятствием на их пути на трон? Что, Бог поменялся? Король поменялся? Прошлое тоже поменялось? Что, у Сесила – прошу прощения, барона Бёрли – есть власть лишить наследства Ричарда I? Генриха V?

– С чего ты так расстроился? – нелюбезно спрашивает она. – Она тебя пообещала герцогом сделать в награду, когда станет королевой Англии?

Я задыхаюсь от того, как оскорблен – в своем собственном доме, своей собственной женой. Но так теперь обстоят дела. Управляющий становится бароном, Палата общин лишает королеву престолонаследия, а жена может говорить с мужем, словно он дурак.

– Я служу королеве Англии, – напряженно произношу я. – Как ты знаешь, Бесс. За свой счет.

– За мой тоже.

– Я служу королеве Англии и более никому, – говорю я. – Даже если ей дают дурные советы. Прискорбно дурные советы, и дает их твой друг.

– Что ж, я рада, что твоя верность неизменна и все в порядке, – саркастически произносит она, поскольку всем понятно, что в Англии сейчас все не в порядке.

Она отворачивается, чтобы снова спуститься по лестнице в жалкий маленький аптекарский огородик во дворе замка.

– И скажи ей, так, чтобы она поняла, что здесь кончается ее жажда власти. Она снова будет королевой Шотландии, как мы согласились, но она никогда не будет править в Англии.

– Я служу королеве Англии, – повторяю я.

– Ты бы лучше Англии послужил, – отвечает она. – Сесил знает, что Англия больше, чем король или королева. А ты заботишься только о том, кто на троне. Сесил видит будущее. Он понимает, что Англия – это и лорды, и общины. Это народ. А народ не захочет видеть на троне злую королеву-папистку, которая сжигает и преследует людей, никогда больше не захочет. Даже если она десять раз истинная наследница. Ты уж скажи ей это, потрудись.

1571 год, август, замок Татбери: Мария

Я словно лисица в западне в этом жалком замке, и словно лисица я готова отгрызть себе лапу от ярости и безнадежности. Елизавета обещает вернуть меня на шотландский трон, но в то же время делает все, что может, чтобы я никогда не унаследовала большую награду – Англию.

Она ввязалась в это сватовство, как женщина, которая знает, что ей выпал последний шанс. Все говорят, что старая дура влюбилась в Анжуйского и намерена его получить во что бы то ни стало. Говорят, она знает, что это ее последняя возможность венчаться, сочетаться и размножаться. Наконец-то, когда я стою на пороге и все ее лорды за меня, она поняла, что должна дать им сына и наследника, чтобы не пустить меня на трон. Наконец она решила сделать то, чего все ждали: взять мужчину мужем и господином и молиться, чтобы он дал ей сына.

То, что моя семья во Франции так забылась, так забыла о чести, что предала меня и мое дело, говорит мне о том, каким злым врагом всегда была мне Катерина Медичи. В эту самую минуту, когда они должны были бы обеспечивать мое возвращение на шотландский трон, они тратят все свое время и усилия на то, чтобы женить маленького Генриха Анжуйского на старой английской деве. Они встали на ее сторону в нашей борьбе. Они согласны с ней, что мои нужды можно забыть. Елизавета будет держать меня здесь, в этом жалком Татбери, или упрячет в какую-нибудь отдаленную крепость, она заточит меня в Кимболтон-Хаус, как бедную Катерину Арагонскую[34], и я умру в небрежении. Она родит сына, и он лишит меня наследства. Она выйдет замуж за французского принца, и мои родичи, Валуа, забудут, что я когда-то была одной из них. Я должна освободиться до этой свадьбы.

Сесил протолкнул через парламент билль, который гласит, что ни один католик не может унаследовать английский трон. Он явно направлен против меня, придуман, чтобы лишить меня наследства еще до рождения наследника-протестанта. И это такое двоедушие и лживость, что у меня дыхание перехватывает. Мои друзья пишут мне, что готовит он нечто худшее: собирается лишить всех папистов права наследовать земли их отцов. Это открытая атака на мою веру. Она стремится сделать нас всех нищими на наших собственных землях. Этого нельзя потерпеть. Нужно действовать сейчас же. Каждый день мои враги все больше исполняются решимости против меня, каждый день Сесил все изощреннее мстит папистам.

Пришло наше время, должно прийти. Нельзя мешкать. Большому английскому начинанию пора осуществиться уже в этом месяце. Я не посмею откладывать. Сесил лишил меня наследства по закону, а Елизавета отрежет меня от моей семьи. Мне обещали поездку в Шотландию, но я снова в Татбери. Нужно осуществить наше начинание. Мы готовы, наши союзники присягнули нам, время назначено.

К тому же мне не терпится действовать. Даже если у нас не получится, я наслажусь попыткой. Иногда я думаю, что, даже знай я наверняка, что нас ждет неудача, я все равно бы рискнула. Я пишу об этом безумном отчаянии Ботвеллу, и он отвечает:


Только дурак едет навстречу неудаче. Только дурак выступает за гиблое дело. Ты видела, я иной раз отчаянно рисковал, но ни разу – ради того, что считал обреченным. Не будь дурой, Мари. Выступай, только если уверена в победе. Выступление во имя славы или смерти на руку только твоим врагам. Не будь дурой, Мари, ты прежде никогда не была дурой.

Б.


Я смеюсь, читая его письмо. Ботвелл, призывающий к осторожности, – это новый Ботвелл. К тому же нас не ждет неудача. У нас наконец-то есть необходимые нам союзники.

Письмо от французского посла извещает меня, что он доставил моему возлюбленному Норфолку три тысячи крон золотом – достаточно, чтобы обеспечить мою армию. Норфолк перешлет его мне с тайным курьером, состоящим на его службе. Ридольфи докладывает, что виделся с командующим испанцев в Нидерландах, герцогом Алвой, который обещал нападение испанских войск из нижних земель на английские порты в проливе; его благословил папа, который даже сам пообещал финансовую поддержку. Как только испанские войска высадятся на английской земле, за ними встанут сила и богатство Ватикана. Сейчас Ридольфи на пути в Мадрид, чтобы подтвердить намерение испанцев участвовать в плане всеми силами. При поддержке папы и совете герцога Алвы Филипп Испанский точно отдаст приказ выступать.

Я пишу Джону Лесли, епископу Росскому, чтобы узнать последние новости, и пишу также своему старому слуге Чарльзу Бейли, который теперь состоит при епископе. Ни один из них пока не ответил, и это меня тревожит. Бейли, возможно, получил секретное задание от епископа, и его нет в доме; но мой посол должен был ответить сразу. Я знаю, что он в Лондоне, ждет новостей о «Большом начинании». Ничего от него не получив, я пишу Норфолку, чтобы узнать новости.

Норфолк отвечает шифром, письмо приходит в паре полых каблуков для новых туфель. Он пишет, что послал письмо Лесли с доверенным слугой из своего дома, но тот обнаружил, что дом епископа заперт и его нет. Слуги говорят, что он гостит у друга, но они не знают где, и он не взял с собой ни одежду, ни личного слугу.

Норфолк пишет, что это похоже, скорее, не на дружеский визит, а на пленение, он боится, что епископа могли арестовать шпионы Сесила. Благодарение Богу, они, по крайней мере, не могут его пытать, ведь он епископ и аккредитованный посол, ему не посмеют угрожать или причинить вред; но ему могут помешать написать мне или Норфолку, его могут вырывать из той сети, которая нам нужна. В этот важнейший миг мы оказались лишены его помощи, и, хуже того, если Сесил его арестовал, он может подозревать, что нечто затевается, даже если не знает, что именно.

Сесил никогда не делает ничего без причины. Если он сейчас захватил епископа Лесли, хотя мог арестовать его в любое время, значит, он знает, что мы затеваем нечто важное. Но потом я утешаю себя тем, что мы выманили его из тени, где он обретается. Ботвелл всегда говорил: вымани врага на открытое место, где сможешь оценить численность его сил. Сесил должен нас теперь бояться, раз действует так открыто.