Филиппа Грегори - Другая королева

Королева впервые смотрит на меня с интересом, а не с враждебностью.

– Что? Вы не находите ее красивой?

Я пожимаю плечами.

– Ваше Величество, вспомните, я недавно женился. Я люблю свою жену. Вам известно, как умна, опрятна и здравомысляща Бесс. А вы – моя королева, самая прекрасная и милостивая королева на свете. Я ни разу не взглянул ни на одну женщину, кроме вас и моей Бесс, за эти три года. Королева Шотландии – это бремя, которое вы попросили меня нести. Я делаю это из любви и верности вам. Но речь не о том, что мне нравится ее общество.

На мгновение я почти вижу ее, мою дивную королеву Марию, словно моя ложь ее призвала. Она стоит передо мной, опустив бледное лицо, ее темные ресницы лежат на безупречных щеках. Я почти слышу третий петушиный крик, когда отрекаюсь от своей любви к ней.

– А Бесс?

– Бесс старается изо всех сил, – говорю я. – Старается, потому что любит вас. Хотя оба мы предпочли бы быть при дворе с вами, а не жить в Татбери с шотландской королевой. Это для нас обоих изгнание. Мы оба очень несчастливы.

Здесь я хотя бы слышу, что голос мой звучит правдиво.

– Мы оба очень несчастны, – честно говорю я. – Не думаю, что кто-то из нас предполагал, что это будет так тяжело.

– Расходы? – насмешливо спрашивает королева.

– Одиночество, – тихо отвечаю я.

Она вздыхает, словно подошла к концу тяжелой работы.

– Я все время верила, что вы были мне верны, что бы кто ни говорил. И моя добрая Бесс.

– Так и есть, – отвечаю я. – Мы оба вам верны.

Я начинаю думать, что, возможно, выйду из этой комнаты свободным человеком.

– Гастингс может отвезти ее в свой дом, пока мы решаем, что с ней делать, – говорит королева. – Вы можете вернуться с Бесс в Чатсуорт. Начнете семейную жизнь заново. Вы снова можете быть счастливы.

– Благодарю вас, – отвечаю я.

Я кланяюсь и пячусь к двери. Нет смысла упоминать об огромном долге за содержание королевы. Нет смысла говорить, что Бесс не простит мне утраты состояния. Нет смысла жаловаться, что мы не сможем заново начать семейную жизнь, она испорчена, возможно, навсегда. Я должен радоваться, что выйду отсюда без охраны, которая доставит меня в Тауэр, где мои друзья ждут смертного приговора.

У двери я колеблюсь.

– Ваше Величество решили, что с нею станется?

Королева бросает на меня тяжелый подозрительный взгляд.

– Что вам за дело до этого?

– Бесс меня спросит, – слабым голосом отвечаю я.

– Ее будут держать в плену, пока мы не решим, что делать, – говорит королева. – Ее нельзя судить за измену, она не моя подданная, так что в измене ее обвинить нельзя. Ее нельзя сейчас возвращать в Шотландию, ей точно нельзя верить. Она превратила мою жизнь в кошмар. Она свою собственную жизнь превратила в кошмар. Она дура. Я не хочу вечно держать ее в заточении, но не вижу, что еще мне с ней делать. Или так, или она должна умереть, но понятно, что я не могу убить сестру-королеву, да еще и свою кузину. Она глупа, раз заставила меня об этом раздумывать. Она подняла ставки, победа или смерть, а я не могу дать ей ни того, ни другого.

– Думаю, она заключила бы с вами мирный договор, – осторожно говорю я. – И соблюдала бы его. Она всегда говорит о вас с глубочайшим уважением. Восстание не было ее затеей, она готовилась к возвращению в Шотландию в качестве вашей союзницы.

– Сесил говорит, ей нельзя доверять, – коротко отвечает она. – И сама она научила меня ей не верить. И выслушайте вот что, Талбот: я поставлю мнение Сесила выше мнения человека, позволившего ей принять ухаживания, обручиться и планировать восстание под его собственной крышей. Вы, по меньшей мере, слишком доверчивы с нею, Шрусбери. Да не позволит Господь, чтобы тут было что похуже. Она одурачила вас, надеюсь, она вас не соблазнила.

– Клянусь, что нет, – отвечаю я.

Она кивает, ее это не впечатлило.

– Можете возвращаться к жене.

Я кланяюсь.

– Я всегда верен, – говорю я от двери.

– Я знаю, что вы делаете, – прямо говорит она. – Я знаю о каждом вашем поступке, можете положиться на Сесила. Но я больше не знаю, что вы думаете. Я знала, что вы думаете, но теперь вы сделались таинственны, все вы. Вы утратили верность. Я не знаю, чего вам всем нужно. Вы теперь для меня непрозрачны, а ведь когда-то были так ясны.

Я не могу ей ответить. Я должен бы быть смышленым придворным, должен бы найти слова уверения или даже польстить. Но она права. Я сам себя больше не понимаю, я не понимаю мира, созданного Сесилом. Я сам для себя стал тайной.

– Можете идти, – холодно говорит она. – Теперь все иначе.

Мой муж граф возвращается из Лондона, и уста его замкнуты молчанием. Он так бледен, словно его снова одолела подагра. Когда я спрашиваю, не болен ли он, он молча качает головой. Тут я понимаю, что его гордости нанесена глубокая рана. Королева унизила его при других дворянах. Она не могла сделать с этим по праву высокомерным человеком ничего хуже, как допустить, что ему нельзя верить; это она и сделала.

Она могла бы отправить его на дыбу, это было бы то же самое, что сказать на людях, что она ему больше не доверяет. Он – один из знатнейших дворян Англии, а она обращается с ним, как с лживым слугой, которому отказывают от места за воровство. Да, эта королева любит пытки.

Не знаю, почему Елизавета стала такой жестокой, почему превращает старых друзей во врагов. Знаю, что она тревожна и склонна к глубоким страхам; я в прошлом видела ее больной от ужаса. Но она всегда умела распознавать друзей, она всегда полагалась на них. Не знаю, что заставило ее изменить всегдашней привычке лестью и обманом, желанием и прелестью удерживать вокруг себя двор и вынуждать мужчин плясать под ее дудку.

Должно быть, Сесил, сбивший ее со старого, надежного пути. Точно, это Сесил, который мешает законному возвращению шотландской королевы на престол, который заточил в тюрьму двух лордов, еще одного объявил изменником в бегах, а теперь говорит королеве, что моему мужу нельзя верить. Враждебность Сесила к другой королеве, ко всем папистам стала такой сильной, что он готов половину Англии обезглавить, чтобы их победить. Если Сесил, мой верный добрый друг, теперь полагает, что мой муж пошел против него, если он готов применить против нас всю свою мощь, тогда мы точно в опасности. Возвращение моего мужа из Лондона – всего лишь временное облегчение, и все, на что я рассчитывала, ненадежно, ни в чем нет уверенности.

Я иду через двор, накинув на голову шаль для тепла, и холод и сырость Татбери проникают мне в самые кости сквозь зимние башмаки. Меня вызвали в конюшни, запас сена там так сократился, что мы не сможем продержаться всю зиму. Мне придется переслать сколько-то из Чатсуорта или докупить. Мы не можем себе позволить купить корм лошадям, я едва смогу позволить его перевоз. Но, сказать по правде, я не думаю ни о чем, кроме того, как справлюсь, если моего мужа обвинят. Что, если Сесил снова вызовет его в Лондон, так же как выпустил и позвал обратно Томаса Говарда? Что, если Сесил арестует моего мужа, как посмел арестовать Томаса Говарда? Если посадит его в Тауэр вместе с остальными? Кто бы подумал, что Сесил станет так велик, что пойдет против величайших лордов в стране? Что заявит, что интересы страны отличаются от интересов знатных лордов? Кто бы подумал, что Сесил скажет, что интересы страны совпадают с его собственными?

Сесил останется моим другом, я уверена. Мы слишком давно друг друга знаем, чтобы предать; мы слишком давно привыкли сверяться друг по другу. Мы выкроены из одной ткани, Сесил и я. Он не назовет меня предателем и не отправит в Тауэр. Но что с моим мужем графом? Не уронит ли он Джорджа?

Должна сказать, знай Сесил наверняка, что Джордж примкнул к его врагам, он бы действовал тут же и решительно. И, должна сказать, я бы не стала его винить. Все мы, дети Реформации, скоры на защиту того, чего достигли, быстро берем то, что нам не принадлежит. Сесил не позволил бы старым лордам Англии сбросить его только по той причине, что он – слуга, а они – знать. И я не позволю. Это мы, по крайней мере, друг про друга понимаем.

Мой муж граф не понимает никого из нас. Его нельзя винить. Он дворянин, а не тот, кто сделал себя сам, как Сесил. Он думает, что ему достаточно просто что-то решить – и его намерение осуществится. Он привык поднимать голову и находить под рукой то, что ему нужно. Он не знает, как мы с Сесилом знаем с детства, что, если чего-то хочешь, надо денно и нощно работать. А когда получишь – денно и нощно работать, чтобы это сохранить. Сейчас Сесил денно и нощно трудится над тем, чтобы умертвить королеву Шотландии, казнить ее друзей и пресечь власть старых лордов, которые поддерживают Марию и ненавидят его.

Я напишу Сесилу. Он понимает, что дома, земли и состояние значат для женщины, которая выросла, ничего не имея. Он может благосклонно выслушать жену, которая просит о безопасности любимого мужа. Он может быть щедр к новобрачной, попавшей в беду. Но если я попрошу сохранить мое состояние, он поймет, что тут речь о чем-то большем, чем чувства, – о деле.

Ботвелл, я получила твое письмо. Я знаю, что ты приехал бы, если бы мог. Я ждала тебя какое-то время, но теперь для меня все кончено. Вижу, для тебя тоже. Мы были отчаянными игроками, и мы проиграли. Я буду молиться о тебе.

Мари

Здесь так чудовищно холодно, так гадко, так убого, что я едва могу встать с постели по утрам. Старая боль в боку вернулась, и несколько дней я не могу есть, я даже не могу лежать в кровати, не плача от боли. Много дней идет дождь, ледяной слякотный дождь, и я вижу из своего жалкого окошка только серое небо и слышу бесконечное кап-кап-кап с крыш на грязь внизу.

В замке так сыро, что даже самый большой огонь в камине не высушит узоры сырости по штукатурке стен, и мебель моя начинает зеленеть от холодной плесени. Думаю, Елизавета выбрала для меня это место, надеясь, что я тут умру. Иногда я хотела бы, чтобы так и было.