Филиппа Грегори - Другая королева

Я одеваюсь при свече, оставляя спящую Бесс. Тихо выходя из комнаты, я вижу, как она поворачивается и рука ее ложится поперек кровати, туда, где обычно сплю я. Я притворяюсь, что не заметил этого движения. Я не хочу говорить с Бесс. Я ни с кем не хочу говорить.

Я сам не свой. Мысли меня одолевают, пока я спускаюсь по скрипучей лестнице и отпираю входную дверь. Стражник у дверей неловко отдает честь, увидев меня, и пропускает наружу. Я сам не свой. Я не тот муж, каким был прежде, не тот слуга королевы. Я больше не Талбот, прославленный верностью и целеустремленностью. Мне больше не подходит ни моя одежда, ни мое место, ни мое достоинство. Мне кажется, что меня носит ветром, я чувствую, как меня вертят мощные порывы истории. Чувствую себя беспомощным мальчишкой.

Если восторжествует королева Шотландии, что вполне вероятно, мне придется вести с ней мирные переговоры как со своей новой королевой. Мысль о ней в роли новой королевы Англии, о ее прохладных руках, обхвативших мои, когда я опускаюсь перед ней на колени, чтобы принести клятву верности, так мощна, что я снова останавливаюсь и опираюсь рукой на городскую стену, чтобы сохранить равновесие. Проходящий мимо солдат спрашивает:

– Все хорошо, милорд?

И я отвечаю:

– Да, все в порядке. Ничего.

Я чувствую, как колотится в груди мое сердце при мысли о том, чтобы присягнуть ей, стать ее человеком, поклясться честью, служить ей до самой смерти.

При мысли об этом у меня кружится голова. Если она победит, страна снова перевернется, но люди быстро изменятся. Половина и так хочет, чтобы все было, как раньше, остальные покорятся. У Англии будет молодая прекрасная королева, Сесил исчезнет, мир будет совсем иным. Это будет похоже на рассвет. На теплый весенний рассвет, надежда не ко времени, в середине зимы.

А потом я вспоминаю. Если она взойдет на трон, то ценой этого станет смерть или поражение Елизаветы, а Елизавета – моя королева, и я ее человек. Ничто этого не изменит до смерти или поражения; и я поклялся жизнь положить на то, чтобы предотвратить и то, и другое.

Я прошел вдоль городской стены до южных ворот и там остановился на мгновение, чтобы прислушаться. Уверен, я слышу стук копыт, и вот уже часовой выглядывает в смотровое окошко и кричит: «Кто там?» – и, услышав ответный крик, распахивает одну створку деревянных ворот.

Это гонец, он мгновенно спешивается, словно очень спешит.

– Лорд Шрусбери? – спрашивает он у стражника.

– Я здесь, – отвечаю я, медленно выступая вперед, как тот, кто не торопится услышать дурные вести.

– Послание, – произносит гонец почти шепотом. – От моего господина.

Мне нет нужды спрашивать имя его господина, а своего он мне не называет. Один из тех нарядных, хорошо оплачиваемых молодых людей, что составляют тайный отряд Сесила. Я протягиваю руку за бумагой и машу, отсылая его к кухням, которые обосновались в Шамблсе; там уже горит огонь и пекут хлеб.

Сесил, как всегда, краток.

Пока не заключайте с шотландской королевой никаких соглашений. Но берегите ее. Испанский флот в Нидерландах вооружен и готов выдвинуться, но пока не вышел. Он все еще в порту. Будьте готовы привезти ее в Лондон так быстро, как только можете, когда я пришлю приказ. Сесил

– Пока вы спали, пришло письмо.

Агнес Ливингстон будит меня, нежно прикоснувшись к плечу, ранним утром.

– Его принес один солдат.

Сердце мое взвивается.

– Давай сюда.

Она протягивает письмо. Это всего лишь клочок бумаги от Уэстморленда, его острый почерк размыт дождем. Оно даже не зашифровано. В нем говорится, чтобы я сохраняла веру и надежду, что он не будет разбит и не забудет меня. Не теперь, так в другой раз. Я снова увижу Шотландию, я буду свободна.

Я сажусь и машу, чтобы Агнес принесла свечу, чтобы я рассмотрела, не написано ли на бумаге что-то еще. Я ждала, что он скажет, когда они придут за мной, о своей встрече с испанцами. А это похоже на молитву, когда я ждала плана. Если бы записка была от Ботвелла, он бы написал, где и когда мне быть; сказал бы, что делать. Он бы не сказал мне сохранять надежду, не сказал бы, что не забудет меня. Мы никогда так друг с другом не говорили.

Но если бы это была записка от Ботвелла, она была бы не в таком скорбном тоне. Ботвелл никогда не видел во мне трагическую принцессу. Он считает меня живой женщиной в опасности. Он не поклоняется мне, как произведению искусства, как красивой вещи. Он служит мне, как солдат, берет меня, как мужчина с каменным сердцем, спасает, как вассал спасает монарха в беде. Не думаю, что он когда-либо обещал мне что-то, чего не пытался сделать.

Будь она от Ботвелла, не было бы трагических прощаний. Были бы мчащиеся во весь опор всадники, едущие ночью, чтобы убить и победить. Но Ботвелл для меня потерян, он в темнице в Мальме, и мне нужно полагаться на защиту людей вроде Шрусбери, на решимость Норфолка, на отвагу Уэстморленда, на трех ненадежных пугливых мужчин, будь они прокляты. Они бабы по сравнению с моим Ботвеллом.

Я велю Агнес поднести свечу поближе и держу записку у самого пламени, надеясь увидеть тайное письмо квасцами или лимонным соком, которое побуреет от тепла. Ничего. Я обжигаю пальцы и отдергиваю их. Он не прислал мне ничего, кроме этого выражения сожаления и тоски. Это не план, это жалоба, а я не выношу чувствительности.

Я не знаю, что происходит: эта записка мне ничего не объясняет, она ничему меня не учит, кроме страха. Мне очень страшно.

Чтобы утешиться, я пишу, не надеясь на ответ, пишу человеку, совершенно лишенному чувствительности.

Боюсь, что Уэстморленд меня подвел, и испанцы не вышли, и Папа не издал буллу о свержении Елизаветы. Знаю, что ты не святой, даже того хуже: знаю, что ты убийца. Я знаю, что ты – преступник, которому место на плахе, который точно будет гореть в аду.

Так что приезжай. Я не знаю, кто меня спасет, если не ты. Прошу, приезжай. Ты, как и прежде, моя единственная надежда.

Мари

Когда я стою на городской стене, ко мне подходит Гастингс; в лицо мне дует резкий ветер, глаза у меня слезятся, словно я плачу, и на душе так же мрачно, как мрачен этот серый день. Хотелось бы, чтобы рядом был Джордж, чтобы обнял меня за талию и снова дал ощутить, что мне ничто не грозит. Но не думаю, что он ко мне прикасался с того дня в Уингфилде, когда я сказала ему, что я – шпион, которого Сесил внедрил в наш дом.

Господи, только бы получить известия из Чатсуорта, от матери и сестры. Получить бы записку от Роберта Дадли, в которой говорилось бы, что оба моих мальчика в безопасности. Больше всего на свете я хочу получить записку, хоть строчку, хоть одно ободряющее слово от Сесила.

– Новости от лорда Хансдона, – кратко говорит Гастингс.

В руке его трепещет листок бумаги.

– Наконец-то. Слава богу, мы спасены. Господи, мы спасены. Хвала господу, спасены.

– Спасены? – повторяю я.

Я снова смотрю на север, мы все так делаем; однажды днем я увижу на сером горизонте темно-серые тени шести тысяч солдат, идущих на нас.

Он машет рукой в сторону севера.

– Больше не нужно их высматривать! – восклицает он. – Они не придут!

– Не придут?

– Они повернули обратно, чтобы встретиться с испанцами в Хартлпуле, а испанцы их подвели.

– Подвели?

Кажется, я могу лишь эхом повторять его слова, будто хор.

Гастингс хохочет от радости и хватает меня за руки, словно собирается со мной плясать.

– Подвели. Подвели, мадам Бесс! Проклятые испанцы! Ненадежные, как можно было ожидать! Подвели их и разбили им сердце!

– Сердце?

– Некоторые сдались и вернулись домой. Уэстморленд и Нотумберленд едут врозь. Армия рассеивается.

– Нам ничего не грозит?

– Не грозит!

– Все кончено?

– Кончено!

Облегчение нас сближает. Он открывает объятия, и я бросаюсь ему на шею, словно он мой брат.

– Слава богу, – тихо произношу я. – И без битвы, без капли пролитой родственной крови.

– Аминь, – отзывается он тихо. – Победа без боя, победа без смертей. Боже, храни королеву.

– Поверить не могу!

– Это правда. Сесил сам мне написал. Мы спасены. Несмотря на все невзгоды, мы спасены. Королева-протестантка сохранила трон, а другая королева в нашей милости. Ее союзники не пришли, ее друзья рассеяны, ее армии больше нет. Слава богу, благодарение Богу нашей веры.

– Почему испанцы не пришли?

Гастингс качает головой, продолжая смеяться.

– Кто знает? Кто знает? Главное, что они не явились на встречу и ей конец. Ее армия разочарована, тысячи ее сторонников растаяли. Мы победили! Хвала господу, который улыбается нам, Своему народу.

Он кружит меня, и я смеюсь в голос.

– Боже, какие выгоды можно будет на этом получить, – говорит он, переходя от благочестия к процветанию одним быстрым прыжком.

– Земли?

– Поместья Уэстморленда и земли Нотумберленда должны быть изъяты и разделены, – говорит он. – Им предъявят обвинение в измене, их дома будут пожалованы тем, кто остался верен. Кто был вернее меня и вас, а, графиня? Вам за это причитается еще один неплохой дом, как думаете? Как вам понравится половина Нотумберленда?

– Это не больше, чем я уже отдала, – отвечаю я.

– Богатое вознаграждение, – замечает он с бесконечным удовольствием. – Вас ожидает богатое вознаграждение. Господь нас благословляет, а? Слава Ему.

Я должен бы радоваться, я должен бы петь гимны, но я не могу радоваться ее поражению. Мне теперь ясно, что сердце мое в те тяжелые дни было разделено, и я не могу снова стать целым человеком. Я должен быть счастлив, как другие: облегчение Бесс можно руками потрогать, суровое лицо Гастингса с трудом сложилось в улыбку. Только я притворяюсь, что счастлив. Я не чувствую счастья. Господи, прости меня, мне так ее жаль. Я ощущаю ее поражение, словно мое собственное дело окончилось крахом.