Филиппа Грегори - Другая королева

Речь о том, чтобы спасти королеву Елизавету и ее трон, и о том, что мы сделали во имя нее и во имя Божье.

Все это не должно бы меня удивлять. В конце концов, я высматривал страшного врага много дней; но все равно я потрясен, потрясен до глубины души – так, что едва могу удержать письмо в руках. У меня дрожат пальцы.

Мне придется сделать то, что он приказывает. Как только испанцы высадятся, я должен буду начать переговоры с королевой Марией, как проситель говорит с победителем. Мне придется умолять ее сохранить жизнь и свободу королеве Елизавете. Посмотрим, смогу ли я убедить ее быть щедрой. Но, по чести, я не вижу, почему она должна быть милосердна, когда ей не выказывали никакого милосердия.

Когда королева Мария встанет во главе армии Севера и испанских войск, она встанет во главе Англии. Не понимаю, почему бы ей просто не занять трон. И тогда она будет Марией, королевой Шотландии и Англии, а Елизавета снова станет другой королевой и узницей.

Я дрожу от волнения и не могу это скрывать. Не могу придать лицу безмятежное выражение, а голосу спокойствие. Я французская принцесса, я должна полностью владеть собой, но мне хочется танцевать по комнате и кричать от радости. Кажется, что буря, которую я призвала, обрушилась на Англию, словно огромная морская волна. Моя армия захватила Север и сегодня взяла порт Хартлпул, чтобы там высадилась испанская армада. За меня вступится папа римский, и каждый католик в Англии возьмет оружие, чтобы защитить меня. Я не могу скрывать радость и волнение, поэтому велю Мэри Ситон сказать, что я больна и должна остаться в своей комнате. Я не смею показаться никому на глаза.

Хартлпул – порт с глубокой гаванью, а испанскому флоту нужно пройти совсем немного из Нидерландов. Они могут за ночь оказаться тут. Сейчас они, возможно, уже вышли в море, в эту самую минуту. Когда испанская армия высадится, ей нужно будет просто пройти через страну ко мне. Мне осталось пробыть в плену считаные дни.

Я слышу, как стучат во внешние двери моих покоев, потом слышу снаружи тихий голос. Это Шрусбери, я узнала бы его застенчивый голос где угодно. Мэри Ситон говорит, что он пришел осведомиться о моем здоровье.

– Пусть войдет, – говорю я, встаю с кресла и расправляю юбки.

Я смотрюсь в зеркало. Я раскраснелась, глаза у меня блестят. Он решит, что это от лихорадки, а не от воодушевления.

– Ваше Величество, – произносит он, входя и кланяясь.

Я протягиваю ему руку для поцелуя.

– Мой дорогой Шрусбери.

Он улыбается, услышав, как я выговариваю его имя, и внимательно вглядывается в мое лицо.

– Я слышал, вам нездоровится. Беспокоился о вас. Но вижу, что вы прекраснее, чем когда-либо.

– Меня слегка лихорадит, – говорю я. – Но не думаю, что это что-то серьезное.

Мэри Ситон отходит к окну, чтобы нам не мешать.

– Хотите, позовем врача? Я мог бы послать в Лондон за лекарем, – он колеблется. – Нет, я не могу этого обещать. Не уверен, что мы найдем кого-нибудь, кто согласится на такое путешествие в эти опасные времена. Может быть, мне узнать, если ли в здешних краях надежный человек?

Я качаю головой.

– Уверена, завтра мне будет уже лучше.

– Сейчас трудное время, – говорит он. – Неудивительно, что вам нехорошо. Я надеюсь, что удастся отвезти вас обратно в Уингфилд на святки, там вам будет удобнее.

– Мы можем поехать в Уингфилд? – спрашиваю я, гадая, не получил ли он новые известия.

Может ли он знать, где сейчас армия? Может и в самом деле надеяться отвезти меня в дом, который нельзя защитить?

– Надеюсь, – отвечает он, и по его неуверенному голосу я понимаю, что армия приближается, что он знает, что потерпит поражение, и что Уингфилд и Рождество – это его мечта о мире со мной, а не настоящий план.

– О, это будет наше второе Рождество вместе! – восклицаю я и вижу, как он медленно краснеет.

– Я тогда не знал… – начинает он и умолкает. – Если вас заберут… – говорит он и поправляется. – Когда вас заберут у меня…

– Они близко? – шепчу я. – Вы их ждете?

Он кивает.

– Я не могу сказать.

– Не сопротивляйтесь, – убеждаю его я. – Я не вынесу, если вы из-за меня пострадаете. Они во много раз превосходят вас числом, вы же знаете, а граждане Ковентри не возьмутся за оружие ради Елизаветы. Прошу, просто сдайтесь.

Он улыбается немного грустно.

– Я должен исполнить свой долг перед королевой. Вы это знаете.

– Я тоже кое-чего не могу вам сказать, – шепчу я. – У меня тоже есть тайны. Но вы знаете, что они – сила, огромная сила. Когда они придут, пообещайте мне, что придете ко мне, перейдете на мою сторону, и я вас защищу.

– Это я должен вас защищать, – говорит он. – Это мой долг и мое… мое…

– Ваше что?

Я думаю, что он скажет «желание», и мы окажемся на грани признания. Я знаю, что не должна поднимать взгляд и не должна смотреть ему в лицо, но я так и делаю, я слегка придвигаюсь к нему, и теперь мы стоим близко, как любовники.

– Мое обыкновение, – просто отвечает он. – Я привык подчиняться своей королеве. И я должен. Это мой долг перед королевой Елизаветой.

И он делает шаг прочь, опустив глаза.

– Я пришел просто узнать, не нужен ли вам врач, – говорит он, глядя на свои сапоги. – Рад, что вы хорошо себя чувствуете.

Он кланяется и уходит.

Я его отпускаю. Его невысказанная любовь ко мне дает мне чувство безопасности, он мой, даже если он этого и не знает. Спасение мое в армии, которая подходит все ближе. Мое будущее идет ко мне, шаг за шагом, юноши севера на своих прекрасных лошадях идут спасти меня от Елизаветы. Лучшая армия Европы приближается на своих больших кораблях. Вскоре я верну себе все.

Если Ботвелл бежал, он тоже на пути ко мне – по суше, по морю, пешком, верхом, на корабле; если ему придется ползти на четвереньках, он поползет. Эту битву он ни за что не пропустит. Он ненавидит англичан как одержимый, он ненавидит их как истинный житель приграничья. Его родня веками совершала набеги на английские земли и выносила нападения англичан. Он сделает все, что угодно, чтобы им пригрозить. Разбить их в открытом бою было бы радостью всей его жизни.

Мы снова встретимся там же, где расстались, на поле боя. Он оставил меня после страшного длинного дня в Карберри-Хилл, и он сказал мне напоследок все. Он предсказал, что восставшие шотландские лорды поклянутся, что не тронут ни меня, ни его, но предадут свою клятву, едва он скроется из вида. Сказал, что они объявят его вне закона и арестуют меня. Он умолял меня позволить ему пробиться с боем из окружения, проложить нам путь и бежать вместе. Но я думала, что лучше знаю. Я сказала, что они не могут причинить мне вред, ведь я королевской крови. Они не посмеют причинить мне вред, я была уверена, что я в безопасности. Никто не прикоснется ко мне, я священна, и он мой муж, они не посмеют прикоснуться к нему.

Он отбросил шляпу и обругал меня, сказал, будь он проклят, он знает, что они причинят мне вред – ни имя мое, ни корона меня не защитят. Сказал, что я дура, неужели то, что он сам меня похитил, меня ничему не научило? Неужели я не вижу? Неужели не понимаю? Чары короны – наваждение, которое может развеять человек, лишенный совести. Он кричал на меня: ты что, думаешь, я – единственный насильник в Шотландии? Ты сейчас хочешь выйти из-под моей защиты?

В ответ я вышла из себя. Я поклялась, что он ошибается, что даже самый порочный из шотландских лордов признает короля. Сказала, что они никогда не причинят вреда особе королевской крови, они могут злиться, но не безумны же они – они не посмеют наложить на меня руки.

И тогда он мне сказал. Он сказал мне в лицо правду, которую я поклялась открыть, но боялась услышать. Сказал, что он и восставшие лорды заключили союз и поклялись убить Дарнли, в котором, как и во мне, текла королевская кровь. Они объединились и подписали пакт об убийстве Дарнли, консорта королевы, отца принца, особы королевской крови. Ботвелл положил тяжелые руки мне на плечи и сказал:

– Мари, послушай, тело твое не священно. Если и было когда-то, то теперь уже нет. Оно было моим. Они все знают, что я тебя поимел, не получив твоего согласия. Они все знают, что ты – смертная женщина. Тебя можно изнасиловать, можно соблазнить. Можно убить. Можно бросить в тюрьму, отвести на эшафот и уложить головой на плаху. Я их этому научил. Да простит меня Господь, я не понимал, что это был урок и они его выучат. Я думал, что уберегу тебя, сделав своей, но я лишь разрушил твои чары. Я показал им, что можно сотворить. Показал, что мужчина может делать с тобой все, что хочет, согласна ты или нет.

Я даже не услышала его. В тот миг он говорил мне правду, как никогда раньше, а я не слушала. Я просто спросила:

– Кто? Назови мне имена. Назови мне убийц, которые посягнули на Дарнли.

В ответ он вынул из-под дублета тот самый пакт, который они подписали, бережно свернутый и сохраненный до сего мгновения. Он сказал:

– Это тебе. Возможно, это последнее, что я для тебя смогу сделать. Это тебе. Он доказывает, что ты совершенно невиновна в его убийстве и на тебе нет нашей вины. Это мой прощальный дар тебе.

И потом он уехал прочь, не попрощавшись. Он не сказал мне больше ни слова.

В пакте стояли имена почти всех знатных лордов моего королевства, восставших предателей и убийц, включая моего сводного брата Джеймса. Они поклялись убить моего мужа Дарнли.

И – voilà – первым шло имя Ботвелла. Он был виновен, как и все прочие. Это он и пытался сказать мне в тот день, когда оставил меня. Что все они могут убить священную королевскую особу, как я, того, в ком течет королевская кровь, как во мне. Любой человек, лишенный совести, может это сделать. И Ботвелл смог.

Я не могу спать в этом грязном городе. Шум от наших солдат стоит всю ночь, точно началась война, а пронзительный визг городских девок разрывает ночь, словно лисий лай.