Ботвелл, пишу в спешке, меня увозят в Ковентри. Наше время пришло! Я могу обещать тебе битву, в которой мы победим. Приезжай, если сможешь, приезжай, чего бы тебе это ни стоило. Приезжай сейчас же!

М.


У Уэстморленда в замке Бранспат армия больше чем в тысячу человек, и в записке, которую мне вкладывают в руку, когда мы останавливаемся пообедать, мне сообщают, что к ним уже присоединились люди Нотумберленда. Всего получается две тысячи. Две тысячи – это армия, которая может взять Север, это достаточно большая армия, чтобы взять Лондон.

Они идут, чтобы меня освободить, Норфолк движется из Кеннингхолла, чтобы к ним присоединиться, и три священные армии – его, Нотумберленда и Уэстморленда – под знаменем пяти ран Христовых объединятся и пойдут в Ковентри за мной.

Я не жду особой битвы. У Шрусбери всего пара сотен людей, у Гастингса не больше сорока. У них не хватит мужества на битву. Половина из них католики, многие сочувствуют моему делу, я вижу это по их смущенным улыбкам в сторону, когда еду среди них, и по тому, как они склоняют головы, когда я прохожу мимо. Когда мы проезжаем мимо разоренного придорожного алтаря, многие крестятся, и их офицеры не обращают внимания. Эти люди были крещены в папистской церкви, с чего бы им желать перемен? С чего бы им умирать, защищая перемену, которая ничего, кроме разочарования, им не принесла?

Сгущаются сумерки первого дня пути, когда Шрусбери подъезжает ко мне.

– Уже недалеко, – ободряюще говорит он. – Вы не слишком устали?

– Немного, – отвечаю я. – И очень замерзла. Где мы остановимся на ночь?

– Эшби-де-ла-Зуш, – отвечает он. – Замок лорда Гастингса.

Меня охватывает ужас.

– Я думала… – начинаю я, и тут же прикусываю язык. – Мы остановимся тут? Я не хочу тут останавливаться. Я не хочу быть в его доме.

Он протягивает руку и касается моей перчатки. Он нежен, как девочка.

– Нет-нет, мы остановимся только на ночь. А потом поедем дальше.

– Он не задержит меня тут? Не запрет, когда мы приедем?

– Он не может. Вы все еще под моей ответственностью.

– Вы не отдадите меня ему? Что бы он ни сказал?

Он качает головой.

– Я должен отвезти вас в Ковентри и уберечь вас, – он прерывается. – Я не должен был говорить вам, куда мы направляемся. Не говорите своим дамам, прошу вас.

Я киваю. Мы все уже знаем.

– Обещаю, что не скажу. А вы будете рядом со мной?

– Буду, – нежно отвечает он.

Дорога поворачивает, и мы движемся к дому, виднеющемуся темной массой в сумраке зимнего вечера. Я стискиваю зубы. Я не боюсь Гастингса, я никого не боюсь.


Шрусбери приходит ко мне в комнату после обеда, убедиться, что мне удобно и я ни в чем не нуждаюсь. Я почти жду, что он предложит мне свободу, предложит так или иначе бежать. Но я в нем ошибаюсь. Он – человек бесконечной чести. Даже проигрывая, он не стремится уменьшить проигрыш. Он сегодня обречен, и все же он улыбается мне с обычной почтительностью, и я вижу расположение на его усталом лице.

– Вам удобно? – спрашивает он меня, оглядывая богатую мебель, которую Бесс поспешно разгрузила и собрала в пустых комнатах. – Прошу прощения за жалкий прием.

– Мне вполне удобно, – говорю я. – Но я не понимаю, зачем нужно было так срываться с места и куда мы едем.

– В северных графствах беспокойно, и мы хотим вас уберечь, – произносит он.

Он переминается с ноги на ногу, он не может смотреть мне в глаза. Я могла бы полюбить его за его безнадежную честность; думаю, он первый мужчина из тех, кого я знала, не способный солгать.

– Сейчас тревожно, – неохотно говорит он. – Королеву тревожит верность северных земель. Вам не о чем волноваться. Но я останусь с вами, пока мы не прибудем на место и вы не окажетесь в безопасности.

– Я в опасности? – раскрываю я глаза.

Он глубоко краснеет.

– Нет. Я бы никогда не привел вас к опасности.

– Милорд Шрусбери, если северные лорды, ваши и мои добрые друзья, придут за мной, вы меня отпустите? – шепчу я, склонившись к нему и положив руку поверх его руки. – Вы отпустите меня с ними, чтобы я была свободна? Они ваши друзья, они и мои друзья.

– Вы знаете об этом?

Я киваю.

Он смотрит на свои сапоги, в огонь, на стену. Куда угодно, только не мне в лицо.

– Ваше Величество, я связан словом чести, я не могу предать дело своей королевы. Я не могу отпустить вас, пока она не повелит.

– Но если я буду в опасности?

Шрусбери качает головой, скорее из противоречия, чем отказывая.

– Я скорее умру, чем позволю, чтобы с вашей головы упал хоть волос, – клянется он. – Но я не могу предать свою королеву. Я не знаю, что делать. Ваше Величество, я не знаю. Я не знаю, что делать. Я не могу подвести свою королеву. Я принес ей клятву. Никто в моем роду никогда не предавал короля. Я не могу предать свою клятву.

– Но вы не позволите лорду Гастингсу меня увезти? Вы не позволите ему меня похитить?

– Нет, я этого не позволю. Не сейчас. Не в эти опасные дни. Я уберегу вас. Но я не могу вас отпустить.

– А если у него есть приказ меня убить?

Он вздрагивает, словно нож вонзается в его сердце, а не в мое.

– Он не сделает этого. Никто не сделает.

– Но если ему придется? Если у него приказ?

– Королева никогда не прикажет совершить такое преступление. Это немыслимо. Она сказала мне, что хочет быть вам родственницей, относиться к вам по справедливости. Она сама сказала мне, что хочет быть вам другом.

– Но Сесил…

Его лицо мрачнеет.

– Я буду с вами. Я вас уберегу. Я жизнь за вас положу. Я…

Он умолкает, не сказав того, что хотел.

Я отступаю назад. Так, все именно так, как боялась его жена, и она оказалась достаточной дурой, чтобы мне об этом сказать. Он влюбился в меня и теперь разрывается между верностью своей старой королеве и своими чувствами ко мне. Я отнимаю у него руку. Нельзя так мучить серьезного человека. К тому же я узнала у него достаточно. Когда придет время, думаю, он меня отпустит. Правда думаю. Чего бы он ни говорил сейчас, я думаю, что он так увлечен моим делом, что ослушается свою королеву, обесчестит свое гордое имя и станет предателем своей страны, когда придет время. Когда армия северян возьмет нас в кольцо и потребует, чтобы меня выдали, я уверена, он меня отпустит. Я знаю. Я его получила. Он мой, целиком и полностью. Он даже сам пока этого не знает. Но я его увела у его королевы и увела у жены. Он мой.

1569 год, ноябрь, замок Эшби-де-ла-Зуш: Бесс

Невозможно получить достоверные новости, всю страну лихорадит сплетнями и ужасом, деревни опустели, все бежали на север, в армию. Женщины остались дома, их глупые лица озарены надеждой на то, что вернутся славные деньки. Эти выдуманные славные деньки станут моим концом и гибелью моего состояния. Если эта другая королева, Мария Стюарт, завоюет страну и станет единственной королевой, она не будет смотреть на меня по-доброму. И первое, что она сделает, это восстановит старую церковь. Они захотят назад свои здания, захотят вернуть свое богатство. Они захотят свои золотые подсвечники с моего стола, венецианское стекло, вилки, золотой кувшин и половник. Захотят мои земли, шахты, каменоломни, пастбища для овец. Когда шотландская королева сядет на трон, она вспомнит меня как женщину, которая притворялась ее другом, но однажды роковой ночью в горечи разразилась ревнивой речью. Мое обещание спасти ее произведет мало впечатления, когда вся Англия стала ее лучшим другом. Если северная армия завоюет Англию и посадит свою королеву на трон, я потеряю свои дома, свое состояние, свое место в мире и все, за что я боролась.

Мой муж мне не поможет; он тоже падет. Мои друзья меня не защитят; мы все протестанты, мы недавно получили богатство, мы строимся на прежних землях аббатств, обедаем на церковном серебре; нас заставят вернуть наше имущество и скинут всех вместе. Мои бедные дети станут нищими и не унаследуют ничего, кроме долгов. Старая церковь и новая королева отберут у меня все, и я стану беднее своей матери; а я клялась, что никогда не паду так низко.

Я еду вдоль фургонов с пожитками и провизией быстро, как только могу, чувствуя себя скорее бедной крестьянкой при наступлении армии, чем графиней, переезжающей из одного прекрасного замка в другой.

И все время я нервничаю по поводу дома и детей. Мои мать и сестра в Чатсуорте, как раз на пути северной армии. Ни одна армия, которую ведут дворяне вроде Уэстморленда и Нотумберленда, не причинит вреда женщинам, но они непременно захватят мой скот и овец, они пройдут по моим пшеничным полям и встанут лагерем в моих лесах. А Генри, мой сын, и Гилберт, мой пасынок, сейчас при дворе, с королевой, и им так хочется приключений. Я молюсь о том, чтобы Роберт Дадли строго-настрого запретил им уезжать. Особенно Генри, он такой разбойник, рвется туда, где любое волнение, он предложит себя в разведчики для королевы или примкнет к гражданам Лондона, чтобы ее защищать. Роберт мой истинный друг, я знаю, что он убережет моих мальчиков. Боже, пусть он убережет моих мальчиков. Они – мое наследие, такое же, как мои дома, и сегодня мы все в опасности.

Как бы я хотела быть рядом со своим мужем графом, с Джорджем. Дурак он или нет, но в этот час беды мне его так не хватает. Его твердой веры, его решимости исполнить свой долг перед королевой; они приводят меня в равновесие, когда я готова кричать от ужаса при внезапных переменах нашей судьбы. Он не планирует и предвидит, он не крутится и не сворачивает с пути от страха, как я. Ему не приходится хранить телеги с краденым добром. У него на совести нет лживых обещаний и нет ножа в сумке. Он не обещал королеве, что убережет ее, хотя у него приказ ее убить. Он знает свой долг и исполняет его, ему даже не нужно думать, что делать. Он не такой умный, как я, не такой двуличный, как я.

Может быть, он влюблен в шотландскую королеву. Возможно, она ему приглянулась, да и кто его обвинит? Я сама признаю, что в жизни не видела такой красивой женщины. Возможно, ему по душе ее общество. Почему нет? Она очаровательна, как всякая француженка, выросшая в тщеславии и праздности. Возможно, как мужчина, как глупый мужчина, он ее возжелал. Что ж, он не первый, кто совершает эту ошибку.