Твой брат

Георг

Мы с Уильямом отпраздновали Рождество огромным куском оленины. Я постаралась не спрашивать, откуда взялась дичь.

Семейные угодья в Рочфорд-Холле изобилуют оленями и плохо охраняются. Я не сомневалась, что купила свою собственную оленину. Но ни отец, ни матушка меня с Рождеством не поздравили, значит, придется самой себе сделать подарочек за их счет, вот я и купила по дешевке оленя и пару фазанов в придачу. Мы не можем себе позволить отдыхать все двенадцать дней Рождества, но на рождественскую службу отправились, веселую пантомиму в Рочфорде посмотрели, крещенского эля с соседями выпили, у реки, где над головами кричат чайки, а с моря дует пронзительный холодный ветер, погуляли.

В студеные дни февраля я готовилась к родинам. На этот раз я не знатная дама при дворе, мне не нужно запираться на месяц в спальне, могу делать что хочу. Уильям волнуется куда больше меня, настаивает, чтобы повитуха поселилась в доме за несколько дней до срока, а то вдруг пойдет сильный снег и нас отрежет от всего света. Я смеюсь над его страхами, но не возражаю, и повивальная бабка — вылитая ведьма — появляется в доме в самом начале марта.

Хорошо, что Уильям обо всем подумал заранее. В одно прекрасное утро я проснулась и увидела — комната залита ярким белым светом. Метель продолжалась всю ночь и все утро, хлопья снега валили с серого неба, крутились вихрями во дворе. Казалось, весь мир замер в завороженном молчании. Куры забились в курятник, только тоненькие следы лапок на свежевыпавшем снегу — наверно, пытались найти корм. Овцы столпились в загоне, грязно-коричневое пятно на белоснежном снегу. Коровы укрылись в хлеву, поле рядом — как отбеленное полотно. Я села в постели, живот огромный, ребеночек ворочается внутри, поглядела, как поземка завивается вокруг живой изгороди. Можно подумать, снежинки не падают на землю, а вечно кружат и вьются вокруг дома, но с каждым часом сугробы растут и принимают все более странные очертания. Каждая снежинка на земле белее белого, будто лебяжий пух, но когда я, вытянув шею, пытаюсь разглядеть небо через окно, оно словно затянуто грязно-серой кружевной пеленой.

Уильям обмотал ноги и башмаки мешковиной, вышел на крыльцо, попытался расчистить его от снега. Я, тяжело ступая, спустилась вниз, улыбнулась мужу. Теперь ему от меня никуда не деться.

— Ну, началось, — сказал он. — Как ты себя чувствуешь?

— Как во сне. Все утро не могла глаз отвести от снега.

Он переглянулся тревожным взглядом с повивальной бабкой, которая варила у очага овсянку, потом протопал босыми ногами через комнату, подвинул мое кресло к огню.

— Схваток еще нет?

— Нет, — улыбнулась я в ответ, — но, похоже, сегодня начнутся.

Повитуха навалила овсянки в большую миску, протянула мне ложку:

— Тогда поешь хорошенько, тебе понадобятся силы.

Роды оказались легкими. Всего четыре часа, и на свет появилась девочка. Повивальная бабка завернула ее в нагретую белую простынку, положила рядом со мной. Уильям, который все четыре часа от меня не отходил, дотронулся до маленькой, еще со следами крови головенки, благословил дитя. Губы у мужа подрагивали. Потом он прилег рядом со мной. Старуха накрыла всех троих одеялом, и мы, согревшись в объятьях друг друга, мирно заснули.

Два часа спустя девочка разбудила нас своим криком, я приложила ее к груди, ощутила знакомое блаженство — маленький сосущий ротик. Уильям укутал мне плечи шалью, спустился вниз, принести горячего эля. Снег шел не переставая, с постели я видела белые снежинки на фоне темнеющего неба. Уютно устроилась в тепле, откинулась на пуховую подушку и поняла — да, я самая счастливая женщина на свете.

Весна 1535

Дорогая сестрица! Наша сестра и королева приказала мне известить тебя, что она снова в положении и что тебе надлежит вернуться и помочь ей. А муж твой с младенцем пусть остаются в Рочфорде. Ни на что другое она не согласна. Пенсию тебе возвратят, а летом разрешат навестить детей в Гевере.

Такое послание мне приказано передать, и я тебе говорю — ты нам страшно нужна здесь, в Хэмптон-Корте. Роды ожидаются осенью. Мы собираемся немного попутешествовать этим летом, но недалеко, она, сама понимаешь, ужасно боится потерять ребенка и нуждается в преданном друге. Я тоже. По правде говоря, нет на свете более одинокой женщины, чем она. Король хороводится с Мадж, у той по новому наряду на каждый день недели. Вчера был семейный совет, так на него ни меня, ни отца с матерью не пригласили. Зато позвали Шелтонов. Вообрази, что мы с Анной об этом думаем. Анна все еще королева, но она больше не фаворитка — ни у короля, ни у своего собственного семейства.

Хочу тебя еще кое о чем предупредить. В городе нешуточные волнения. Пятеро знатных дворян отказались клясться на верность новой наследнице, так они все попали в Тауэр, а оттуда прямо на плаху. Ожидаются и другие казни. Генрих вошел во вкус неограниченной власти, его некому удерживать — нет ни кардинала Уолси, ни королевы, ни Томаса Мора. При дворе — полная распущенность, ты нас не узнаешь. Я впереди всех, меня уже от этого тошнит. Как в повозке без лошади, качусь с горы и не знаю, как выпрыгнуть живым. Я прошу тебя приехать, но тут не особенно хорошо. Но я — я умоляю тебя приехать.

В качестве приманки обещаю тебе лето с детьми, если Анна будет хорошо себя чувствовать и сможет тебя отпустить.

Георг

Я отнесла мужу письмо с тяжелой печатью Болейнов. Он во дворе, доит корову, прижавшись к ее теплому боку. Молоко так и прыскает струйками в подойник.

— Хорошие новости? — поглядел на мое раскрасневшееся лицо.

— Мне разрешили вернуться. Анна снова в положении, я ей там нужна.

— А дети?

— Смогу побыть с ними летом, если она отпустит.

— Благодарение Богу, — вот и все, что он сказал, повернулся обратно к корове, на мгновенье закрыл глаза.

Я и не знала, как он за нас переживает — за меня и за моих детей.

— А как насчет твоего муженька? — минуту спустя спросил он.

Я покачала головой:

— Нет, тебя не простили. Но мне кажется, можешь просто поехать со мной.

— Жалко надолго оставлять ферму.

— Становишься деревенщиной, муженек?

— Смеешься надо мной? — Он поднялся с низкой табуретки, похлопал корову по крупу. Я открыла ворота хлева, животное лениво вышло в поле, весенняя травка уже вовсю пробивалась — густая и зеленая. — Я поеду с тобой, что бы они там ни говорили, а когда придет лето, вернемся сюда.

— После Гевера, — уточнила я.

Он улыбнулся, теплая ладонь накрыла мою, лежащую на изгороди.

— Конечно, после Гевера. А когда ей рожать?

— Осенью. Но пока никто не знает.

— Молись, чтобы ей доносить на этот раз. — Он помедлил, затем окунул половник в теплое молоко. — Попробуй.

Я послушно взяла половник, отпила глоток пенистого парного молока.

— Хорошо?

— Да.

— Отнести в маслобойню?

— Да. Давай я отнесу.

— Не хочу, чтобы ты уставала.

— Да не устану я. — Мне приятна такая забота.

— Я сам отнесу, — нежно ответил он.

В маслобойне наша дочурка Анна — пусть тетушка будет довольна, малышку назвали в ее честь, спала на скамье, туго завернутая в пеленки.

За мной послали королевскую барку — доставить в Хэмптон-Корт. Уильям, младенец, кормилица и я, важные, в придворных одеждах, поднялись на борт в Ли. Лошади прибудут позднее. Торжественность мгновения слегка подпортил мой муж, который до последней минуты громко давал наставления мужу Меган, остающемуся на хозяйстве.

— Уверена, он не забудет про стрижку овец, — терпеливо проговорила я, когда Уильям прекратил наконец свешиваться через перила и орать во всю глотку, как последний матрос. — Уж он наверняка заметит, когда шерсть слишком отрастет.

— Прости, — хмыкнул муж. — Опозорил тебя навек?

— Ну, поскольку ты теперь родственник самому королю, придется тебе поучиться хорошим манерам, а то ведешь себя как пьяный фермер в базарный день.

— Нижайше прошу прощения, леди Стаффорд. — Ни малейшего раскаяния в голосе. — Клянусь, доберемся до Хэмптон-Корта — буду вести себя идеально. Где прикажете мне спать, например? Думаете, чердак с сеном над конюшнями подойдет моей скромной особе?

— Сдается мне, лучше снять небольшой дом в городке. Тогда я смогу приходить каждый день и проводить там время.

— Лучше бы ты приходила туда каждую ночь, — сказал муж, особенно выделив последнее слово. — А не то придется отправиться во дворец и вытащить тебя оттуда. Ты моя жена, законная жена. Так и веди себя подобающим образом.

Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Бесполезно объяснять моему прямодушному муженьку, что в моем первом — придворном — браке я нечасто спала в мужниной постели и никто тому не удивлялся.

— Какая разница, дорогая, — он как будто угадал мои мысли, — что ты делала в первом браке. Теперь ты замужем за мной, а мне нужно, чтобы моя жена была в моей постели.

Я громко рассмеялась, прижалась к нему.

— По мне, только там бы и оставалась, — пришлось признаться. — Где еще мне так хорошо?

Королевская барка быстро, словно лошадь, скачущая галопом, скользит вверх по течению, гребцы ритмично, в такт барабанному бою, ударяют веслами о воду. Мы проплываем знакомые места, высокую белую башню, раскрытые как большая черная пасть ворота на реке у лондонского Тауэра. Густая тень моста — преддверье нескончаемых величественных дворцов и садов по берегам, шум, гам и сутолока главного речного пути большого города. Лодчонки, паромы, рыбачьи суденышки то и дело пересекают реку, тяжеловесный конный паром в Ламбете медлит, уступая нам дорогу. Уильям показывает мне серых речных цапель с неуклюжими гнездами на деревьях у самого берега. Над водой темной молнией проносится баклан, стремительно ныряет за добычей.