— Любовь моя, — произнесла Анна, и от звука ее голоса лицо юноши просветлено, к нему вернулась былая отвага.

— Анна, — шепнул он.

Пальцы нащупали что-то в кармане, он вытащил кольцо. С моего места у окна я разглядела отблеск алого рубина — символа добродетельных женщин.

— Тебе, — тихо сказал он.

Анна снова взяла его за руку:

— Хочешь, чтобы мы прямо сейчас поклялись друг другу в верности?

Он сглотнул.

— Да.

Она просияла:

— Тогда начнем.

Он взглянул на нас с Георгом, будто надеясь, что мы его остановим.

Мы ободрительно улыбнулись, по-болейновски, этакая пара симпатичных змей.

— Я, Генрих Перси, беру тебя, Анну Болейн, в свои законные супруги, — произнес он, держа Анну за руку.

— Я, Анна Болейн, беру тебя, Генриха Перси, в свои законные супруги. — Ее голос дрожал куда меньше.

Он нашел средний палец.

— Этим кольцом я обещаю себя тебе. — И надел кольцо на палец. Оно было чуть великовато. Сестре пришлось сжать руку в кулак, чтобы кольцо не упало.

— Этим кольцом я беру тебя, — ответила она.

Он наклонился, поцеловал ее. Когда она повернулась ко мне, глаза ее затуманились желанием.

— Оставьте нас одних, — хрипло приказала она.

Брат и я дали им два часа, а потом услышали, как по каменным плитам коридора зазвучали шаги королевы и ее дам, возвращающихся с мессы. Мы громко забарабанили в дверь, особым ритмом, означающим «Болейн!», зная, Анна услышит, даже если крепко спит, насытившись любовью. Но, открыв дверь и войдя в комнату, обнаружили их с Генрихом Перси за сочинением мадригала. Она играла на лютне, а он напевал слова, которые они только что сочинили. Головы обоих почти соприкасались в попытке разглядеть на пюпитре написанные нотные знаки, но если не считать этой близости, все было как в любой другой день в течение последних трех месяцев.

Анна улыбнулась мне, когда мы с Георгом, а за нами фрейлины королевы вошли в дверь.

— А мы тут премиленькую мелодию сочинили, все утро трудились, — сладко пропела Анна.

— И как она называется? — спросил Георг.

— «Веселее, веселее», — ответила сестра. — «Веселее, веселее мы идем вперед».

В эту ночь настала очередь Анны тайком выбираться из нашей спальни. Когда башенные часы пробили полночь, она набросила поверх платья темную накидку и направилась к двери.

— Куда это ты направилась среди ночи? — Я была шокирована.

Из-под капюшона накидки показалось бледное лицо сестры.

— К моему мужу, — просто сказала она.

— Анна, так нельзя. — Я была в ужасе. — Тебя могут заметить, и тогда все пропало.

— Мы обручились в глазах Божьих и перед свидетелями. Крепко, как брак, правда ведь?

— Да, — против воли подтвердила я.

— А брак можно объявить несостоявшимся, если он не завершен, так?

— Да.

— Значит, надо поторопиться. Тогда и его семье не увильнуть — если мы оба скажем, что и обручились и поженились.

Я стояла на коленях в кровати, умоляя ее остаться.

— Что, если тебя увидят!

— Не увидят.

— Тогда его семья будет знать, что ты и он бродите по замку по ночам!

Она пожала плечами:

— Какая разница! Дело уже будет сделано.

— А если все закончится ничем… — Под взглядом ее жгучих глаз я оборвала фразу на середине. Она одним прыжком была у кровати, схватила ворот моей ночной рубашки, скрутила его жгутом на шее.

— Оттого я и иду, — прошипела сестра. — Ничего ты не понимаешь. Чтобы все не закончилось ничем. Чтобы никто не мог сказать — ничего не произошло. Чтобы все было подписано и скреплено печатью. Обручились и поженились. Дело сделано, не отречешься. А ты спи. Я вернусь скоро, задолго до рассвета. Но теперь мне пора.

Я кивнула и больше не произнесла ни слова, пока она не взялась за дверное кольцо.

— Но, Анна, ты его любишь?

Капюшон почти закрывал ее лицо, но я все же разглядела уголок улыбки.

— Глупо, ясное дело, в этом признаваться, но я вся словно в лихорадке, стоит ему только меня коснуться.

Тут она открыла дверь и исчезла.

Лето 1523

На Майский праздник кардинал Уолси придумал новую забаву — игру в разбойники. Придворные дамы, все в белом, погрузились на барки, и на них — вот неожиданность — напали французские разбойники, все в черном. Вольные английские стрелки, одетые в зеленое, на своих барках попытались отбить пленниц. Завязалась веселая потасовка, противники окатывали друг друга водой из ведер, стреляли налево и направо снарядами, сделанными из свиных пузырей, наполненных водой. Королевская барка, богато изукрашенная зелеными флагами с зеленым же вымпелом на мачте, оснащенная маленькой пушечкой, забрасывала французских разбойников водяными снарядами, так что нападавших пришлось спасать при помощи лодочников с Темзы, которым за это немало заплатили. Одно плохо, им тоже хотелось поучаствовать в битве.

Королева во время сражения вымокла с головы до пят. Она веселилась, как девочка, глядя на мужа в роли Робин Гуда Ноттингемского, с маской на лице и зеленой шапочкой на голове.

Я сидела рядом с королевой, король бросил мне розу. Мы вернулись к пристани Йоркского дворца, там нас приветствовал сам кардинал. Заиграли спрятавшиеся за деревьями музыканты. Золотоволосый, на голову выше всех остальных, Робин Гуд повел меня в танце. Улыбка, я видела, ни на миг не покидала лица королевы, хотя король, танцуя, взял мою руку и прижал ее к зеленому камзолу, там, где было сердце. Чепец не скрывал великолепия торчащей за ухом розы.

Повара кардинала превзошли самих себя. Фаршированные павлины и лебеди, гуси и утки, оленина всех сортов, четыре вида жареной рыбы, а лучше всех жареный карп. Засахаренные фрукты и марципаны в форме цветов и букетов—отпраздновать май — так хороши, что даже есть жалко. После трапезы, когда от реки потянуло прохладой, музыканты заиграли таинственную мелодию и повели нас темнеющими аллеями обратно ко дворцу.

Дворец преобразился, кардинал приказал задрапировать залу зеленой материей, в каждом углу огромные букеты цветов, а в центре два зеленых трона — один для короля, другой для королевы. Перед тронами маленькие танцовщики исполняют замысловатый танец. Мы заняли свои места, полюбовались на детишек в маскарадных костюмах, а потом и сами принялись танцевать.

Все веселились до полуночи, и только тогда королева поднялась и приказала придворным дамам покинуть залу. Я следовала в ее кортеже, но тут король ухватил меня за подол платья.

— Пойди сюда, — нетерпеливо приказал он.

Королева повернулась, собираясь сделать прощальный реверанс, и увидела — король держится за мою юбку, а я растерянно гляжу на него. Она, не задумываясь, опустилась перед мужем в самом что ни есть изысканном испанском реверансе.

— Спокойной ночи, супруг мой, — голос — слаще не бывает, — спокойной ночи, мадам Кэри.

Я тоже нырнула в реверансе и прошептала, склонив голову:

— Спокойной ночи, ваше величество.

Как мне хотелось опуститься еще ниже, на пол, провалиться сквозь пол, чтобы она не видела моего пылающего лица.

Когда я выпрямилась, королевы уже не было. Король будто совсем о ней позабыл, словно это мать ушла, оставив детишек резвиться на свободе.

— Музыканты, играйте, — весело скомандовал он. — И подать сюда еще вина.

Я огляделась вокруг, придворные дамы удалились вместе с королевой. Георг ободряюще улыбнулся мне и шепнул еле слышно:

— Не тушуйся, сестренка.

Я не знала, что отвечать, но тут Генрих поднял бокал и повернулся ко мне:

— За Королеву мая!

Придворные, которые повторили бы за королем все, что угодно, хоть голландскую скороговорку, подняли бокалы:

— За Королеву мая!

Генрих взял меня за руку и повел к трону, где только что сидела королева. Я покорно следовала за ним, только ноги заплетались. Не готова я сесть в ее кресло.

Он нежно подтолкнул меня у первой ступеньки, я обернулась взглянуть на невинные детские мордашки, на такие знакомые лица приближенных короля.

— Давайте станцуем для Королевы мая!

Он подхватил какую-то девчушку, и они принялись исполнять сложные фигуры танца. Я сидела в кресле королевы, глядя на ее мужа, танцующего передо мной, слегка флиртующего с партнершей, и понимала — у меня на лице такая же улыбка-маска, как у королевы, — все понимающая, все принимающая.

На следующий день после Майского праздника Анна — лицо белее мела — влетела в комнату.

— Посмотри! — прошипела она, бросив на кровать листок бумаги.

Дорогая Анна, сегодня я не могу с вами увидеться. Его преосвященство кардинал все знает, и мне приказано дать ему полное объяснение. Клянусь, я вас не подведу.

— Боже мой, — тихо сказала я. — Кардинал знает. Значит, король тоже узнает.

— И что с того? — проговорила сестра, бросаясь на меня, словно ядовитая змея. — Ну и пусть все знают. Мы обручились по всем правилам, правда ведь? Значит, все и должны узнать.

Я видела, листок бумаги дрожит у нее в руках.

— Что он хочет сказать — он тебя не подведет? — спросила я. — Если обручение было по всем правилам, то и подвести нельзя. О чем он таком говорит?

Анна в три шага добралась до стены, развернулась, шагнула обратно, точно лев в клетке — один из тех, в Тауэре.

— Не знаю, о чем он таком говорит. Он совсем дурачок.

— Ты сказала, он тебя любит.

— Это еще не доказывает, что он не дурак. — Тут ей что-то пришло в голову. — Мне нужно к нему пойти. Он во мне нуждается. Он перед ними не устоит.

— Нельзя тебе идти, лучше обожди.

Она открыла сундук и вытащила накидку.

Тут раздался громоподобный стук в дверь, мы обе замерли. Анна мгновенно сдернула накидку, бросила ее в сундук и устроилась на крышке, будто с самого утра с места не вставала. Я отворила дверь, там стоял слуга кардинала Уолси.