— Вовсе и нет, — звучит мой самодовольный ответ, и мы все трое хохочем.

— Пообещал он тебе какой-нибудь подарок на Рождество? — продолжает расспросы Анна. — Или Георгу? Или кому-нибудь из нас?

— Нет, ничего не сказал. — Я качаю головой.

— Дядя Говард прислал золотую чашу, на ней вычеканены наши гербы. Ты ее подаришь королю, — объявляет Анна. — Я пока ее припрятала в шкафу. Стоит целое состояние. Надеюсь, оно не будет потрачено впустую.

— Он обещал мне сюрприз, — сонно киваю я. Брат и сестра встрепенулись. — Хочет взять меня с собой завтра на верфи.

— Я уж понадеялась на подарок. — Анна корчит недовольную гримаску. — Мы все поедем? Ведь двор?

— Нет, небольшая компания. — Глаза сами собой закрываются, я уже почти засыпаю, но слышу, как Анна встает и идет по комнате, вынимает мою одежду из комода, чтобы приготовить ее на завтра.

— Наденешь алое платье. Можешь взять мою бордовую накидку, отороченную лебяжьим пухом. На реке будет холодно.

— Спасибо, Анна.

— Я не для тебя стараюсь, не думай. Все делается для благосостояния семьи. Ты сама тут совершенно ни при чем.

От такого ледяного тона во мне все леденеет, но найти остроумный ответ сил уже нет. В полусне слышу, Георг ставит пустой стакан, встает с кресла, нежно целует Анну в лоб.

— Тяжелая работа, но того стоит, — тихо произносит он. — Спокойной ночи, Аннамария, оставляю тебя твоим обязанностям, мне пора заняться своими.

Слышу ее соблазнительный смешок:

— Шлюхи Гринвича — благородное призвание. Увидимся завтра.

Накидка сестры хорошо смотрится вместе с алым платьем для верховой езды, сестра дала мне и свою маленькую французскую охотничью шляпку. Генрих, Анна, я, Георг, мой муж Уильям и еще человек пять скачем дружной группкой вдоль реки к верфям. Там строится новый корабль королевского флота. Зимний день полон солнца, яркие лучи отражаются в воде, с обоих берегов реки несется шум — это гуси прилетели из России зимовать на наших заливных лугах. Гуси гогочут, утки крякают, громко кричат кроншнепы и бекасы. Лошади скачут легким галопом вдоль реки, моя кобыла бок о бок с охотничьей лошадью короля. Рядом с нами Анна и Георг. Генрих пускает коня рысью, но при виде доков переходит на шаг.

Заметив приближающуюся кавалькаду, выходит старший мастер, срывает шапку, низко кланяется королю.

— Я решил прокатиться верхом и поглядеть на вашу работу, — улыбается ему король.

— Какая высокая честь, ваше величество.

— Как идут дела? — Король спрыгивает с коня, бросает поводья конюху — тот уже стоит наготове. Король поворачивается ко мне, снимает меня с седла, берет под руку и ведет в сухие доки.

— И как она тебе нравится? — спрашивает меня Генрих, указывая на гладкий дубовый борт наполовину построенной шхуны, покоящейся на огромных деревянных катках. — Правда, красавица, каких еще поискать?

— Красива и опасна. — Я гляжу на пушечные окна. — У французов уж точно ничего подобного нет.

— Верно, — гордо заявляет Генрих. — Будь у меня в прошлом году на море три такие красавицы, разгромил бы весь французский флот, не дал бы им спрятаться в порту. Тогда бы стал королем Англии и Франции на деле, а не только на словах.

— Говорят, французская армия очень сильна, — неуверенно начинаю я. — А Франциск весьма решителен.

— Он просто павлин, — сердито бросает Генрих. — Все показное. Карл Испанский с ним разберется на юге, а я зайду со стороны Кале. А потом мы разделим Францию пополам. — И, повернувшись к корабельному плотнику: — Когда она будет готова?

— Весной, — отвечает тот.

— Рисовальщик сегодня здесь? — спрашивает король.

— Он здесь, — кланяется стоящий рядом человек.

— Мне пришла в голову прихоть сделать ваш портрет, мадам Кэри. Присядьте, пожалуйста, пусть он набросает ваши черты.

— Конечно, если вы того желаете. — Я даже покраснела от удовольствия.

Генрих кивнул плотнику, тот что-то прокричал с платформы вниз на причал, оттуда торопливо прибежал рисовальщик. Генрих помог мне спуститься по лестнице, усадил на штабель свежераспиленных досок, а молодой человек в грубой домотканой одежде принялся за набросок.

— А что вы собираетесь делать с портретом? — с любопытством спросила я, стараясь сидеть неподвижно и все время улыбаться.

— Подожди, увидишь.

Художник положил лист бумаги.

— Мне этого достаточно.

Генрих обнял меня одной рукой, поставил на ноги.

— Тогда, красавица моя, пора домой, обедать. Поскачем галопом по заливным лугам, мигом домчимся до замка.

Конюхи стоят наготове с лошадьми. Король одним движением поднимает меня в седло и сам вскакивает на коня. Оборачивается убедиться, что все готовы. Лорд Перси подтягивает подпругу лошади Анны. Сестра глядит на него и соблазнительно улыбается. И вот уже вся компания скачет обратно в Гринвич, солнце садится, окрашивая холодное зимнее небо в кремово-розовые цвета.

Рождественский обед длился чуть ли не весь день. Я и не сомневалась, Генрих пошлет за мной этой ночью. Но он вдруг объявил, что собирается посетить королеву, и все придворные дамы, включая меня, должны, покуда он выпивает с друзьями, составить ей компанию, а потом он отправится в опочивальню ее величества.

Анна сунула мне в руки недошитую рубашку и села рядом, поставила каблучок на подол моего платья — мне не встать, пока она не поднимется.

— Оставь меня в покое, — чуть слышно прошептала я.

— Чтобы я этого дурацкого выражения лица больше не видела, — зашипела сестра. — Шей и улыбайся, как все остальные, будто всем довольна. Надулась как сыч — кому ты такая нужна.

— Провести с ней рождественскую ночь…

— Хочешь знать, почему?

— Хочу.

— Какая-то нищая попрошайка, гадалка, ему сказала, что сегодня он зачнет сына. Вот он и надеется к осени получить наследничка. Боже, какие же мужчины идиоты.

— Гадалка?

— Да. Предсказала — будет сын, если он откажется от других женщин. Нечего и спрашивать, кто за это платит.

— Что ты имеешь в виду?

— Сдается мне, что в карманах этой гадалки найдется немало золота, заплаченного Сеймуром, стоит только перевернуть ее и потрясти как следует. Но теперь поздно, ничего не попишешь, зло уже сделано. Он будет в постели королевы эту ночь и все остальные двенадцать ночей. Ты уж постарайся попадаться ему на глаза каждый раз, когда он направляется в ее спальню, — пусть помнит, что теряет.

Я склонилась над шитьем. Анна заметила слезинку, упавшую на подол рубашки, я попыталась стереть ее пальцем.

— Вот дуреха, вернется он к тебе, никуда не денется.

— Думать не могу — он с ней в постели, — шепнула я. — Он ее тоже зовет «красавица моя»?

— Наверно, — грубо оборвала меня Анна. — Редко найдешь мужчину, у которого бы хватило сообразительности время от времени менять напев. Он исполнит свой долг с королевой, а потом снова оглянется вокруг, так ты уж не забудь попасться ему на глаза и улыбнуться, тогда ты снова в деле.

— Как же улыбаться, когда сердце разбито?

Анна хихикнула:

— Тоже мне, королева трагедии! Улыбаться с разбитым сердцем — это мы, женщины, умеем, а ты женщина, придворная дама и Говард — вот тебе три причины, чтобы быть наиковарнейшим созданием во всем Господнем мире. Ш-ш-ш, он идет.

Первым вошел Георг, улыбнулся мне, опустился на одно колено подле королевы. Чуть покраснев, она протянула ему руку для поцелуя, королева просто сияла от удовольствия при мысли, что король придет к ней. Следом вошел Генрих, положив лорду Перси руку на плечо, рядом мой муж Уильям. Прошел мимо меня, едва кивнув, хотя и я, и Анна встали, когда он появился на пороге, и присели в глубоком реверансе. Король направился прямо к жене. Поцеловал ее в губы и повел в опочивальню. Горничная прошла вслед за королевой и спустя минуту-другую вышла, плотно притворив дверь. Все мы ожидали снаружи в молчанье.

Уильям глянул на меня, улыбнулся:

— Рад повидаться, дорогая женушка. Долго ли еще вы собираетесь оставаться в вашем теперешнем обиталище? Может, мне уже пора снова стать вашим компаньоном в постели?

— Все зависит от распоряжений королевы и воли нашего дядюшки, — спокойным тоном ответил ему Георг, дотронувшись до эфеса шпаги. — Марианне выбирать не приходится, ты же знаешь.

Уильям не стал затевать ссору. Горько улыбнулся, сказал:

— Мир, Георг. Не нужно мне все заново объяснять. Я уже и так понял.

Я отвернулась. Лорд Перси утащил Анну в альков, до меня доносились ее соблазнительные смешки. Она заметила мой взгляд и сказала громко:

— Лорд Перси пишет мне сонет, Мария. Подтверди, у его строфы нарушен размер.

— О, прекрасная дама грозит мне презреньем…

— Неплохое начало. — Я решила помочь бедняге. — А что будет дальше, лорд Перси?

— Ясное дело, ужасное начало, — вмешался Георг. — Ухаживание и презрение — хуже не придумаешь. Податливость — куда более многообещающее начало.

— Податливость меня бы сильно удивила, особенно в девицах Болейн, — не без ядовитости в голосе заявил Уильям. — Хотя все, конечно, зависит от просителя. Сдается мне, Перси Нортумберленд может рассчитывать на податливость.

Анна бросила на него взгляд, весьма далекий от сестринской нежности, но Генрих Перси, полностью погруженный в сочинительство, ничего не заметил.

— Потом будет еще одна строка, я ее не сочинил, а затем что-нибудь вроде — та-та-та та-та-та та-та-та-та забвеньем.

— Рифмуется с «презреньем», — с открытой насмешкой перебил его Георг. — Теперь до меня дошло.

— В поэме нужен какой-нибудь образ, — объясняла Анна Генриху Перси. — Если собираетесь писать сонет возлюбленной, необходимо сравнить ее с чем-то, а затем повернуть это сравнение так, чтобы получилось остроумное заключение.