– Ой, кто это? – спросил он, не открывая глаз.

– Это я…

Он посмотрел.

На Ольге был новый халат ярко-оранжевого цвета.

– Это что ж за апельсин такой?

– Правда, похоже? Я знала, тебе понравится!

Она улыбалась и смотрела на него совсем другими глазами – тоже смеющимися, а когда кокетливо приподняла бровь, Данила только крякнул.

– Можно к тебе? Подвинься! Нет, я хочу к стенке.

Он растерялся. Как-то не был готов к такому вот повороту событий, но виду не подал, а подобрал ноги, и Ольга ловко залезла к спинке дивана и легла рядом с Данилой. Он почувствовал, что краснеет: вот черт! Что ж такое-то?!

– А ты поел?

– Я? Нет… не поел…

– Хочешь, я тебя покормлю? Там такая запеканка вкусная, мы с Тонечкой сделали. Она милая, твоя Тонечка! Никогда б не поверила, что ей уже за шестьдесят! Она сказала, у тебя фирма! А я-то, дура, думала – так, ремонт делаешь, и все. А у тебя и перевозки, да? Как интересно…

– Ну да, грузовые…

– А ты правда в музыкальной школе учился?

– Правда…

Данила ее просто не узнавал: что ж там ей наговорила Антонина? Неужели… Он же просил!

– А как твои дела? Докладывай.

– Докладываю: чувствую себя хорошо, витамины принимаю, уколы пережила, капельницу выдержала, теперь как новая! Вот!

Она продемонстрировала Даниле руку с воткнутой на сгибе локтя иголкой, и он поморщился – брр! Ольга уютно приткнулась к нему, потом еще повозилась, поднявшись повыше, чтобы оказаться вровень с его лицом, – каждый раз, когда она двигалась возле него или дотрагивалась, Данила стискивал зубы: черт, черт, черт!

– А что это ты такой красный? – вдруг спросила она невинным тоном, внимательно разглядывая его смеющимися глазами. – Тебе плохо?

– Да! Плохо! Послушай, Оль…

– Что такое?

– Ну что ты делаешь?! Зачем?

– Не надо?

– Не надо. Я же не для того тебя сюда привез!

– Ты не хочешь?

– А, черт!

Он вскочил и ушел от нее на другой конец комнаты.

– Хочу! Но ты же… ты же меня не любишь.

– А тебе это так важно?

– Да.

Она вдруг быстро слезла с дивана и, опустив голову, пошла к двери – постояла и сказала тоном провинившейся школьницы:

– Прости меня, пожалуйста. Я больше не буду.

И ушла. Нет, ну что это такое, а?! Данила потоптался, не зная, что делать, потом пошел и с горя съел всю запеканку. Слегка успокоился и хотел было зайти к Ольге… но не решился.

А Ольга и правда чувствовала себя обновленной: то ли помогли лекарства и витамины, то ли возникшее чувство защищенности, то ли признание в любви сыграло свою роль. Но после того вечера она вообще перестала видеть Данилу – он явно ее избегал, и Ольга не знала, что и думать: вроде бы замуж позвал, и она согласилась, раз приехала к нему, а Данила струсил! Она-то хотела просто прижаться, полежать рядом, узнать его поближе – ну что такого-то?! Немножечко тепла и ласки! А он… А он сразу так ее захотел! Ну и что? Она бы уступила. Ольга хорошо знала себя, свою горячую кровь, легко закипающую от чужого желания. А почему бы и нет?! Данила нравился ей…

Ну да, нравился, нравился!

Больше, чем нравился: Ольга вдруг с изумлением осознала, что… влюбилась! Ей тридцать четыре, за плечами пять лет брака и сто лет страданий по Сорокину, пятый месяц беременности, а она – влюбилась как дура. Просто как дура. Ей вдруг захотелось наряжаться, по утрам она придирчиво разглядывала себя в зеркале: располнела, конечно, а так вполне ничего! И прижимала ладони к горящим щекам – с ума сошла! Просто сошла с ума. Это было совершенно новое чувство, совершенно новое состояние – ничего подобного она не испытывала раньше! То, что связывало их с Сашкой, – оно было всегда и просто росло вместе с ними, чтобы однажды выплеснуться наружу. То, что Ольга ощущала по отношению к Андрею, было очень сильным чувством, но как бы отраженным от его великой любви. И вот впервые в жизни она осознавала рождение любви в душе – словно в пустыне вдруг забил сильный родник. И мало того, что влюбилась! Она просто изнемогала от желания, и с каждым днем все больше и больше. «Это гормоны, – сказала ей врачиха, когда Ольга набралась смелости рассказать о своих мучениях. – Второй триместр, самое время. Да и мальчика носите. А какие проблемы? Или муж вас не хочет? Боится? Можно, только осторожненько, не увлекайтесь».

Боится! А может, и правда? Или… Раз он такой щепетильный – может, вообще передумал?! А что? Решил, что она слишком… легкомысленная?

И Ольга расстроилась: наверно, не надо было ему говорить, что ребенок не от мужа! И не знал бы…

Она много думала над тем, что скажет сыну, если тот спросит про отца, когда подрастет, и решила назвать отцом Андрея Евгеньевича, подарив тому лишних полтора года жизни. Андрей был бы не против. Может, и Даниле надо было так объяснить? А то решила, видите ли, честной быть!

Она плохо спала ночами, а рядом, за стенкой, точно так же изнывал Данила, который как-то рано утром даже пришел на нее посмотреть – Ольга спала на боку, спиной к нему, и Данила увидел только маленькую ступню, не прикрытую простыней. Ольга меняла каждый день платьица, надевала к завтраку коралловые бусы, и вообще все хорошела и хорошела, так что Данила уже совершенно не мог на нее смотреть и только краснел. Антонина лишь качала головой, наблюдая за их мучениями, и обдумывала, как бы оставить их одних на пару дней, но боялась: скажи она об этом Даньке, он вообще перестанет приходить домой, а Ольга и так тоскует, поминая его через слово. «Ах ты, господи! – думала она. – Вот глупые какие! И что с ними делать? Надо же, как их забрало…»

Наконец Данила повез Ольгу смотреть новую обстановку – она походила, полюбовалась, похвалила, а потом сказала, глядя ему в глаза ясным взором:

– Ну вот, теперь и жить можно! Спасибо тебе! – И села на диван, аккуратно сложив руки на животе.

– Пожалуйста! – Данила растерялся. – А ты что, тут хочешь жить?

– А для чего ж ты все это делал?

«И правда, на кой черт я все это делал?!» – помрачнел Данила.

– Так ты что… прямо тут и останешься?!

– А ты как хотел?

Ольга смотрела на него, слегка улыбаясь, и Данила вдруг догадался:

– Ты обиделась на меня, да?

– Да нет, чего обижаться. Кто ж на такую польстится…

– Ну что ты говоришь! Ты же видела, что со мной стало! Просто… ну… слишком быстро все.

– Ты же вроде как замуж меня звал? Или я неправильно поняла?

– Звал.

– А теперь уже не зовешь, да? После того, что узнал… про меня. Про ребенка. Ты подумал и решил, что я недостойна? Раз я такая, с женатым спала! Я понимаю, ты просто из жалости меня терпишь…

– Перестань! Перестань. Все не так. Я подумал тогда… что ты хочешь… ну… расплатиться.

– Расплатиться?!

– Я деньги у тебя брать не хотел, а ты решила – так. Мне это как-то обидно было…

– Хорошенького ты обо мне мнения!

– Ну вот, опять обидел! Черт, не мастер я разговоры разговаривать…

– Да ты и не разговариваешь! Ты вообще от меня бегаешь! А я… соскучилась…

– Правда? Ты прости, я не специально бегаю, просто сейчас у меня запарка. Я сам соскучился!

– Давай, у тебя будет выходной? И мы просто поговорим? Я не буду к тебе приставать, честное слово!

– Как это не будешь?!

– Нет, ты уж разберись, чего ты хочешь! А то ромашку устроил: сначала – уйди, противная, а потом – приставайте ко мне, приставайте!

– Да когда ж я говорил, что ты противная! Ты приятная. Ты красивая. Ты… желанная…

И ужасно смутился, а Ольга смотрела на него с нежностью. Вглядываясь в лицо Данилы, она непроизвольно подняла бровь, и он тут же повторил – они отражались друг в друге, как в зеркале.

– Ты не думай, что я… Я говорить не мастер, а так все понимаю. Я, знаешь, такой как… как подводная лодка.

– Почему – подводная лодка?

– Ну как: залег на дно, а все локаторы включены! Я все детство играл в подводную лодку – под столом. Мечта была на подлодке служить, но не вышло – куда с таким ростом!

И, улыбнувшись, напел:

– We all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine…

– Он еще и поет, вы подумайте…

– А то! У нас, знаешь, какая группа была, что ты! С седьмого класса зажигали. Потом на городских дискотеках пели, по кабакам… Даже в электричках приходилось! Ой, и чего только не пели! И попсу, и рок, и «битлов», и черта лысого! Если что покруче, типа хэви-метал, так это Серега… – И Данила, скроив зверскую рожу и сделав рукой «козу», хриплым басом изобразил что-то рычащее-воющее.

– С ума сойти…

– Ну! А я больше по части лирики…

– Ты?!

Ольга смотрела на него во все глаза – господи, чего еще от него ждать?! Лирика!

– Я. Не веришь? Это я сейчас так… заматерел. А в школе, знаешь, какой был? Во! – И Данила показал Ольге мизинец. – Длинный, тощий. Мать говорила: дунь – переломится! Волосы до плеч, томный такой, прямо Ленский. Как там, у Пушкина? И… и что-то… и бессвязна речь, и кудри черные до плеч. Вот, точно – про меня. Говорить я и сейчас не мастер, а тогда еще и застенчивый был, ужас!

– А как же ты пел?

– Ага, трусил страшно перед сценой. Ну, потом выйдешь, гитарой прикроешься, и пошел завывать!

И он, слегка утрируя, спел ей сладким тенором:

Is there anybody going to listen to my story All about the girl who came to stay? She’s the kind of girl you want so much It makes you sorry Still, you don’t regret a single day Ah girl…

Ольга ахнула – вот это да!

– Ну? Первый парень на деревне. А потом… песни кончились.

Данила замолчал, опустив голову. Он не понимал, как его вынесло на это: он вообще не хотел говорить Ольге о тех страшных днях. Прошло и прошло.

– Что-то случилось, да?

– Да. У меня девушка была. Марина.

Он еще помрачнел. Вздохнул, но продолжил:

– Она… она погибла.

Ольга ахнула и погладила его по щеке – он закрыл глаза и кивнул: