Регина Грез - Древний Рим. Имена удовольствий

Темные глаза фракийца недобро сверкнули. Между тем, я воспользовалась моментом и поправила на себе одежду, демонстративно переведя все внимание на козленка.

— Ой, какой милашечка! Да, откуда же ты взялся… Иди-ка сюда, маленький!

Через минуту козленок уже вовсю трепыхался в руках Дакоса, а я пыталась убедить мужчину отпустить на волю бедное животное. К моим мольбам вскоре присоединились и другие веские доводы:

— Эй, вы, нечестивцы! Покиньте это место немедленно или Всевидящая Богиня покарает вас! Прочь! И верните мою Магну, эта козочка принадлежит мне по закону, я ее хозяин.

— Дакос, животное надо вернуть владельцу.

— Свернуть бы шеи обоим!

Мы отпустили козленка и он радостно поскакал к маленькому сухонькому старикашке с увесистой палкой в руках. Этот солидный предмет мог служить хозяину как для опоры, так и в виде оружия от посягательств на его добро.

— Дакос, уйдем! Правда, не надо обижать старого человека, пошли-ка домой.

Фракиец долго ворчал, а потом поймал меня в объятия и закружил на поляне. А после чего остановился и внимательно посмотрел мне в глаза:

— Скажи мне — кто он?

— Он?

— Тот, кому ты хранишь верность! Почему он не приходит к тебе? Почему позволяет прозябать в бедности? Где его дом? Далеко? Он остался на твоей родине — он твой муж?

— Давай не будем говорить о том, что с нами было до Рима. Мы оба скучаем по дому, но вот кому из нас доведется вернуться… знают лишь Боги. Я желаю тебе добра, Дакос, но мы с тобой только друзья.

— Нет… я никогда не соглашусь быть тебе только другом. Я завоюю тебя, ты будешь моей, я это загадал… здесь, на священном месте. Когда-нибудь ты будешь принадлежать мне, Наталия!

— Только пророчеств подобного рода мне тут еще не хватало! Идем домой, Клодий уже беспокоится обо мне.

— Его интересуют одни писульки на его свитках…

— Он же поэт… и у него есть своя сердечная драма. Он любит Оливию.

— Кто только в Риме не любит эту похотливую женщину…

— Довольно! Мы возвращаемся домой!

— Как пожелаешь, Госпожа!

— Так-то лучше…

Путь в усадьбу Клодия занял у нас немного времени или мне так показалось. Я была раздосадована и встревожена. Дакос молча шагал рядом, кажется, тоже не в духе. А на нашей улице к нему вдруг подошел кривобокий раб с обезображенным лицом и стал делать какие-то знаки, на которые Дакос отвечал такими же загадочными жестами.

— Это твой знакомый?

— Да, я знаю его. Ты позволишь мне отлучится до ночи? Я отведу тебя в дом и вернусь на улицу?

— Иди, если тебе нужно.

Я со вздохом облегчения проводила глазами его высокую фигуру и отвела глаза, заметив, что фракиец обернулся и помахал мне рукой, сначала приложив ладонь к своему лицу, а потом к груди. Все ему неймется, нет, надо дать ему свободу и отвязаться от него, хотя… не получится ли все наоборот. Довольно с меня приключений на сегодня, я проведу этот вечер спокойно в кругу «семьи».

— Элиав, а что Клодий делает?

— Он пишет поэму!

— Ну, и молодец! Надеюсь, это будет шедевр. Голодные поэты с разбитым сердцем часто сочиняют шедевры, так уж исторически повелось.

Я забралась в гамак, натянутый между двумя оливами, рядом со стеной, где начинались владения нашего соседа и стала раскачиваться. Ну, что же скрывать, мне сейчас хотелось еще немного вина и мужчину. Мне хотелось жить на полную катушку, а не вянуть под теплым ласковым солнцем Рима. Хотелось любви… За забором раздался лязг оружия и я насторожилась. Опять тренировки! Я тут страдаю по нему, кое-как отказываюсь ради него от всяких качественных интимных услуг, а Гай Марий спокойненько себе тренируется. Плечико, наверно, уже не болит…

Я стала раскачиваться агрессивнее, а потом запела. Да-да, я просто хотела выразить свое отношение к происходящему и так, чтобы Гай мог оценить. А для этого великолепно подходила песня из кинофильма «Звезда пленительного счастья», насколько я помню, песня была о гусарах, а гусары — это, конечно, военные, да еще какие…

Кавалергарда век недолог,

И потому так сладок он.

Труба трубит, откинут полог,

И где-то слышен сабель звон.

Еще рокочет голос трубный,

Но командир уже в седле.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле.

Напрасно мирные забавы

Продлить стараетесь, смеясь.

Не раздобыть надежной славы,

Покуда кровь не пролилась.

И как ни сладок мир подлунный,

Лежит тревога на челе.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле.

Я с удовольствием обнаружила, что звуки сражения за стеной смолкли. Так ему, так! Пусть я мечом размахивать и не умею, да мне их меч даже в руках не удержать, он ведь тяжелый. Зато темперамента мне точно не занимать! Мы, Наталии, все такие, недаром считается, что у этого имени сильная сексуальная энергетика, а если учесть, что я почти Скорпион… Туши свет! И прими мою страсть, ибо ты на нее уже обречен, гордый римлянин — Гай Марий Каррон!

Плакали невидимые струны,

Огненные плавали столбы,

Гордые военные трибуны

Опускали взоры, как рабы.

А царица, тайное тревожа,

Мировой играла крутизной,

И ее атласистая кожа

Опьяняла снежной белизной…

Н. Гумилев

Все эти дни Гай Марий пытался отвлечься от мыслей о вздорной соседке. Но словно злой рок навис над консулом — сначала захромал любимый конь и решено было отправить его на отдых и лечение. Потом раскрылось казнокрадство квестора, которому Гай абсолютно доверял. И вот этот обман особенно больно ранил щепетильную душу полководца. Квестор Авдий Рута был сурово наказан и с позором изгнан из его легиона, несмотря на мольбы запоздалого раскаяния. Предателей Каррон не прощал.

А что до Наталии… Она пренебрегла его советом, она польстилась на этого дикого фракийца и не заслуживала более заботы консула. У нее самой необузданный и непокорный нрав, она сродни Оливии, пусть забавляются вместе. Голубоглазую северянку консул должен забыть. И Гай Марий честно пытался это сделать. Но безуспешно…

А ведь он даже выбрал себе новую рабыню, внешне очень похожую на своенравную соседку. Те же длинные русые волосы, тонкие черты лица и глаза, словно ясное небо. Вот только девушка, привезенная с берегов далекой реки, смотрела то испуганно, то с нескрываемой ненавистью. Она точно не будет улыбаться и шутить, как Наталия, она не будет бросать в его сторону взоры, полные неприкрытого желания, не будет ловить каждое его слово, как это было во время их последней прогулки на вилле Котта.

Гай Марий потер лицо рукой, вспоминая милую, разговорчивую нимфу с душой, словно ветер в приморских соснах — свежий и волнующий. Забыть такую женщину было непросто, но Гай хотел это сделать, даже заранее предчувствуя поражение.

— Ты девственница? Хотя, это вряд ли…

— Нет… Господин…

Еще бы, она осталась невинной после его солдат! Что только пришлось пережить этой молоденькой белокожей рабыне, известно лишь Богам, хотя Гай Марий и сам не раз был свидетелем разгула победителей, особенно в самом начале карьеры… Что ж, значит эта голубоглазая уже знала мужчин, и Гаю придется идти вслед за своими легионерами, уже проторенной тропой, как и подобает хорошему военачальнику.

— Подойди ближе. Сними одежду.

У светловолосой задрожали губы, она метнула на консула озлобленный взгляд, но покорно принялась стаскивать через голову просторное одеяние. А потом стояла перед ним, прикрывшись руками и опустив голову. Как может вызвать страсть такое жалкое, трясущееся от страха существо? Разве только звериную похоть, но Гай Марий никогда не был зверем. И Наталия, конечно, в такой момент сама бы подошла к нему, сама уронила бы его на ложе и запрыгнула сверху.

Наталия первой повела бы войска на штурм и легко бы овладела всеми его бастионами. Ей бы Каррон сдался без боя, но пусть это она так думает. Потому что потом, когда она окажется в его руках, Гай Марий уже никуда ее не отпустит, запрет ее в своей спальне и поставит у порога Кромиха, или еще кого пострашнее, чтобы девчонке не пришло в голову расспрашивать раба о его прошлом и делать какие-то глупые записи. Нет ничего опаснее умных женщин, которые любят писать и читать. Они невероятно строптивы и пытаются управлять мужчинами. Неужели и Наталия из таких?

Даже если и так, пусть… Он сумеет найти на нее управу, он ее подчинит, заставит ее почувствовать себя маленькой и слабой в кольце его жарких объятий. Он сделает ей ребенка, как ей того хотелось и возможно… возможно даже позволит продолжать писать свои тексты. Если это всего лишь ее безобидный каприз, если она будет послушна во всем остальном, почему бы не порадовать свою женщину. Свою… Значит, Наталию нужно сделать своей! И он не потерпит с ней рядом никаких бывших гладиаторов. Он пойдет на все, чтобы забрать эту женщину себе.

— Ну, что ты стоишь? Пошла вон! Я тебя не хочу — убирайся!

Рабыня сейчас же выбежала из комнаты, прижимая к груди подобранную с пола одежду, а Гай Марий вслед за ней покинул свой прохладный кубикулюм и вышел на широкий двор усадьбы. Приближался вечер, солнце медленно опускалось к верхушкам высоких олив, что росли на участке Клодия. Морщась от боли, консул осторожно разминал раненое плечо, решив возобновить прерванные упражнения с мечом. Верный Кромих уже находился в боевой стойке, с тревогой оглядывая едва зажившую длинную царапину на руке господина. Но едва мужчины приступили к тренировочному поединку, как за стеной раздалось громкое женское пение.

Консул с раздражением воткнул меч в землю возле фонтана и прислушался. О продолжении занятий не могло быть и речи. Песня смолкла, но ей на смену тут же пришла другая: