Гай поморщился, как будто с досадой, и также шепотом произнес:

— Можешь обращаться ко мне без церемоний, ты свободная женщина и в гостях у Рима, это позволено… а то я уже начинаю себя чувствовать с тобой дряхлым стариком, которого заждались предки…

— Ну, что вы… ты… у вас, то есть у тебя самый прекрасный возраст. Уже немало опыта за плечами и столько всего впереди…

Мне показалось или Гай снова чуть улыбнулся, а взгляд его потеплел. Но нашу странную беседу прервала Оливия. Она усадила консула на его место, конечно же, рядом с собой, а мне пришлось отойти дальше и составить компанию Клодию. Однако, я видела, как несколько наших «соседей», очень заинтересованно окидывали меня взглядами с ног до головы. Прямо как кобылу на ярмарке… на что же я могу сгодиться…

Но вот перед нами расставили низенькие длинные столы и рабы стали вносить кушанья. Сначала на столы поставили сосуды с вином, солонки и соусники, а также полотняные салфетки. Клодий тут же шепнул мне, что в таких вот промокших от жира «тряпицах» некоторые жадные гости даже уносили с собой часть ужина. Вот тебе и высшее общество…

Затем появились миски со всевозможными закусками, возбуждающими аппетит: черные и зеленые маслины, карфагенские гранаты и сливы, горячие колбасы и африканские смоквы. Я косилась на блюда с едой, но старалась не выпускать из виду и Гая Мария, мы даже пару раз встретились взглядами и мне даже почудилась усмешка в приподнятых уголках его губ. Оливия трещала без умолку и громко смеялась. Она бесспорно была королева бала…

Ого! Вокруг раздались громкие одобрительные возгласы — четверо рослых парней в крошечных набедренных повязках внесли в залу блюдо с огромным кабаном. Но наши восторги оказались даже преждевременны…

Слуга охотничьим ножом разрезал бок кабана и оттуда вылетела стайка живых дроздов. Это было удивительное зрелище! А другие рабы держали наготове длинные прутья, нарочно вымазанные клеевой массой, чтобы отловить всех пичужек и преподнести гостям. Между тем вокруг столов появились корзины со спелыми финиками. Потом на столы расставили тарелки с мелкими птичками, что были начинены изюмом и орехами, их сменили устрицы, улитки, морские гребешки. Бесконечная череда изысканно украшенных блюд… языки фламинго… молоки мурен… павлиньи мозги…

— Клодий, как ты можешь есть всю эту гадость, пошли-ка домой, надеюсь, Мапроник оставит нам немного серого хлеба…

— Наталия, у тебя воистину плебейские вкусы…

— У консула тоже, смотри-ка, он разделывает мясо, а блюдо с этими чудными ежиками передал сенатору.

Наш тихий разговор прервал повелительный жест Хозяйки.

— А теперь я желаю пищи для моих ушей! Пусть наш скромный гость прочтет свое сочинение…

Это было обращено к моему «дядюшке», но самоуверенный Петроний вылез вперед:

— Божественная Оливия! Зачем вам утруждать свой слух грубыми речами этого "эпикурейца". Что Клодий мог сочинить в своем аскетическом уединении, сущую ерунду. А вот я приготовил для вас настоящее лакомство, моя богиня!

Увидев благосклонный взор направленный уже на этого выскочку, я толкнула Клодия в бок.

— Вставай и борись! Прочти свою оду, наконец, ты мужчина или кто?!

Клодий вскинул свои серые очи на «богиню» и только вздохнул… Да, надо же какие мы тут робкие, тьфу, угораздило же меня именно к этому доходяге во двор попасть, не могла я приземлиться в нескольких метрах… за оградой Каррона, например… может, и он бы меня приютил, как бедную родственницу из Этрурии. Ага, сейчас, держи карман шире… сдал бы в какой-нибудь увеселительный дом, с него «солдафона» и не такое станется… Нет, ребята. Я так просто не сдамся, я отвоюю шанс для моего благодетеля.

— Простите, блистательная Оливия, но я прошу слова! Точнее несколько слов, в которых я поведаю вам об этом удивительном человеке…

Я бесцеремонно ткнула пальцем в сторону Клодия, а тот от удивления даже перестал жевать и чуточку покраснел. Еще бы, в атриуме установилась относительная тишина и все полупьяные рожи… гм… лица разом уставились на моего благодетеля. Я вдохновенно продолжала:

— Посмотрите на этого мужчину! Да… он не обладает силой Геркулеса и отвагой нашего Консула (надо же было и Гаю польстить, пользуясь случаем), он с виду неказист и робок, но… если бы вы только знали какое горячее сердце бьется под его изношенной тогой. Воистину сердце льва… сердце леопарда, смертельно раненого любовью. Да-да… истинной любовью к благородной и недоступной женщине.

Тут меня даже перебил какой-то лысоватый толстенький коротыш, что ради моей звонкой речи отложил в сторону здоровенную кабанью ляжку:

— А что… бывают совершенно недоступные женщины? На мой взгляд даже богини падки на золото и лесть…

— Погоди, Аквилат, девушка славно декламирует! Дай послушать!

Это подал голос сосед толстяка — миловидный пухлогубый мужчина средних лет, от него за сто шагов разило благовониями. Я продолжала…

— Так вот… мой изнывающий от неутоленной страсти поэт грозится лишить себя жизни, если Венера Земная не разгадает его намеков и не снизойдет в его пылкие объятия. Клодий готов растопить льды своей нежностью, готов излиться лавой Везувия из своих чресел… «Боже мой, что я несу это, уже явный перебор… надо закругляться, пока не у всех еще глаза округлились так же, как у Хозяйки дома»

А завершить свою рекламную акцию я решила стихами Николая Гумилева, конечно же, о самом чудесном "любовнике" — дяде Кло:


Его уста — пурпуровая рана

От лезвия, пропитанного ядом.

Печальные, сомкнувшиеся рано,

Они зовут к непознанным усладам.

И руки — бледный мрамор полнолуний,

В них ужасы неснятого проклятья,

Они ласкали девушек-колдуний

И ведали кровавые распятья.

В его душе столетние обиды,

В его душе печали без названья.

На все сады Мадонны и Киприды

Не променяет он воспоминанья.

Да, что там говорить… а говорить-то я всегда умела. Особенно читать стихи, у меня даже награды есть за участие в специальных конкурсах. Но здесь на кону была репутация хорошего в общем-то человека и моего кормильца. И я, кажется, поняла чего недоставало вдовушке, избалованной брутальными самцами…

— А сейчас Поэт прочтет Оду в честь благословенной Хозяйки этого дома.

И что вы думаете — Клодий вышел вперед, опираясь на свою тросточку и стал читать свою оду. Ох, надо было видеть, как на все это действо реагировала почтенная матрона. Сейчас перед ней был истинный страдалец, раненый в боях за любовь, хромой отверженный мученик, почти нищий искатель женской ласки. Кажется, у Оливии не было детей… и облик вот такого жалкого и беззащитного тщедушного мужчинки ее чрезвычайно растрогал. А как известно, сильные и волевые женщины обожают брать под свою опеку таких вот с виду забитых и робких словоблудов.

Поначалу голос Клодия немного дрожал, но все-таки какой-то поэтический талант у парня имелся. По ходу чтения глаза Клодия засверкали, тон возвысился до сводов атриума и вся фигура мужчины словно выросла и окрепла. Оливия сидела румяная, пышная грудь ее бурно вздымалась под зеленым полотном, яркие губы маняще раскрылись…

— Оливия! Души моей царица!

Забудь дела давно минувших дней…

Кто ты была — какого храма жрица?

И кто достоин был любви твоей?

И в том же духе и бла-бла-бла… Я уж не знаю — плохи ли хороши были эти стихи, но Клодий простонал их с чувством, с толком и с расстановкой. И попал в цель. Прямо в пресыщенное сенаторами и гладиаторами женское сердце…

Когда Клодий поклонился «недоступной» и уронил, наконец, свое худосочное седалище на ложе, раздались довольно шумные аплодисменты. Оливия многообещающе улыбалась, вытирая жирные от соуса пальцы о густые кудри молоденького смуглого раба, что встал на колени перед госпожой.

— Ты порадовал меня, Клодий, странно, что я не знала тебя раньше… Гай… тебе давно следовало нас познакомить… А эта милая девушка, что столь же смела, сколь и красноречива… Как твое имя, красавица?

— Я — Наталия…

Пухлогубый ароматный патриций немедленно вступил в беседу:

— Забавно… обычно этим именем нарекают мужчин. И ты так странно одета… Я знавал одного Наталия Плавта, он был невероятно богат и умер не так давно, не оставив не единого наследника.

— Он жил далеко от Рима, этот ваш богач? Может быть, я и ему родственницей довожусь, какой-нибудь внебрачной дочерью, чего только не бывает в жизни… и я, вовсе не против стать Хозяйкой усадьбы, как прекрасная Оливия, и всех вас я бы тоже пригласила на пир, но уж конечно, на столь изысканные кушанья мне не хватило бы ума…

Раздался одобрительный смех, кажется, окружающие оценили мои шутки и грубоватую похвалу застолью. Взгляд Оливии пробежал по мне с ног до головы.

— Почему на тебе мужская одежда? В постели ты предпочитаешь женщин?

— Э-эм, все просто, госпожа… мое бедное «деревенское» платье совершенно не подходило к столь знатному обществу. А на достойный наряд у меня просто нет денег. Потому мне и пришлось надеть самую приличную тунику Клодия, его доброта поистине безгранична. А что касается моих предпочтений в постели… я придерживаюсь традиционных взглядов, я люблю мужчин.

— Как несправедлива порой жизнь… но люди всегда могут это исправить, прекрасная Наталия, одно ваше слово и у ваших стройных ножек будет куча дорогих одежд, изготовленных самыми лучшими мастерами Рима.

И все это мне с набитым ртом говорит тот самый лысый толстячок с тремя отвисшими подбородками. Ну, ну… еще один кандидат в благодетели выискался!

— И правда… Ваши красота и ум заслуживают гораздо более изысканного покрова, чем эта старая рубаха. В шелковых тканях ваше прелестное тело станет образцом очарования и грации, я это уже вижу.

— «Ах, ты наш Кристиан Диор древнеримский… наш пухлогубый кутюрье… видит он меня в шелках… я бы, конечно, от нарядов не отказалась, но угождать за тряпки всем вашим извращениям допотопным я точно не собираюсь»