Трое люто разгневанных мужчин, значит, еще тремя обвинителями больше. Джеймс баюкал свои пальцы. Джеффри вернулся в тень. А третий мужчина, деревенский, подошел к Нанне, и та оперлась на него.

Фабрика затихла. Безмолвие нарушалось только прерывистым, громким дыханием его преподобия Доналда. Стояла уже самая настоящая ночь, и ветер с моря пригибал пламя факелов, как бы стараясь затушить эти огни. Теперь отец Доналд был очень похож на призрака — подобно Гарту и первому герцогу и, догадывался Ранд, ему самому. Глаза его преподобия затравленно метались, должно быть, он впервые осознал, что натворил и сколь безнадежно его нынешнее положение.

Вот он поднял руку, и стоило ему пошевелиться, как все отскочили назад. Священник на мгновение застыл, потом, продолжая пристально глядеть в толпу, заговорил:

— Что вы намерены делать?

Голос его мог показаться кротким, но Ранд ни на грош не доверял священнику.

— А что я должен сделать с человеком, предавшим семью, которая его воспитала? Которой он обязан всем, чего достиг в жизни?

— Я повинуюсь не людям, но Господу, — последовал мрачный ответ.

— Вы за мной шпионили.

— Это Бог в ночи восставлял вас на ноги ваши.

— И это вы внушили мне мысль, что я сошел с ума.

— Это было деяние Божие, которое я сотворил по соизволению Божию. — Священник как будто оправдывался.

— Нет! — Силван вышла вперед, покинув убежище, предоставленное ей объятиями Ранда. — Как вы смеете оправдывать свои злодеяния именем Бога?

— Да! Да! Да! Было так, как я говорю! — В ярости священник колотил кулаком по огромной дубовой балке, один конец которой остался закрепленным на потолке, а другой, вырванный взрывом из стропил, уперся в пол фабрики. В ответ на яростные удары по дубовому брусу сверху посыпались деревяшки, гвозди, дранка и тяжелая черепица. Кровля фабрики очень сильно пострадала от катастрофы, и достаточно было нескольких ударов, чтобы она начала рушиться. Пол в цеху сотрясался от ударов массивной плитки, черепица раскалывалась, и осколки разлетались во все стороны. Женщины подались назад. Кловер Доналд заплакала, сначала тихо, а потом зарыдала в голос. А его преподобие Доналд широко раскинул руки и возопил:

— Не тревожьтесь, чада мои! Господь говорит с вами через меня, а я говорю вам: вы — безопасны! Вам нечего страшиться!

— Нам нечего страшиться даже вас, — сказал Ранд. — Путь в лечебницу для умалишенных долог, труден, изматывающ, и лучше, Доналд, вам начать это путешествие прямо сейчас.

Священник замер с раскинутыми руками, ошеломленно глядя на Ранда.

— Вы сказали: «лечебница для умалишенных»? Бедлам?

— Бедлам? — словно эхо, повторила Кловер Доналд.

— Или он отправится в сумасшедший дом, как безумец. Или же на виселицу — как убийца герцога. — Голос Ранда прозвучал безжалостно. — Быть может, в лечебнице для умалишенных они что-нибудь сделают с его заблуждениями на собственный счет.

— Бедлам? — снова повторил отец Доналд, как будто не веря своим ушам. — Вы хотите отправить в Бедлам молот Господень? Это невозможно! — Он поднял глаза к небу и сложил на груди руки. — Господь свидетель — я невиновен.

И тут огромный кусок черепицы соскользнул с кровли и всей тяжестью обрушился ему на голову.

* * *

Чьи-то заботливые руки помогли Силван подняться с колен и увели прочь от того места, где лежало тело отца Доналда.

Деревенские мужики стояли, сгрудившись в маленькие кучки, неподалеку от фабрики. А женщины столпились вокруг Силван, стараясь утешить ее в том, что она считала своим последним поражением.

— Вам все равно не спасти было его, ваша милость, у него ведь вся голова разбита. Так что нечего вам теперь мучить себя. — Бетти говорила робко и с чувством, как всегда.

Мерцающие факелы поблескивали там и сям, пытаясь отогнать ночь, но Силван-то знала: мрак только ждет, чтобы навалиться на нее. И тогда призрак отца Доналда и духи всех других умерших, тех, что являлись ей в кошмарах, могут вновь вернуться, а у нее не хватит сил вырваться из их цепких рук.

— Вы все сделали, что могли. — На лице Лоретты все еще были заметны следы побоев, там, где несколько месяцев назад погуляла дубинка его преподобия Доналда, но сама женщина держалась уверенно и с достоинством.

К Силван подобралась тщедушная Перт, и, оказавшись рядом, погладила ее дрожащей ладонью.

— Даже Кловер Доналд не оставалась рядом с ним дольше вас.

А Ребекка, протолкнувшись к Силван, прошептала:

— Так оно и лучше будет.

— Вы же не скажете, что это несправедливо, — строго добавила Роз.

Силван кивнула, все еще не в силах прийти в себя от того оцепенения, в которое ввергала ее потеря еще одной жизни.

— Я знаю, что это было справедливо.

— Это почти то же самое, как если бы Гарт вернулся и расплатился и за себя и за нас, — сказал Ранд.

— Или его милость первый герцог Клэрмонт. — Беверли потянула Силван подальше от того места, над которым опасно нависала по-прежнему ненадежная кровля.

Трогая свой раскалывающийся от боли лоб, Силван вспомнила, как дух однажды увел ее прочь от опасности, а потом пропал, растворившись в воздухе прямо у нее на глазах. — Да, мне тоже так кажется. У меня такое чувство, что кто-то нас защищает.

Лоретта сказала:

— Его словно молот поразил — эта черепица упала прямо ему на череп.

Гейл забралась на одну из уцелевших балок, которая, упираясь одним концом в пол, перечеркивала пространство наискось, и теперь девочка болтала ногами высоко вверху, над головами теснившихся вокруг Силван женщин.

— Он сам все время называл себя молотом Бога.

— Гейл, ну-ка слезай, — приказала девочке ее мать.

Стремительно соскочив вниз, Гейл упрямо тряхнула головой.

— По-моему, это он сам себя убил.

— Гейл, — стала урезонивать ребенка Силван.

— Он того заслужил, — не успокаивалась Гейл. — Он побил стольких женщин, он побил бы и вас, только не вышло, и он.., он у-у-убил моего.., моего… — Она взорвалась громкими всхлипываниями. — Он папу моего убил!

Задрожав, девочка попыталась спрятать лицо, но Бетти и другие женщины кинулись к ней с ласками и утешениями.

Только одна Нанна оставалась В стороне, она сидела на большом камне, когда-то бывшем частью стены и потому обработанном, и держала на весу свою укороченную ногу.

— Для девочки так лучше будет. Ей надо выплеснуть свою печаль наружу, а то та истерзает ее так, что она толком жить не сможет, и духи будут приходить в ее сны.

Силван, изумленная тем, что слышит такое точное описание симптомов ее собственного недуга, соскользнула на землю и устроилась рядом со своей бывшей пациенткой.

— А почему вы так думаете? — Она глянула на Ранда.

Он стоял чуть поодаль, прислонившись к колонне, и вглядывался в ночь. Он не казался ни взволнованным, ни потрясенным, а только смертельно уставшим.

Тихонько, чтобы слышала одна Нанна, Силван заговорила:

— Это суеверие — думать, что плач и сочувствие помогают смягчить боль утраты.

— Да ну? — Нанна поглядела на нее так, словно догадывалась о многом из того, что хотела бы скрыть Силван. — А вот когда вы мне ноги пилили, чтобы тело мое могло выздороветь, так его и судорогой сводило, оно и опухало, и сочилось чем-то, и так сильно болело, что, бывало, я даже ревела.

Силван страдальчески поморщилась.

— Не надо. — Нанна сейчас не нуждалась в сочувствии. Она спешила сбивчиво, неумело передать все, о чем она думала И что переполняло ее душу. — Оно, это мое тело, выздоровело, и боль по большей части прошла. Но вот мой ум все еще никак не привыкнет — как же так, ведь эта вот нога, она моя была, всю жизнь, а теперь вдруг ее нету. Бывает, мне кажется, что моя нога тут, и я пытаюсь даже ступить на нее. Бывает, что она чешется, и я пробую поскрести ее. Вот Так же оно и у Гейл. Ее папа был у нее всю ее жизнь, и она все еще слышит его голос, все еще чует, что он неподалеку, тут, рядом с нею, и она думает, что вот, только за угол завернуть, и она его увидит.

— Несчастное дитя, — пробормотала Силван.

— Нет, — покачала головой Нанна. — Это все деревенские знают, что коль умер человек, а родные все не верят, зовут его и не могут успокоиться, так душа его, этого человека, на земле остается, как в ловушке. Горе по покойнику не отпускает покойника с земли. А вот Гейл теперь выплачется, и последняя пролитая ею слезинка вызволит его милость, отпустит его туда, где ему положено быть. Он теперь в месте покойном, так и она успокоится тоже, потом.

Обе собеседницы замолчали, наблюдая за тем, как Гейл роняет слезы, а Бетти ее утешает. А потом Силван спросила:

— А у вас как? Вы плачете о своих утратах? Вы их выплакали? Нанна вздохнула.

— Еще нет, ваша милость, но и это придет с помощью Божией. И тогда я совсем исцелена буду.

Печально опустив голову, Силван сказала:

— Я за собой такую вину чувствую, — А за что же?

— Это ведь мне пришлось отрезать вам ногу. Какой-нибудь врач сделал бы то же самое много лучше, но надо было спешить, дело не терпело отлагательств и…

— А чего это вы виноватой себя считаете, а? Вы мне жизнь спасли. — Нанна ласково притронулась к руке Силван. — Я вот не знаю, может, вам неохота про это слушать, может, потому вы и обходите меня стороной, но мне вам надо когда-то про это сказать, один раз. Когда я лежала там, под бревном, то думала, что жизнь моя уже кончена. Я знала, что никому то бревно не сдвинуть, а если кто и попробует, то совсем уж меня поломает. Так я там и останусь, и умру в страшных муках. — Нанна приподняла свою культяшку и поглядела на нее. Голос ее задрожал, но она продолжала свою исповедь. — У меня же дети есть, чтоб вы знали, и я, когда вот так там лежала, об одном только и думала: все бы отдала, лишь бы увидеть, как они растут, крепнут, а еще, может, и своих детей мне принесут понянчить, и я этих их детей на руках подержу. И муж у меня тоже есть, — она показала на того мужчину, который освободил Джеймса, — вон он, мой Джо. Он — старый мул дурного нрава, но это — мой старый мул, и я хочу стареть вместе с ним. Я никогда не забуду, каково мне было, когда вы сказали, что вы вызволите меня из-под бревна. Вы мне ногу отрезали, и вы мне отдали всю мою жизнь назад.