Элизабет не могла вернуть доверие Генриха, но она что-то лепетала, пока он не вдохновил ее более жизнерадостными идеями. Наконец она отпустила его, заверив, что хорошо себя чувствует, извинившись за свой бред и за проблемы, которые из-за нее возникли, и попросила, чтобы он не работал до полуночи, чтобы возместить то время, которое он потратил на нее. Она несколько раз повторила, что знает, как много у него работы, и хитро, когда выражение страха на его лице сменилось другим, попросила его пообещать, что он не бросится сразу работать. Но он не пообещал, и Элизабет почувствовала облегчение. Она хорошо знала своего мужа. Если он может работать, значит, страх скоро отступит. Возможно, он никогда не забудет этого, но спрячет в самом уголке своего сердца, и чем дольше он будет с этим жить – Элизабет знала это из собственного опыта – тем меньше оно будет тревожить.

Она отчаянно пыталась совершить с собой сделку. Она честно выполняла все указания врача, стараясь успокоить свой рассудок. Генрих все знал, и он позаботится о том, чтобы заговор ее матери не причинил вреда. Такие заговоры никогда не причиняли вреда, напомнила она самой себе. Заговорщикам поумнее не составляло труда обмануть ее, а Генрих, безусловно, был самым умным человеком из всех живых. Когда ночью она с криком просыпалась от ночных кошмаров, и служанки видели ее дрожащей от жара, она шептала только одно: «Не говорите Генриху!», хотя ей казалось, что любая цена не будет слишком высокой за тепло его рук. Когда болезнь прошла, стало немного легче, и еще легче, когда рассеялся страх в чистых глазах Генриха, так как ее вина при этом тоже уменьшилась. Но между прочим, тени всегда было достаточно, чтобы заставить Элизабет поспешить.

Она красиво одевалась и болтала как можно веселее. Когда она смогла пригласить Генриха к себе, то была нежнее, чем обычно, стараясь, чтобы муж посильнее устал для того, чтобы лежать в тревоге без сна, прежде чем оставит ее.

Она закусывала язык, когда становилась капризной, а если чувствовала, что не сможет сдержаться, то совсем замолкала и играла что-нибудь из той музыки, которую любил Генрих, и это всегда помогало заставить его хранить молчание.

К счастью, Элизабет не была идеалом. Она действительно пыталась успокоить мужа, когда он бывал в раздражении, но когда он продолжал цепляться к ее возражениям, она, как нормальный человек, давала ему удовлетворение от горячей схватки. Она обнаружила, что если использовать достаточно грубых слов так, чтобы заставить его покраснеть, то все обычно сводилось к шутке. За свои усилия Элизабет получила ту же награду, которую обычно получают жены, старающиеся переделать себя в угоду мужу. Каждую минуту, свободную от изнуряющей работы, Генрих проводил с ней, никогда не замечая тех усилий, которые ей приходилось прилагать, и выражая недовольство, если попытки, которые она делала, не удавались, и ее поведение не совпадало с настроением мужа.

Двадцать пятого октября они уехали из Винчестера, и им понадобилось семь дней, чтобы преодолеть расстояние, которое Генрих проскакал за шесть часов. Не было необходимости спешить. Из семи дней четыре были чудными, и Элизабет настояла на своем желании скакать верхом вместе с мужем, хотя Генрих отказался ехать быстрее, чем шагом. Но они и не могли двигаться быстрее, так как большой крытый экипаж, в котором находились Артур и Чарльз Брэндон, ехал очень медленно по ухабистой дороге, несмотря на то, что в него были впряжены шесть лошадей.

Даже три дождливых дня были очаровательны. Два из них они вообще не путешествовали, а оставались в старом пустом замке, где Генрих внезапно дал выход хорошему настроению. Он организовывал разные игры – чтобы согреться, говорил он – потому что старая башня была ужасно холодной и сырой. В последний день немного моросило, и Элизабет ехала в экипаже вместе с сыном и маленьким Чарльзом, к которому она, как и Генрих, привязывалась все больше и больше.

Было приятно прижимать к себе Артура, рассказывать Чарльзу разные истории, смотреть, как Генрих спешивается и проскальзывает к ним вовнутрь, шлепая Чарльза своей мокрой шляпой и заставляя его взвизгивать от радости. Все было великолепно до тех пор, пока Чарльз не уснул в самый разгар суматохи, как это делают счастливые подвижные дети. Тогда Генрих взял Артура из рук Элизабет, и внезапно он показался себе старым, уставшим и жестоким.

Наблюдая за тем, как красивые длинные пальцы мужа скользят по пушистым волосам ребенка, непокрытым шляпой, и следуют по изящному изгибу маленького ушка, Элизабет была поражена холодом и немотой. Рука Артура бесцельно натолкнулась на руку отца, и его маленькие пальчики инстинктивно ухватились за большой палец Генриха. Король отвернулся, но руки его были заняты, и он не смог скрыть лицо либо вытереть его, и Элизабет увидела блестящие дорожки слез на его щеках. Она разрушила его радость и принесла в его жизнь страх.

– Почему твоя мама отказалась поехать с нами в Лондон? – спросила Элизабет резким капризным голосом. – Я просила и умоляла ее об этом, но она отказалась присоединиться. О Генрих, дай мне Артура и вытри волосы. Они мокрые, и с них на все капает.

– Она сказала мне, что очень устала и хочет отдохнуть, – голос Генриха был хриплым и приглушенным из-за ткани, которой он вытирался.

– И мне тоже, – сказала Элизабет еще более раздраженным и обиженным голосом, – когда я сказала, что выглядит не очень-то красиво оставить меня с детьми и торжественными обедами, и что ей наверняка не захочется, чтобы все говорили, что король все еще сосет грудь матери.

Генрих стал прочищать горло и подавился от смеха.

– Бесс, она не говорит таких вульгарных вещей.

– Ну, это было очень похоже. Я хочу, чтобы ты поговорил с ней и заставил ее изменить свое решение.

– Если я смогу это сделать, то это будет в первый раз. Ты хочешь, чтобы я отдавал команды моей матери? Хоть она и кажется покорной, это не принесет ничего хорошего. Ты знаешь, она совсем не принимает меня в расчет. Кроме того, это вызовет затруднения, если она открыто откажется выполнять мои приказы. Что мне делать?

– Я не знаю, но ты должен что-то сделать. Я бы хотела, чтобы ты сделал что-нибудь с Девоном. Эта отвратительная графиня Нортумберлендская жаловалась, что он волочится за ее дочерью.

– Девон и тощие Нортумберленды…

– О, так ты тоже ее не пропустил! Наверное, я слишком располнела для тебя.

– Элизабет!

– Раз уж мы затронули эту тему, я должна сказать, что надо быть слепой, чтобы не заметить, как ты смотришь на жену Дорсета…

– Боже мой, мне, наверное, можно смотреть либо только в пол, либо в потолок. Она разговаривала со мной, и я ей отвечал. Куда же мне надо было смотреть?

– Есть много вещей, на которые можно смотреть.

– У тебя, наверное, глаза на затылке, коль ты увидела, как я смотрел на нее. Мы стояли у тебя за спиной.

– Что касается твоих взглядов, то чтобы их увидеть, у меня есть глаза везде, в том числе и на затылке.

– Элизабет, у тебя развращенный ум.

– А у тебя какой, если ты всегда знаешь, о чем я думаю?

Генрих был одновременно развеселен и разъярен, хорошо понимая, что с ним справились, отогнав бесполезные и опасные мысли. Он был почти благодарен, но и озабочен возрастающим самообладанием Элизабет. Что-то заставило ее заботиться о нем так, что ему становилось все труднее скрывать от нее свои мысли.

Действительно, он был совсем не уверен, что он вообще может от нее что-либо скрыть. Это делало ее опасным противником – и с каждым днем он был все меньше уверен, что сможет ее победить. Артур издал несколько приглушенных писков, которые предшествовали сильному реву, и Элизабет склонилась над ним. Внезапно Генрих почувствовал неуверенность в том, что он вообще хочет с ней сражаться, даже если она будет противником. Несомненно, она была частью тела и души Артура независимо от того, что она чувствовала по отношению к нему.

– Уйди, Генрих! – сказала она. – Артуру пора принимать третий завтрак или второй обед, а мне бы не хотелось, чтобы ты имел представление о том, чем няня будет его кормить.

– Как ты вульгарна, Элизабет, – рассмеялся он, и она искоса взглянула на него.

Приезд в Гринвич разрешил ту проблему, что безделье пробуждало в Генрихе слишком много мыслей. Вместо этого Гринвич принес ему определенные заботы. Не успел прибыть посол из Бретани, как французский представитель был уже на месте.

Явно ни один из них ничего не мог сказать в то время, как остальные слушали другого, но принять одного в то время, как другой ждал, считалось серьезным нарушением. К ужасу Генриха, никто из послов не хотел принимать Мортона или Фокса как заместителя короля. Все они хорошо знали, что никто из этих джентльменов не свободен от влияния короля и что никто не попытается повлиять на него. Если они не могут говорить с королем лично, то они требовали Бэдфорда, Маргрит или Элизабет.

Генрих не мог разрешить Джасперу участвовать в делах. Он был бесполезен для дипломатической работы. Его симпатии и антипатии слишком явно отражались на его лице, он неубедительно лгал, было очень просто вызвать его симпатию, так что он мог дать необдуманное обещание.

Генрих написал Маргрит, и она ответила, что ничего не смыслит в этих делах и хочет, чтобы ее оставили в покое. Оставалась Элизабет. У нее, по крайней мере, было достаточно опыта придворной жизни, чтобы никогда не давать конкретных обещаний, а если она проявляла свои симпатии или пыталась повлиять на него, то Генрих умел быть непроницаемым.

Посадив Фокса рядом с Элизабет, Генрих провел эксперимент однажды днем, когда ему действительно нужно было свободное время, чтобы поговорить с Бретонским послом. Франциску Бретонскому предложили сочетать браком его дочь, графиню Анну, с сыном Максимилиана, романского короля, и, что было более важным для Генриха, регента Бургундского и Нидерландского, маленьким Филиппом. Генриху пришлось возобновить хорошие отношения с Максимилианом, поскольку Англия торговала главным образом с Нижними странами, но он чувствовал себя обязанным по отношению к бывшему покровителю и хотел предупредить Франциска, что Максимилиан не может контролировать даже свои доминионы, и надеяться на его помощь в действиях против Франции все равно, что пытаться спастись, ухватившись за соломинку. Он чувствовал также, что поскольку были и другие претенденты на руку бедной Анны, что предложение Франциска раздразнит их всех еще больше и девушку будут предлагать как награду тому, кто окажет практическую помощь вместо самых грандиозных обещаний.