Они накинули на Элизабет халат, Генрих обнял ее рукой и они прошлись немного вместе. Когда Элизабет устала, он усадил ее в кресло возле камина и опустился на колени у ее ног, разговаривая и разговаривая. Дважды маркиза предлагала позвать мать Элизабет, но каждый раз Элизабет рыдала, вцепившись в Генриха, и он не находил в себе сил отказать ей. Заря занималась на небосклоне, и у Элизабет начались более частые, сильные и регулярные схватки. Теперь, когда она сжимала руки Генриха, ее ногти вонзались ему в кожу.

Женщины входили, тихо проходили по комнате, и до Генриха доносились слабые звуки бурной деятельности в гостиной Элизабет, иногда они проходили, иногда садились, а Генрих все говорил, говорил, пока не понял, что скоро сойдет с ума от звука собственного голоса. Он не знал, о чем говорил, и не придавал этому значения, потому что был уверен, что Элизабет не понимает ни единого его слова. Тем не менее она хотела слышать его постоянно, и если он замолкал на время, то она спохватывалась: «Да, Генрих?», и ему приходилось начинать говорить снова. Когда полностью рассвело, в комнату влетела мать Элизабет.

– Вы не нужны здесь, – холодно сказала она королю. – Мы позовем вас, когда придет время.

– Нет! – закричала Элизабет, вцепившись с отчаянием в своего мужа. – Ты обещал не оставлять меня. Ты обещал!

Генрих склонил голову на подлокотник кресла, благодаря судьбу, что им не нужно ходить, потому что его ноги так дрожали, что он сомневался, смогут ли они держать его.

– Я останусь здесь до тех пор, пока это не будет причинять тебе вреда, Бесс.

– Ты делаешь для меня только хорошее, только хорошее.

Минут десять спустя, хотя для Генриха это показалось вечностью, к ним подошла Маргрит. Вначале она ничего не сказала, ласково поцеловала Элизабет и начала расчесывать и заплетать ее волосы, спутанные и влажные от пота. Затем она незаметно просунула свою руку между рук Генриха и Элизабет.

– Элизабет, дорогая, – сказала Маргрит, – посмотри на меня. Да, любовь моя, посмотри сюда. Ты должна позволить Генриху уйти и немного одеться. – Она сделала паузу, пока не прошел приступ боли, и затем продолжила: – Посмотри на него, дорогая. Он весь мокрый от пота. Ты же не хочешь, чтобы он простудился. Посмотри, как он дрожит. – В широко раскрытых глазах Элизабет появилась некоторая осмысленность, и Маргрит взяла ее другую руку.

Элизабет оттолкнула ее в сторону.

– Нет, – закричала она в истерике, – я умру! Я хочу, чтобы он был здесь!

Измученный и обессиленный, Генрих начал всхлипывать, но Маргрит, даже не взглянув в его сторону, основательно пнула его ногой.

– Это чушь, дорогая. Как же я родила Генриха, ведь мне было только тринадцать лет. Было тяжело, но я же не умерла. А ведь ты похожа на свою мать. Вспомни, скольких детей она родила, и вот она здесь, живая и здоровая.

Вдовствующая королева нагнулась над Элизабет по другую сторону кресла.

– Лиззи, любовь моя, конечно же ты не умрешь. Если бы каждая женщина умирала во время родов, скоро не было бы больше ни женщин, ни детей.

– Генрих боится, – прорыдала Элизабет. – Я никогда раньше не видела и не слышала, чтобы он был испуган. Я знаю. Даже в Босворте он не был испуган.

Маргрит бросила взгляд на своего сына, который должен был бы сразить его наповал, но он был настолько поглощен своим ужасом, что не заметил его.

– Это только потому, что он мужчина, и ничего не знает. Элизабет, ты действительно не умрешь. Скоро ты будешь держать в руках чудесного ребенка. Прогони Генриха отсюда. Ты пугаешь его, потому что он не понимает, что происходит, и он пугает тебя потому, – Маргрит посмотрела на своего дрожащего сына, – что он дурак.

Вдвоем, Маргрит и вдовствующая королева, оторвали Элизабет от ее мужа. Они ненавидели друг друга, но сейчас действовали вместе так, будто любили друг друга с самого рождения. Они утешали, прижимали к себе Элизабет и напевали ей тихонько, пока она не перестала с каждым приступом боли звать Генриха. Он не двигался, но шаг за шагом женщины продвинулись вперед него и, наконец, Маргрит прошептала:

– Иди.

– Я не могу, – с трудом выдавил Генрих.

Маргрит уложила голову Элизабет к себе на грудь и прошипела, повернувшись через плечо, жене Дорсета:

– Приведите Бэдфорда к королю.

Маргрит была в гневе на Генриха и едва сдержалась, чтобы не назвать его сопливым идиотом. Он управлял целой страной, но не почувствовал необходимости поступить жестко со своей женой или, если он не мог проявить такой решительности, настоять хотя бы, чтобы позвали кого-нибудь, кто бы смог справиться с Элизабет. По мнению Маргрит, именно Генрих довел Элизабет до состояния истерики, что не имело ничего хорошего, потому что могло подвергнуть ее опасности во время родов. Она также чувствовала раздражение к жене Дорсета. Ей следовало бы лучше позвать даже без разрешения старших дам, чем оставлять их вместе на такое долгое время. Но маркизу можно было простить, она была недостаточно умна и пребывала в страхе перед королем.

Джаспер пришел следом за маркизой. Он старался не смотреть в сторону Элизабет, но по шепотом отданному приказу Маргрит помог Генриху встать на ноги и вывел его из комнаты.

– Подожди, – невнятно произнес Генрих, в то время, как его голова покоилась на плече Джаспера, – в спальне должно быть полно людей. Я не могу с ними встречаться. Не могу.

– Тогда сюда, – Джаспер заметил дверь в туалетную комнату Элизабет. Там было кресло, и Генрих благодарно опустился в него. – Дитя мое, не беспокойся так об этом. Женщины всегда себя так ведут. Боже, ты промок до нитки. Ты должен переодеться. Гарри, с тобой все будет в порядке, если я оставлю тебя одного?

– Да.

Остаться в одиночестве, это было именно то, чего хотел Генрих. Он сидел с закрытыми глазами, пытаясь восстановить дыхание и вернуть контроль над своим телом. Дверь открылась и закрылась, но он не обернулся, только ругнулся шепотом по поводу бдительной заботливости своего дяди. Спустя некоторое время, когда никто не заговорил и, не ощутив на себе внимательно изучающего взгляда, Генрих осторожно осмотрелся. Нед Пойнингс стоял у узкого окна, выглядывая наружу. Генрих вздохнул с облегчением, а затем остолбенел после того, как долгий, похожий на животный вопль донесся из-за закрытой двери. Небольшим утешением для него было видеть, что плечи Неда вздрогнули. Было приятно узнать, что не он один страдает о такой естественной вещи, как роды.

Приглушенные звуки возросшей деятельности вызвали у Генриха внутреннее напряжение, но не вынудили его уйти. Наконец вернулся Джаспер с его одеждой. Когда он открыл дверь, Генрих услышал слова своей матери: «Не кричи сейчас, Элизабет, ты только растратишь попусту силы. Глубоко дыши и тужься книзу». Джаспер поспешно закрыл дверь и начал суетливо помогать Генриху переодеваться. Генрих в отчаянии попытался узнать время, но в комнате не было часов, а день был слишком облачным, чтобы определить положение солнца.

– Это всегда так долго длится? – наконец спросил он.

– Да, – коротко ответил Джаспер.

По правде говоря, он не имел представления об этом, и единственные роды, на которых он присутствовал, это рождение Генриха, двадцать девять лет назад. Затем вновь наступила долгая тишина, прерванная дважды животным воплем из-за двери. Генрих теребил одежду и грыз пальцы; Пойнингс уставился в окно; Джаспер слепо смотрел в пространство, ритмично сжимая и разжимая кулаки. Вдруг воздух заполнил пронзительный крик, затем другой. Генрих вскочил на ноги, перевернув кресло. Он закрыл уши руками, но ни это, ни дверь не могли оградить его от криков и визга, чередовавшихся со страшной регулярностью.

– Я не могу вынести это, – прорыдал он. – Если она должна умереть, дайте ей умереть. Не давайте ей больше страдать. Неужели ничего нельзя сделать для нее? Я не могу вынести этого.

Джаспер обнял Генриха.

– Пойнингс, скажите графине Ричмонд, чтобы она сейчас же пришла к королю.

У Неда не было никакого желания входить в эту комнату, но приказ есть приказ. Пробираясь посреди снующих женщин, он нечаянно увидел Элизабет и остановился в шоке. Королеву невозможно было узнать, у нее было опухшее и перекошенное лицо, глаза навыкате и открытый рот. Пойнингс подавил волнение, собрался и попытался говорить, но его голос потонул в раздирающем душу вопле; рука Элизабет в поиске опоры вцепилась в платье Маргрит и оторвала рукав, оставив на коже графини длинную красную полосу.

– Мадам, – в отчаянии сказал он в то время, как Элизабет перевела дыхание и вцепилась в руку Маргрит, – герцог Бэдфорд просит вас прийти к королю.

Первая часть злого ответа Маргрит утонула в очередном крике Элизабет, и Нед уловил только «старый осел Джаспер», и затем «во время родов редко лишаются отцов, но с Генрихом это может случиться».

Пойнингс был рад уйти даже с таким неудовлетворительным ответом, потому что с его точки зрения обстановка в туалетной комнате была намного лучше, чем снаружи.

Генрих был бледен и вздрагивал, безрезультатно пытаясь избавиться от приступов рвоты, потому что ничего не ел. Не имея под рукой никаких лекарств, Джаспер и Пойнингс попытались помочь ему, чем могли. Дверь распахнулась.

– Ваша Светлость, идите скорее сюда! – закричала женщина.

Генрих, пошатываясь, встал на ноги, оттолкнув от себя Джаспера и Неда. В спальне Элизабет, которая теперь оказалась полна великолепно одетых людей, все расступились, давая ему дорогу. Генрих, тем не менее, ничего не видел. Он был оглушен криками Элизабет. Вдруг, как будто звук обрезали ножом, наступила тишина, и раздалось несколько раз продолжительное хныканье, а затем после тридцати секунд безмолвия пронзительный детский крик.

Маргрит появилась перед сыном. Кровь капала с ее рук, Элизабет содрала кожу с них, ее волосы торчали в беспорядке, платье было разорвано в клочья, а плечи и руки были испещрены царапинами, но в ее глазах светился триумф, а звук голоса был похож на победную песню.