Оправдание звучало неубедительно, но Элизабет приняла его в полном молчании. Ее мать с постоянной сменой планов была причиной всего происходящего. Хотя нет, во всем виновато ее рождение. Она не могла сердиться на леди Маргрит, хотя сознавала, что Маргрит по доброте душевной взвалила на себя эту неблагодарную ношу, дабы избавить их от страха и тягот реальной тюрьмы.

Она так и сделала, почти поссорившись со своим сыном по этому вопросу.

– Я не позволю им свободно передвигаться и замышлять невесть какие планы, чтобы досадить мне, – огрызнулся Генрих, когда Маргрит запротестовала против его планов поместить их в Тауэр вместе с Уорвиком.

– Элизабет ничего не будет замышлять, пока ты не принудишь ее к этому.

– Матушка, это не будет долго продолжаться, – не сдавался Генрих, слабея. – Тюрьма – не место для женщины, даже для такой, как вдовствующая королева. Два или три месяца, не более. Как только я буду коронован, и парламент признает меня, они смогут жить там, где захотят. К тому времени мои люди займут все ключевые посты в стране.

– И ты погубишь свою жизнь, имея жену, которая тебя ненавидит. Генрих, у нее нет пока этого чувства. Она не виновата в том, что ее мать и отец причинили тебе вред. Не делай этого.

– Ваша мать по-своему права, – сказал Джаспер. – Я не сторонник йоркширцев, но если вы их не убьете, то вы не должны приводить йоркширцев в ярость, обращаясь таким образом с женой и дочерью Эдварда. Вся страна ополчится против вас, если такие известия просочатся.

Генрих охватил голову руками.

– Что же мне тогда с ними делать? Что больше понравится стране? Вооруженные люди, чтобы стеречь их или же их изоляция в каком-либо отдаленном поместье?

Джаспер выглядел обеспокоенным, но Маргрит улыбалась.

– Оставь их мне, Генрих. Я знаю, как обращаться со вдовствующей королевой, и не вижу причины, по которой сыну не следует установить охрану вокруг своей драгоценной матери. Я буду хорошим заложником в руках твоих врагов.

– Но я хочу, чтобы ты была завтра со мной. Ты столько сделала, чтобы добиться этого.

– Нет, дорогой. Триумф должен быть твоим. Ты один должен нести эту ношу, и ты один должен предстать перед глазами народа.

Вступление Генриха в Лондон было триумфальным. Но его не покидала тревога. Лондонцы слыли людьми независимыми и решительными, которые в прошлом поддерживали йоркширцев. Однако они с энтузиазмом приветствовали короля ланкаширцев. Мэр и олдермен города, облаченные в пурпурные мантии, протиснулись вперед, чтобы поцеловать руку того, кто «сумел победить такого жестокого и ужасного тирана». Горожане тоже толпились вокруг, выкрикивая в знак одобрения слов мэра приветственные возгласы и бросая цветы. Генрих почувствовал облегчение, ибо лондонцам было свойственно молчать с угрюмым видом или же более энергично выражать свое несогласие, используя камни и мусор. Когда-нибудь, мрачно размышлял Генрих, это может стать его судьбой, но сегодня они любили его, и он старался двигаться черепашьим шагом, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону с тем, чтобы все могли его хорошенько разглядеть.

На каждом главном перекрестке процессия останавливалась, в то время как рядом разворачивалось что-то вроде пышного зрелища. Произносились хвалебные речи в стихах, и Генрих молился про себя о том, чтобы безнадежно не запутаться в смешении языков, выступая с ответными речами. Если он ошибался, то никто, казалось, этого не замечал, а Генрих был слишком взволнован, чтобы долго беспокоиться по этому поводу. На ступенях кафедрального собора Св. Павла лорд-мэр выступил еще с одной речью, еще более лестной для короля, где было объявлено о добровольном даре в размере тысячи марок со стороны городских гильдий. В соборе знамена, которые Генрих захватил при Босворте, славили Всевышнего, и была исполнена благодарственная молитва «Тебя, Бога, хвалим».

Генрих ощущал дрожь в теле, его душили слезы. Он понимал, что причиной этого был голод и изнеможение, но он также сознавал, что сильнейшее воздействие оказывало его очевидное душевное волнение, и у него не было сил себя контролировать. К счастью, церемония подходила к концу, иначе бы приятное возбуждение Тюдора долго не продлилось. Ему было разрешено удалиться во дворец епископа Лондонского, где он полностью бы лишился сил, если бы Пембрук и Пойнингс не поддержали его. Генрих немедленно лег в постель по настоянию своего дяди, графин вина и простая пища привели его в чувство. Подождав, пока Джаспер позволил себе выйти, чтобы рассказать Маргрит о той части церемонии, которую она не видела, Генрих вызвал своих советников. Первым в дверях появился священник, и король как раз собирался принести ему тактично свои извинения за невнимание, когда узнал его.

– Фокс! – весело вскрикнул Генрих.

– Сир, – ответил Фокс и наклонился, чтобы поцеловать его руку.

– Как я скучал по вам! Вы назначены здесь моим главным секретарем. Вы не слишком устали, чтобы работать?

Фокс прикусил нижнюю губу.

– Я человек предусмотрительный, Ваша Светлость. Зная вас, я хорошо поспал ночью перед тем, как появиться. Я готов ко всему.

– Вы благоразумны. Возьмите у Пойнингса список убитых людей Глостера и список тех, кто находится в плену или нашел убежище. Их имущество следует использовать для вознаграждения моих людей, но я хочу, чтобы ни один из наследников не был лишен абсолютно всего. Достаточно взять под стражу жену и детей каждого погибшего и содержать их благопристойно, но не в роскоши. Вы можете рассчитать такие потребности?

– Да, могу.

– Хорошо. Когда нет прямых наследников, то, разумеется, можно раздать все имущество.

– К счастью, Глостер был более щедр, чем благоразумен при распределении своих милостей, – пробормотал Фокс. – Придется проделать немалую работу, чтобы многие почувствовали себя вознагражденными.

– Вопрос отнюдь не простой. В том случае, когда существуют наследники или же есть пленные, а не убитые, я не хотел бы лишать их всякой надежды на восстановление имущества. Ричард, я поклялся, что не потоплю страну в крови. Поскольку я их не убиваю, я должен найти способ привлечь этих людей на свою сторону.

– Это не трудно сделать, Ваша Светлость. Если имущество отойдет к короне, которой оно, разумеется, более всего пригодится, но не будет подлежать передаче, то мы добьемся здесь двух целей. Теперь, когда торговля бездействует, вы сможете воспользоваться доходами. То, чем владеет корона, можно всегда возвратить. Когда начнутся закупки, и доходы возрастут, для короны ничего плохого не будет в том, чтобы вновь даровать землю.

Генрих кивнул. Это было в точности то, о чем он про себя думал.

– И потом, они должны жить в плену до тех пор, пока королевство прочно не перейдет в наши руки. Скоро, быть может, через шесть месяцев или через год, содержание под стражей будет считаться не чем-то постыдным или тяжелым, но почетным. Время от времени я буду беседовать с ними, и Вашей Светлости следует делать то же самое, доводя до их сведения, но ничего не обещая, что их доброе имя может быть восстановлено при условии верной службы королю. Затем освободить по одному сначала наименее опасных или наиболее заслуживающих доверие, возвратить им титул и достаточное количество земли для успокоения, но не для вербовки наемников.

– Ричард, я сделаю вас канцлером, как только смогу найти вам замену, чтобы поддержать репутацию. Ваш ум и мой – как одно целое.

Фокс резко покачал головой.

– Нет, Ваша Светлость, прошу вас. Вы слишком уж подрезаете мне крылья. Есть человек, который лучше подходит на это место. Я имею в виду Мортона – епископа Или.

– Я его не знаю.

– Я знаю. Более того, он хорошо послужил вашему делу. Если это подойдет Вашей Светлости, я бы хранил малую государственную печать.

Генрих расхохотался.

– Ричард, вы носите одеяние священника, а под ним, как я подозреваю, змею.

– Если я должен быть ею, чтобы крушить врагов ваших, то я буду змеей.

Фокс занял свое место около кровати, в то время как остальные члены совета вошли шеренгой и подошли к Генриху, чтобы поцеловать его руку.

– Мы собрались, джентльмены, чтобы разделить добычу, – весело сказал Генрих. – О, это возбуждает ваш аппетит, но боюсь, что вы будете недовольны мною. Я не только проглочу львиную долю, но то, что вы получите будет распределено по большой территории.

– Если мне возвратят мои земли, которые отнял у меня Глостер, то мне больше ничего не нужно, – грубовато произнес Котени. – По правде говоря, сир, я бы предпочел вообще ничего не иметь, чем думать, что у вас возникнут опасения относительно ненадлежащего использования мною вашего дара.

– Ну, Эдвард, вы говорите чепуху и на вас это не похоже. Вы чуть не умерли, сражаясь за меня. Как я могу подозревать вас в нелояльности? Рассредоточение необходимо не для защиты от концентрации вашей власти, а для того, чтобы дать мне возможность посадить вас у власти во многих местах. Нам придется в этом году рассеяться повсюду. Позже вы сможете продать или обменять имущество так, как считаете нужным.

Раздался одобрительный шумок, и Генрих принялся обсуждать мероприятия по сбору таможенных пошлин.

– Вы можете поручить это Томасу Ловеллу, Динхему и мне, – сказал Эджкомб, когда Генрих перешел от разработки правил, которым надлежало следовать, к назначению сборщиков вместо людей Глостера. – Мы работаем над списками и представим их вам, как только они будут готовы.

– Вы имеете в виду сбор пошлин до того, как вопрос о субсидиях будет вновь поставлен на голосование в парламенте? – спросил Фокс.

– Они голосовали за короля, король – это я.

Наступило молчание, во время которого присутствующие смущенно переводили взгляды то на пол, то на стены, куда угодно, но только не на Генриха.

– Вы хотите править без парламента, сир? – спокойно спросил Эдвард Пойнингс.

Генрих взглянул на лица своих советников. Граф Оксфорд, казалось, готов был разрыдаться. Гилдфорд и Котени были бледны. Эджкомб непроизвольно сжимал руки, а Фокс незаметно облизывал свои тонкие губы. Генрих покачал головой и начал смеяться.