Ее не трудно было узнать. Она была такой же красивой, какой была когда-то ее мать. Ее пьянящая зрелость показалась Генриху несколько отталкивающей по сравнению с утонченностью его матери. Ее огромные миндалевидные глаза, голубые, как сапфир чистой воды, и полные чувственные губы достались ей от матери. Красивый прямой нос и продолговатая верхняя губа были как у Эдварда. Чепец покрывал ее волосы, но Генрих знал, что они такие же золотистые, как и у него, а ее кожа белее молока. Он смотрел на нее, очевидно ожидая, когда в комнате стихнут голоса.

Элизабет, отвечая тем же взглядом, испытывала потрясения. Несмотря на то что говорила ей Маргрит, она ожидала увидеть фигуру героическую. Генрих был очень худой, почти тощий, виски и щеки впали, вокруг глаз виднелись розовато-лиловые круги от бессонницы.

Кроме того, Элизабет настолько привыкла к красивым мужчинам ее семьи, что у нее вызвало неприязнь некрасивое лицо Генриха. Его лицо нельзя было назвать очень грубым, оно скорее было мужественным. Цвет лица был таким же чистым и светлым, как у девушки, а волосы золотистые, но слишком длинный нос, неприятные, слишком тонкие губы, длинная, мощная выдающаяся вперед челюсть – все это придавало ему не то чтобы уродливый, но непривлекательный вид. А эти глаза! Элизабет почувствовала, как ей становится холодно. Можно было провалиться в эти слишком широко посаженные, слишком длинные и узкие серые глаза и потеряться там навсегда.

Медленно, нехотя, как будто глаза оказывали физическое воздействие и толкали ее вниз, колени Элизабет согнулись в реверансе, который Генрих запретил делать своей матери. Подобно цветам, сгибающимся от ветра, каждая дама почтительно поклонилась королю Англии.

– Мадам, мы рады вас приветствовать, – сказал Генрих вдовствующей королеве, грациозно наклоняя голову теперь, когда получил свой поклон. Он быстро подошел, протянул руку и поднял Элизабет на ноги, прежде чем она сама могла это сделать. – Леди Элизабет, – пробормотал он, на французский манер дотронувшись губами до ее щеки.

Их глаза находились на одном уровне, так как они были одного роста. Элизабет скромно опустила веки. Генрих не мог сказать, прячет она ненависть и страх или просто действовала по привычке Он отбросил мысль о том, что она была застенчива и скромна Она не выглядела «зеленой» девочкой, ей было более двадцати одного года, и большую часть жизни она провела при распущенном дворе, одержимом интригами и развратом.

Вдовствующая королева, пришедшая в себя после искусного маневра Генриха, начала свою официальную приветственную и поздравительную речь. Генрих учтиво повернулся к ней и заметил, что его верный совет заполнил комнату, а Джаспер целовал Маргрит и казалось, что он никогда не остановится. Чени и Пойнингс скользили по комнате, поглядывая на своего повелителя. Преданными были только эти женщины, но то были женщины Эдварда. Генрих был полностью безоружен, и какая-нибудь безумная женщина могла воткнуть кинжал между его ребер.

Речь продолжалась, но Генрих заметил усталую позу Неда и решил, улыбаясь как восковая фигура, что дополнительную нагрузку по его охране следует снять с членов совета. Ему следовало бы использовать охрану так, как это делал французский король. Никаких иностранных наемников и даже сыновей джентльменов, которые могли бы играть здесь в свою игру.

Он будет использовать хороших крепких иоменов, родившихся в Англии, вскормленных Англией, хорошо оплачиваемых, которые точат только топор Генриха и больше ничей. Они будут служить как во имя поддержания его достоинства, так и для его защиты. Генрих почувствовал себя несколько лучше. По крайней мере ему удалось с некоторой практической пользой использовать то время, в течение которого вдовствующая королева произносила речь.

– и поскольку наша благодарность вам безмерна, как и наша лояльность, мы надеемся, что будем вознаграждены возвращением нам всего того, что было несправедливо отнято.

Генрих слушал. «Лояльность» была продемонстрирована попыткой Дорсета дезертировать и непротивлением вдовствующей королевы планам Глостера похитить у него невесту. Генрих пылал от ярости, но чувство юмора пришло ему на помощь. В конце концов, зная, кем она была, что он мог еще ожидать? Кроме того, он был хозяином положения, и она получит то, что он ей выберет. Конечно, придется возвратить вдовью часть наследства, которую Глостер конфисковал, объявив женитьбу Эдварда недействительной, а его детей незаконнорожденными на том основании, что Эдвард был предварительно обручен с другой.

Поскольку Генрих не мог себе позволить иметь незаконнорожденную жену, то бракосочетание ее матери пришлось объявить действительным и восстановить имущество. Одно только не нравилось Генриху. Он не хотел выделять ей денежное содержание, но, возможно, это лучше, чем поддерживать ее существование из королевских доходов. Нельзя же позволить своей теще голодать, даже если он этого хотел.

– То, что принадлежало вам в вашу бытность женой Эдварда, будет опять вашим.

Это не было в точности то, что вдовствующая королева хотела услышать, но прежде чем она заговорила, Генрих повернулся к Элизабет.

– А что вы должны просить у меня, моя дорогая леди?

Краска бросилась ей в лицо так, как будто молоко окрасилось кровью. Было ли это сказано за то, что она устояла перед Ричардом? Или она навлекла на себя оскорбление своей недорогой брошью и кольцом – единственные вещи, которые удалось сохранить в это ужасное время?

– Ничего, – гордо ответила Элизабет. Она услышала шипящее дыхание своей матери и побелела как снег, вспомнив, что ей говорили о том, чтобы попросить выкуп за ее единокровного брата Дорсета. Вдовствующая королева не хотела упоминать имени Дорсета, поскольку участвовала в его дезертирстве и не хотела, чтобы Генрих напомнил ей об этом к ее стыду. Она навязала это поручение своей дочери в свойственной ей манере. Элизабет охотно согласилась, так как любила Дорсета, несмотря на его эгоистичную слабость. Не далее как прошлым вечером, когда она чувствовала смертельную усталость, ее мать горячо и страстно заговорила об этом деле. А ведь Элизабет пришлось проехать за четыре дня двести миль от тюрьмы в Шериф Хаттоне в Йорке, где Глостер прятал ее. Одна тюрьма сменялась другой, и она теперь боялась, что следующая будет, возможно, еще страшнее, хотя физически не являлась заключенной. Это, да еще гнев заставили ее забыть бедного Дорсета.

– За исключением… – она запнулась, так как Генрих собрался уже отойти.

Он снова повернулся к ней, учтиво наклонившись немного вперед с намерением выслушать ее.

– За исключением?.. – подбодрил он ее. Его губы насмешливо искривились, а светло-серые глаза были полны презрения.

«Смогу ли я стерпеть это, – думала Элизабет». Бросив быстрый взгляд на мать, она увидела, что та в ярости. Опять будут крики, ругань, оскорбления. Элизабет не была трусихой. Она с мужеством воспринимала возможность того, что Глостер ее убьет и женится на одной из ее сестер. Вместе с Робертом Уиллоубай она скакала на юг с головокружительной быстротой без единой жалобы. Ее кузен, молодой граф Уорвик, который был теперь реальным наследником ее отца на троне, всхлипывал и дрожал от заданного Уиллоубай темпа. В конце концов юношу пришлось перекинуть через седло Уиллоубай, а Элизабет продолжала упорно преодолевать препятствия. Но чего она не могла терпеть, так это громких голосов, яростных ссор и бесконечного ворчания и придирок. Это делало ее больной и слабой.

– …моего брата Дорсета, – прошептала она, ее лицо при этом опять горело огнем. – Я бы просила вас возвратить его домой.

– Обещаю это сделать, – ровным голосом произнес Генрих. – Я не нарушаю своего слова, как это делают другие. – Он взял ее руку и поцеловал должным образом, но довольно холодно. – А теперь я прошу прощения за столь краткое приветствие. У меня много работы.

Всю остальную часть дня Генрих работал в своих покоях. Он не сошел вниз на вечернюю трапезу, послав Оксфорда, Эджкомба и Котени, состояние которого значительно улучшилось, с приличествующими случаю извинениями. Однако второй комплект свечей еще не успел оплыть, когда без церемоний вошел Джаспер. Генрих поднял глаза и улыбнулся, но Джаспер на это не отреагировал.

– Гарри, твоя мать хочет поговорить с тобой.

Генрих тотчас отложил перо.

– Она одна?

Джаспер кивнул. Генрих поднялся, Пойнингс и Гилдфорд тоже встали, но он жестом приказал им сесть.

– Продолжайте работать над списком людей, подходящих на должности мировых судей и шерифов. Здесь я в безопасности.

Генрих нашел Маргрит мерно вышагивающей взад и вперед по комнате. В ее взгляде, который она бросила на него, не было ни благоговения, ни восхищения, а сквозил искренний гнев.

– Что заставило тебя так грубо обращаться с королевой и леди Элизабет?

– Я думал, что был более вежлив по сравнению с тем, что они предложили мне.

– Элизабет Вудвилл – опасная женщина.

– Верно. Ты хочешь, чтобы она правила мною? В этой комнате достаточно женщин, готовых разнести сплетни о том, как король Англии смиренно поклонился ей в то время, как она продолжала сидеть. Этого ты хочешь? Какого черта она здесь делает?

Гневное выражение Маргрит сменилось усталой озабоченностью.

– Потому что я не смею терять ее из виду и из пределов слышимости. Думаю, она уже составила какой-то план относительно того, чтобы сделать Элизабет королевой. Мне не удалось ничего сделать. Англия не примет королеву, особенно сейчас, когда государство так опустошено, но это может причинить тебе много неприятностей. О, Генрих, я так боюсь.

Он схватил ее за руки.

– А я не боюсь. Если бы не было воли Божьей на то, чтобы я стал королем, я был бы сражен на поле Босворта. Ричарду хватило одного удара топора. Матушка, не плачь. Вот я стою здесь невредимый и корона Глостера на моем шлеме. Я говорю тебе, что это деяния Господа, а не человека. Он посадил меня на трон и Он будет оберегать меня на нем.