Генрих кивнул, но Фокс опять поднял палец, чтобы тот не прерывал его.

– Но, – продолжал священник, – если любой акт парламента действителен, не взирая на его содержание или какие-либо обстоятельства, то и акт о провозглашении вас королем тоже будет действителен и заменит собой все предыдущие акты, которые лишили вас права на трон. Следовательно, вы будете королем по закону и никто не может оспаривать это право.

Ответ был столь же уязвим, как старое дырявое решето, но поскольку столь же уязвимы были и притязания Йорков, которые основывались на дважды прерывавшейся женской линии, свержении с престола, убийстве и захвате власти, он вполне годился. Генриху понравился доктор Фокс, его циничный юмор и он получал удовольствие от того, что у Фокса такой же изворотливый ум, как у него самого. Сначала он доверял ему мелкие дипломатические поручения, потом все более и более важные. Их обоюдная симпатия увеличивалась с каждым днем. Ричард Фокс был наиболее космополитичным человеком в окружении Генриха и наименее зараженным наследственной ненавистью к французам. Даже когда Эджкомбу не хватало дипломатического лоска, чтобы скрыть свою неприязнь и недоверие, Фокс всегда был на высоте.

Однако ни выигрышная тактика Генриха, ни тонкие увещевания Фокса не могли проломить ту стену, которая существовала между регентшей Анной и герцогом Орлеанским. Оба предлагали свою помощь взойти Генриху на трон, но никак не могли сойтись на путях и средствах достижения этой цели, так как ни на грамм не доверяли друг другу. Их перепалки почти разрушили его здоровье, но также принесли ему еще одну удачу.

После семи месяцев споров граф Оксфорд, чьи связи и власть были гораздо большими, чем у Котени, убедил своего Йоркского тюремщика, что Ричард Глостер – монстр, и что Генрих Тюдор – единственная надежда Англии. Тюремщик и узник, которые, несмотря на различие в своем положении, за десять лет совместного заключения превратились в закадычных друзей, сбежали в Париж. В фундамент правления Ричарда в Англии был вбит еще один клин.

Однако с приобретением Оксфорда маятник достиг своей наивысшей точки и двинулся назад. У Ричарда появилось время заняться податливой вдовствующей королевой, и она слала одного курьера за другим своему столь же легкомысленному сыну, Дорсету. Не видя никаких признаков движения в пользу Генриха при французском дворе, Дорсет легко дал себя уговорить, что его будущее связано с Ричардом. Со свойственными всем Вудвиллам неблагодарностью и неверностью Дорсет ночью бежал из Парижа и поехал к побережью. Его поступок не остался незамеченным Генрихом. Дорсет множество раз проявлял свое беспокойство и намерения. Джаспер помчался за ним следом и привез его обратно, прежде чем новость о его бегстве могла выйти наружу и наделать вреда. Следуя строгим указаниям Генриха, Джаспер улыбался и говорил приятные вещи, но его глаза горели желанием убить Дорсета, который покорно возвращался, бормоча жалкие оправдания и уверения в преданности.

Генрих оторвал взгляд от окна и перевел его на разложенные на столе бумаги, но буквы расплывались от накатившихся слез. Дорсет был первым; но вскоре за ним последуют остальные. Его люди устали жить в ссылке и в бедности; надежда, которой они жили, требовала поддержки, а их моральный дух падал. Наемники уже давно были распущены: у Генриха не было денег, чтобы платить им. Англия была охвачена недовольством, но некому было превратить это недовольство в активное восстание. Если он высадится в Англии сейчас, – думал Генрих, – они обязательно проиграют, как проиграли, когда их поддерживал даже такой человек, как Бэкингем. Однако если он сейчас не двинется, то вскоре вообще останется без поддержки.

– Мне страшно, – прошептал Генрих, – о, как мне страшно. Если я проиграю, я умру.

Слово повисло в воздухе, и Генрих обдумывал его с медленно нарастающей злостью. Если бы Эдвард оставил его в покое, он никогда не угрожал бы ему, и, может быть, смог бы добиться его доверия. Если бы Ричард позволил сыну Эдварда править и избежал бы искушения устроить кровавую бойню английскому высшему дворянству, он бы женился на Анне Бретонской и мирно жил. Что за жизнь оставили ему люди Йорка? Даже если он откажется от своего права на престол, перестанет ли его преследовать Ричард? Лучше умереть, чем жить в страхе. Генрих открыл дверь в прихожую и сказал слуге, чтобы он пригласил к нему членов его совета.

– За исключением Дорсета, – добавил он задумчиво. Он с чувством расцеловал Джаспера и начал:

– Джентльмены, нам здесь нечего больше делать. Пока мы будем околачиваться в Париже, герцог Орлеанский и регентша будут блокировать друг друга и ничего не сделают. Еще важнее то, что дух людей упал, и надежды оставшихся в Англии слабеют. Настало время рискнуть всем, поскольку скоро нам нечем будет рисковать. Таким, по крайней мере, мне видится положение дел. У кого-нибудь из вас есть основания полагать иначе?

Брэндон, Котени, Пембрук и Оксфорд с облегчением вздохнули. Переговоры им давно действовали на нервы. Пойнингс, Эджкомб и Гилдфорд одобрительно пробурчали. Говорил один Фокс.

– Я полагаю, что если вы начнете действовать, милорд, то мы получим некоторую помощь со стороны французов. Не ту, что нам хотелось бы, – мы ее никогда не получим, – но все-таки.

– Деньги? – разом спросили Гилдфорд и Эджкомб.

– О, да. В этом отношении наши дела обстоят не лучшим образом, – Генрих показал рукой в сторону заваленного счетами стола.

– Я могу заложить мои земли, – предложил Оксфорд. – Поскольку они сейчас не мои, за них много не выручишь, но какой-нибудь банкир наверняка рискнет несколькими тысячами крон.

Генрих улыбнулся.

– От тебя не часто услышишь слово, Оксфорд, но ты всегда говоришь по делу.

Дальше обсуждать было нечего. Все принялись стаскивать с себя все, что у них было ценного и складывать вещи на стол. Генрих знал, что зимние меха, их гардероб, все, за исключением оружия и доспехов, вскоре попадет в руки ростовщиков, и его скудная казна наполнится монетами.

– Я соберу с людей все, что смогу, – предложил Гилдфорд.

Фокс облизнул свои тонкие губы.

– Вы можете рассчитывать на двадцать тысяч ливров с моей стороны. У вас есть друзья, милорд, а мы, священники, – улыбнулся он, – специалисты по вымогательству.

– А я думаю, что смогу получить столько же или больше с французов, – сказал Генрих.

– Каким образом? – спросил Джаспер. – Минуту назад ты говорил, что от них больше нечего ждать.

– Бесплатной помощи больше не будет. Эти деньги будут одолжены под надежные гарантии.

– Бога ради, что у вас еще осталось незаложенным?

Генрих тихо рассмеялся.

– Дорсет.

Увидев общее непонимание, он снова рассмеялся.

– Он – лучший залог. Если мы потерпим неудачу, Ричард захочет получить его обратно, чтобы не вызвать новых осложнений со стороны вдовствующей королевы, и он погасит заем. Если мы добьемся успеха, мне придется выкупить сводного брата моей жены. – На лице Генриха промелькнуло выражение неприязни. – Ему неприятен мой брак с Элизабет Йоркской, но это путь к трону и он знает, что должен следовать по нему.

– О, да, – кивнул Фокс. – Я смогу отлично обыграть вашу идею. Предоставьте это мне, милорд, и я сделаю то, о чем вы и не мечтали, сталкивая эти две группы.

– Тогда в следующий понедельник мы отправляемся в Руан собирать флот. Бурчье останется сторожить Дорсета до тех пор, пока мы не получим французского золота. После этого нам не придется о нем беспокоиться. Французы сами будут следить за своим залогом.

План осуществлялся достаточно гладко, хотя Фокс остался в Париже, чтобы выскрести из него все до последнего пенни и вынюхивать новости по делу Генриха. Суда были зафрахтованы, и Генрих со своими людьми был готов погрузиться на них в Орфлере.


На сумрачном севере Англии жизнь Элизабет была такой же несчастной, как и у Генриха. Хотя ужас, от которого она раньше цепенела, со временем стал отдаваться лишь холодком в ее сердце, ее стали все более тяготить скука и одиночество. Ее мягкая и впечатлительная натура взывала к дружескому лицу; ее ум требовал возбуждения. Даже в аббатстве были люди, с которыми можно было поговорить; ее, например, часто посещали священники и беседовали с ней о музыке и книгах. Наконец, когда до короля Ричарда стали доходить рапорты смотрительниц о том, что Элизабет чахнет от тоски, ей разрешили немного пообщаться с внешним миром. Время от времени к ней приходил священник или монах, чтобы прочесть проповедь о воле Божьей и о благостном смирении перед ней. Однажды свидания с ней попросил брат в миру, который принес связку книг и письма от вдовствующей королевы. После того как в письмах и книгах не было обнаружено ничего предосудительного, молодого человека пропустили к Элизабет. Ее прислуга осталась наблюдать за ней. Эти женщины ничего конкретного не подозревали, а просто были проинструктированы слушать все разговоры Элизабет.

Если прислугу и можно было одурачить, но только не Элизабет. Книги от матери? Более странного подарка от нее нельзя было придумать. Холодок пронизывающий ее сердце начинал охватывать все ее тело, но она ничего не могла с собой поделать и просто уставилась в украшенный драгоценными камнями требник в ее руках. Под дорогим бархатным переплетом была проделана продолговатая ниша. Она бы никогда не заметила ее, как не заметили ее дамы, если бы молодой человек, принесший подарок, не надавил бы ее пальцами на это место, когда передавал книгу. После его ухода Элизабет молча села, держа книгу в руках. Осмелится ли она открыть ее? Если кто-то из прислуживающих ей дам найдет требник с оторванным переплетом, Ричарду донесут, что она получила послание. Дрожа от страха, Элизабет начала перелистывать страницы книги.

Когда она дошла до молитвы по умершим, дыхание у нее перехватило и на мгновение ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Очень мелко, рядом с выделенной заглавной буквой, изящным почерком леди Маргрит были выведены четыре буквы: Анна. Это могло означать только одно: ее тетя, королева Анна, умерла. Леди Маргрит потребовалось много смелости, чтобы послать ей это. Элизабет знала, что та находится под домашним арестом. Одна из дам, которую Ричард назначил прислуживать ей и шпионить за ней, со злорадством сказала Элизабет, что ей не следует больше надеяться на помощь ее близкого друга – супруги лорда Стэнли. Ему едва удалось спасти ее: только благодаря его доходящей до истерики настойчивости леди Маргрит не посадили в Тауэр, а его преданность жене оказала ему плохую услугу. Король уже не доверял ему как раньше, а его старший сын от первой жены, лорд Стрэндж находился в имении короля в качестве заложника верности его отца.