– Я рад это слышать, – прошептал Генрих. – Я не забуду отблагодарить за это вашего лорда. Ему и его людям не поздоровится, если леди Маргрит будет причинен хоть какой-то вред. – На прощание Генрих добавил еще несколько менее угрожающих слов, а затем снял с пальца дорогой, красивый перстень и протянул его курьеру: – Вестников с хорошими новостями с радостью принимают и с добром отпускают. Иди с миром.

– Зачем ты дал ему этот перстень, Гарри? – спросил Джаспер. – Видит Бог, у нас не хватает денег. Если ты хотел избавиться от него, я заложил бы его.

– Это хорошая новость, – пробормотал про себя Генрих, – очень хорошая, лучше не бывает.

– Конечно, это хорошая новость. Поверь мне, у меня все внутри переворачивалось от страха за твою мать, но разве это повод, чтобы расстаться с таким перстнем?

– За мою мать? О, да, слава Богу, что она здорова. Но я говорил не об этой новости. Стэнли хочет обезопасить свое будущее. Если мы приведем армию, он не будет защищать Ричарда.

Теперь Джаспер ухватил ход мыслей Генриха, и его покоробила их холодность.

– Некоторые мужчины действительно любят женщин, – сухо ответил он.

– Да, – раздраженно ответил Генрих, – и моя мать из тех женщин, в которых легко влюбиться. Я не говорю, что он оберегает ее, чтобы заручиться моим расположением, но он послал этого курьера именно с этой целью. Значит, он боится, ждет или даже желает моего успеха. А если это чувствует Стэнли, то значит не крепко держит Англию.

– Это хорошая новость, но я все-таки не понимаю, для чего нужно было отдавать курьеру перстень, на который можно целую неделю содержать вооруженный отряд.

– Для того чтобы курьер, а через него и его хозяин не подумали, что меня может волновать стоимость одного жалкого перстня.

Голос Генриха был спокойным, но было очевидно, что его мысли заняты другим. С этого времени он стал уделять больше внимания беженцам из Англии. В течение следующих нескольких недель среди них была выделена группа, образовавшая тайный совет. Часть людей отбиралась по их происхождению и связям, часть – по их способностям и специальным знаниям, а часть – потому, что их человеческие качества нравились Генриху.

К неудовольствию Джаспера наиболее приближенным к Генриху человеком стал Томас Грей, маркиз Дорсета, сын вдовствующей королевы от первого брака. На все возражения Джаспера, что Дорсет он или нет, в душе он все равно останется Вудвиллом, пустым и ненадежным, Генрих лишь загадочно улыбался. Он давно понял, что Джаспер думает, как поступает – честно и прямо. Если Джаспер не доверял человеку, он гнал его, а если мог, то и уничтожал. Генриху это казалось верхом безрассудства. Его мысли работали в другом направлении, тем более, если этот человек был влиятельным или имел влиятельных друзей и родственников. За такими людьми нужно было постоянно присматривать, ублажать их сладкими речами и, не допуская до власти, а, при необходимости, одаривая пустыми почестями, делать их безвредными.

С другими, отобранными Генрихом людьми, Джаспер не ссорился, хотя по-настоящему одобрял выбор только сэра Эдварда Котени.

Как и Джаспер, Котени бы по-солдатски честен и на правах старшего мужского отпрыска являлся наследником графства Девоншир, которое было конфисковано его двоюродным братом Томасом Котени после разговора Ланкастеров в битве при Тьюксбери. Вскоре Котени начал слать гонцов к своим многочисленным родственникам в Англии, которые всячески превозносили достоинства Генриха, подтверждали его права на трон, расписывали его растущую силу и надежды на реставрацию Ланкастерской династии. Генрих, который писал эти письма, не забывал добавить, что ни один сторонник Йорков, активно не выступивший против него, не пострадает. Они будут защищены его предполагаемой женитьбой на дочери Эдварда, Элизабет.

Ричард Эджкомб получил высокую оценку дяди Генриха. Он был из благородной семьи, имел острый ум и мягкий покладистый характер, весьма подходящий при общении с людьми, ожесточенными своими несчастьями. Кроме того, Эджкомб умел обращаться с деньгами, что позволило Генриху переложить на него часть своих забот по поддержанию их скудных средств.

Ричард Гилдфорд подпадал под ту же категорию и к тому же входил в первую четверку самых активных участников мятежа против Глостера. Он тоже понимал толк в деньгах, хотя у него лучше получалось добывать их, чем скрупулезно подсчитывать мелкие расходы. У него также было хобби, которое могло весьма пригодиться, – он изучал новые виды оружия и средства защиты от них. Он питал слабость к большим пушкам. Никто в совете не знал больше его об артиллерии или видах защиты от нее. Гилдфорд мог часами и по любому поводу рассказывать о траекториях, убойной силе и преимуществах постоянных и временных укреплений. В свободное время Генрих иногда слушал его, хотя технические термины и математические выкладки Гилдфорда звучали для него как непонятная иностранная речь, и ему оставалось только беспомощно улыбаться.

Двое других оставались для Джаспера загадкой. Одним был Вильгельм Брэддон, сильный как бык, беспощадный и отчаянный боец, который никак не соответствовал типу подбираемых Генрихом людей. Если бы Джаспер не был столь же уверен в том, что Генрих не терпит лести, как в том, что его племянник был самым проницательным из всех, кого он когда-либо встречал, он бы подумал, что Брэндон получил место в совете благодаря своему подхалимству. Дело было даже не в том, что Брэндон много говорил, а в том подобострастном блеске его глаз, который был очевиден для всех. Возможно, Брэндон был выбран из-за того, что он поднимал Генриху настроение. Они вместе играли в азартные игры, где ставками были соломинки или камушки, поскольку у Брэддона не было ни пенни, а Генрих не мог позволить себе проиграть хоть пенни. Они грубо подшучивали над другими и смеялись так выразительно, что объекты их шуток не обижались, а смеялись вместе с ними. В компании Брэддона Генрих всегда выглядел моложе и человечнее. Когда они появлялись вместе, люди расслаблялись и разговаривали более непринужденно, чем когда Генрих был один.

Эдвард Пойнингс был единственным человеком, который чувствовал себя непринужденно в присутствии Генриха. Джаспер справедливо полагал, что своим бесстрашием он и привлек внимание Генриха. Кроме этого, он абсолютно ничем не отличался от всех других джентльменов, бежавших из Англии. Правда, он был крупным мужчиной, почти столь же сильным и опытным в обращении с мечом и копьем, как Брэндон, но таких было много. У него не было никаких особых талантов: влиятельных родственников или знакомых, и к Генриху он относился не более чем с уважением. Тем не менее из всей этой группы его чаще других посылали в ночные дозоры, и Джаспер несколько раз видел на его лице мимолетное выражение жалости и гордости, когда Генрих на ходу разговаривал с ним.

Однако, не считая предупреждений в отношении Дорсета, Джаспер никак не комментировал выбор советников своим племянником. Он все чаще беспрекословно и с удовлетворением выполнял приказания Генриха, поскольку принятые им решения были лучшими. Он не чувствовал обиды. Это казалось ему естественным, так как Генрих держал себя уверенно и властно, как настоящий правящий монарх. Когда Джаспер все-таки задумывался над этой ситуацией, ему казалось невероятным, что крохотный малыш, который, как он думал, не выживет, милый ребенок, с которым он играл, вырос в такого мужчину. Но любовь и нежность их отношений еще раз напомнили о себе Джасперу, когда тот явился в покои Генриха по его вызову. Генрих был очень бледен, и под его глазами появились темные круги усталости. Тем не менее он весело улыбнулся Джасперу и взял его теплые руки в свои холодные ладони.

– Дядя, я так мало тебя вижу.

– Я был занят… по твоим делам, Гарри.

– Я знаю, – кивнул Генрих. Какую-то долю секунды он выглядел сомневающимся. – Когда же у нас появится время поболтать и посмеяться как прежде? – Джаспер ничего не ответил, и озабоченное выражение на лице Генриха сменилось озорной улыбкой. – Пришло время снова ужалить Ричарда. Ты готов ради меня рискнуть своей шеей?

– Почему бы и нет? Человеку нечего терять кроме своей головы, а за свою я отвечаю сам. Мне нечего бояться, пока я служу тебе.

Генрих не отпускал рук Джаспера и теперь притянул его к себе, чтобы поцеловать.

– Ты всегда принижаешь себя. Дядя, я хотел бы, чтобы на рождество ты собрал всех англичан, известных своей преданностью моему делу, в соборе в Ренне.

– Тайно?

– Нет. Если среди нас есть шпионы Ричарда, предоставь им возможность поприсутствовать. Чем больше их будет, тем веселее. Я хочу, чтобы все пришедшие туда присягнули мне на верность и оказали мне почести, как если бы я уже был коронованным королем.

Джаспер не стал обсуждать этот дерзкий шаг, а сразу же принялся за дело. Когда он приехал в Ренн, он понял, что Генрих и его совет тоже были заняты этим.

В своей массе беженцы представляли собой разношерстную толпу, но в этот знаменательный день они выглядели по другому. Где было только можно, они позанимали и поодалживали богатые одеяния, множество драгоценных камней, а те, кто особенно хотел подчеркнуть свою изысканность, появились даже в одолженных ими султанах из страусиных перьев. Богатое убранство сверкающей драгоценностями толпы производило убедительное впечатление могущества и довольства.

Им повезло во всем, так как рождественское утро выдалось чистым и ясным. Ярко блестели разноцветные одеяния, сверкали драгоценные камни, морозный воздух поднимал настроение людей, а хор звучал так, как будто ангелы спустились с небес. Убранство собора, столь отталкивающее и мрачное в пасмурные дни, великолепно преобразилось под лучами солнца, окрасившими убранство храма в рубиновый, изумрудный и сапфировый, с примесью обсидиановой и золотой мозаики, цвета.

Когда все собрались, и Генрих, чье одеяние выделялось своим великолепием даже здесь, встал перед алтарем, чтобы принять почести от своих людей, он понял, что поступил правильно. Он просил и получил божье благословение на свое дело, а выражение благословения и торжественности на лицах людей, которые присягали ему, говорило об их преданности.