На следующее утро ей позвонил Николай. Он прибыл в Нью-Йорк и выразил желание повидаться с ней.

– Когда начнем? – спросил он низким голосом, со своим резким акцентом.

– Что начнем?

Вероника точно знала, что он не имеет в виду романтические отношения. Она слишком стара для него, если вспомнить, с какими юными девушками он обычно появлялся на людях. В Риме Вероника успела рассмотреть его спутницу, которую Николай выгнал в спальню.

– Я про свой заказ. Мой портрет.

– Так вы серьезно? – изумилась она.

– Разумеется. Помните, я говорил вам об этом на яхте, когда мы ужинали с вами и вашими дочерьми?

– Николай, но я уже много лет не рисовала. Портрет вам может не понравиться.

– Я вам доверяю. Так когда начнем? – снова спросил он. Вероника растерялась: даже принадлежности для рисования она давным-давно уже не покупала. – Завтра у меня будет свободное время. Я проведу в Нью-Йорке четыре дня.

Она слушала и пыталась сообразить, как теперь быть.

– Да, мы можем начать. Заодно я сделаю фотографии и видео, чтобы потом закончить портрет, – четырех дней вполне хватит для эскизов, а потом она завершит работу над портретом уже не торопясь. – Хорошо, я подготовлюсь. Значит, завтра в десять?

– Прекрасно. А потом мы пообедаем. Согласны?

– Да, – от волнения у нее перехватывало дыхание. Ей не верилось, что она действительно согласилась писать портрет Николая. А если она уже утратила все прежние навыки?

Она поспешила в салон художественных принадлежностей, купила масляные краски, приблизительно подходящий по размеру холст, мольберт, скипидар и кисти – атрибуты давно заброшенного ею ремесла. Нервничая и чувствуя себя неловко и глупо, она собрала покупки, отнесла их домой, разложила в кухне, освещение в которой сочла наиболее подходящим, и притащила туда же удобное кресло для Николая.

Тем вечером она не сказала Эйдану о предстоящем сеансе ни слова, потому что тогда пришлось бы объяснять, что она согласилась писать портрет Николая. Но возбуждение чувствовалось в ее голосе, и Эйдан заметил это.

– Ты что-то затеяла, я точно знаю, – добродушно упрекнул он, с облегчением думая, что отъезд дочерей из города не стал для Вероники тяжелым ударом. Она не знала, когда вновь увидится с Джульеттой или Джой, а Тимми, как уже понял Эйдан, не проявляла особой заботы о матери. Эйдану не нравилось, что Вероника подолгу остается совсем одна, когда она не с ним.

– Да так, просто решила опробовать кисти и краски, – отозвалась она. – Накупила их сегодня утром.

– Давно пора. Берись за дело, – он был занят подготовкой к следующей выставке, которая отнимала у него все время.

Вероника последовала совету, слегка смущенная тем, что не сказала Эйдану всей правды. Николай прибыл на следующее утро ровно в десять. Здороваясь, он по-медвежьи обнял ее, она сварила ему кофе и усадила на приготовленное кресло в кухне. Наброски она сделала так легко, что не поверила своим глазам, потом взялась за фотографии и видео, попросив Николая двигаться свободно и стараясь разглядеть его лицо во всех ракурсах, чтобы выбрать наиболее выгодный. Они сошлись во мнении, что на портрете он должен быть изображен в три четверти, он одобрил предложенный размер холста и сказал, что именно его он и имел в виду. К удивлению Вероники, от ее недавней нервозности не осталось и следа, как только она погрузилась в работу. Она успела поработать над подмалевком и набросала несколько эскизов в блокноте, которые показала Николаю, когда они решили сделать перерыв.

– Очень хорошо, – оценил он и одобрительно кивнул, а потом сообщил, что заказал столик в «Ла Гренуй» – одном из самых элегантных ресторанов Нью-Йорка.

Покончив на сегодня с набросками, Вероника тщательно вымыла руки и быстро переоделась в черный костюм от «Шанель». Машина Николая ждала внизу. Они промчались от Пятой авеню до Пятьдесят второй улицы между Пятой и Мэдисон авеню, потом прекрасно пообедали, беседуя об искусстве, портрете Николая и его великолепной яхте. Вскоре он улетал на другую свою яхту, которую держал в южной части Тихого океана. Он объяснил, что вторая яхта размерами поменьше, чем та, на которой побывала Вероника. Общаться с Николаем было удивительно легко и весело, а после обеда, вернувшись домой, Вероника снова взялась за доработку эскизов, сделанных утром. Работа продвигалась неожиданно быстро и успешно.

На следующее утро Николай приехал снова. Вероника так и не рассказала Эйдану, чей портрет пишет, – просто объяснила, что все-таки взялась за рисование и что очень довольна этим, но тревожить Эйдана упоминаниями о Николае не стала. В тот день сеанс продолжался три часа, в третий – два, а в последний день Николай смог уделить ей только один час, за который она сняла еще видео, сделала несколько фотографий и наконец заключила, что ей хватит материалов для дальнейшей работы. Отнимать у него больше времени ей не требовалось.

– Сообщите мне, когда портрет будет готов, и я напишу вам, куда его отослать. Ста тысяч долларов будет достаточно? – спросил Николай, доставая чековую книжку. Вероника поспешила возразить:

– Нет-нет, хватит и десяти. Или пяти. Только без глупостей, пожалуйста, не надо пока платить мне. Сначала посмотрите, понравится ли вам портрет. Когда я закончу его, я отправлю вам фотографии.

– Нет, десять тысяч – это слишком мало, – отрезал он. – Вы же не уличный художник, а мастер, – объяснил он, и Вероника засмеялась.

– Об этом поговорим потом, – мягко предложила она. – Может, вам еще не понравится.

– Вряд ли, – он кивнул в сторону ее набросков. – Мне уже нравится.

– Спасибо, Николай.

Он снова обнял ее на прощание и ушел, и следующие три дня она неистово работала над портретом, пока его лицо еще было свежо в ее памяти. Внезапно оказалось, что у нее нет охры, которая требовалась для фона. Она совсем забыла про охру, поскольку давным-давно не писала красками.

Поспешив в магазин, она купила и охру, и еще одну краску, которую всегда любила за то, что та придавала коже теплый оттенок, вдобавок выбрала еще несколько кистей. Погруженная в мысли о портрете, она сошла с тротуара, чтобы подозвать такси и ехать домой. Краем глаза она заметила, как что-то несется на нее во весь опор, и не успела опомниться, как какой-то курьер на велосипеде сбил ее. Отлетев в сторону, она ударилась о бордюр, ее пакет взлетел в воздух. Кто-то пронзительно завизжал. Такси, которое она подзывала всего секунду назад, остановилось, скрипнув тормозами, водитель выскочил из машины и бросился на помощь. Какие-то прохожие подобрали сумочку и пакет Вероники и поставили рядом с ней. Лежа на тротуаре, Вероника растерянно смотрела на курьера и таксиста. В левом плече она ощущала острую боль, но не могла понять, почему, а когда попыталась сесть, то не смогла. Таксист понял, что она серьезно пострадала, и попросил кого-нибудь из прохожих позвонить в службу «911». Курьер явно запаниковал.

– Я не заметил, что вы сошли с тротуара! – уверял он.

У Вероники кружилась голова, она никак не могла сосредоточить на нем взгляд. Водитель такси просил ее не двигаться, но она все равно не смогла бы, даже если бы хотела. Левая сторона ее тела, казалось, разбилась на миллион осколков. Потом вдруг совсем рядом завыла сирена, Вероника почувствовала, как ее поднимают и кладут на носилки. Сирена завыла еще громче, и Вероника вдруг поняла, что ее везут на «Скорой помощи» по улицам, а врач меряет ей давление и прикладывает к лицу кислородную маску.

– Все будет хорошо, – уверял он, но уже заметил, что и рука, и ступня пациентки повернуты под странным углом, значит, переломы неизбежны. Веронику стошнило, от унижения она была готова провалиться сквозь землю.

Ее доставили в больницу Ленокс-Хилл, в приемную «Скорой помощи». Врач остался, чтобы помочь заполнить бумаги, сестры принялись расспрашивать Веронику о страховке и возрасте, носит ли она зубные протезы или очки, о религиозной принадлежности, аллергиях и лекарствах, которые она принимает постоянно.

– Кажется, у меня сломана рука, – простонала она. – Или шея. Везде болит.

Ее укрыли теплым одеялом и пообещали, что врач скоро подойдет, но обезболивающего пока не дали, и ей пришлось терпеть боль и неизвестность, гадая, что с ней случилось. Курьера, который сбил ее, она даже не заметила. И теперь чувствовала себя глупо, мучалась от боли во всем теле и от тошноты.

– Может быть, позвонить кому-нибудь из ваших близких? – спросила сестра. Вероника хотела бы позвонить Эйдану, но боялась напугать его. Потом она подумала о Тимми, но отвлекать ее от работы не стоило, тем более что пока неизвестно, насколько сильно она пострадала. Она ведь не умирает, ей просто больно. Наверное, это всего лишь вывих или растяжение.

Пытаясь приглушить тошноту, она задремала, но вскоре подошедший врач разбудил ее, спросил, что случилось, и приступил к осмотру. Ей сделали рентген левой стороны тела, врач изучил снимки и сообщил ей печальные вести.

– Ну что ж, могло быть и хуже, – философски начал он. – Он мог отбросить вас на проезжую часть, и тогда на вас наехала бы машина. Или вы могли удариться головой о бордюр. У вас сломана щиколотка и запястье. Думаю, мы обойдемся без штифтов. Оба перелома чистые, без осколков. Некоторое время мы подержим вас на вытяжке и наложим гипс. Недель через пять все будет в порядке. Вы живете одна?

Вероника кивнула, от шока и боли смутно сознавая, что происходит.

– В таком случае мы оставим вас на пару дней в больнице. Передвигаться вам придется с помощью костылей, а с переломом запястья это будет затруднительно.

Руку она сломала, с силой ударившись о тротуар, но поскольку была правшой, то рассчитывала как-нибудь справиться и, может быть, даже продолжить рисовать.

Вскоре ее отвезли в ортопедическую операционную, поставили капельницу, от которой она уснула и проснулась уже в послеоперационной палате. Медсестра в голубой робе звала ее по имени и предлагала лед.