Даниэла Стил - Драгоценности

Наступило первое августа, когда главный хирург настоятельно рекомендовал ей прекратить дежурство и стал убеждать ее, что его светлость не выйдет из состояния комы. Он просто никогда не придет в сознание. Он может существовать в таком состоянии не один год, а может только несколько дней, но если бы он мог прийти в сознание, это уже случилось бы, и ей придется примириться с этим.

— Откуда вы можете знать, что сегодня он не придет в себя? — спросила она немного истерично, как ему показалось.

Но Сара понимала, что им удалось спасти его ноги, а теперь они хотят отказаться от попыток спасти его и выбросить, словно какой-то мусор. Она пять недель спала урывками и не собиралась бросать его теперь, несмотря на то, что ей говорили.

— Я сорок лет проработал хирургом, — твердо сказал доктор, — и знаю, когда надо продолжать бороться, а когда отказываться от борьбы. Мы боролись… и мы проиграли… теперь пора прекратить борьбу.

— Он был военнопленным три с половиной года, и вы предлагаете бросить его?! — закричала она. Ей было все равно, кто ее услышит. — Он не отказался от борьбы, когда был в лагере, а я не откажусь теперь. Вы слышите меня?

— Конечно, ваша светлость. Я прекрасно понимаю. — Он тихо вышел из комнаты и попросил дежурную медсестру, чтобы она предложила герцогине Вайтфилд успокоительное. Но в этом не было необходимости. Сара сохраняла самообладание.

— Бедняга едва жив. Нужно позволить ему спокойно умереть, — сказала дежурная медсестре, которая работала рядом с ней, но та только покачала головой: иногда случаются странные вещи. В одной из больничных палат лежал человек, который пришел в себя после шести месяцев комы. Он был ранен в голову при воздушном налете.

— Никто не может знать, — сказала она и, повернувшись, пошла к Саре и Вильяму.

Сара сидела на стуле, тихо рассказывая ему о Филиппе и его матери, о Вайтфилде и о замке, и она даже вскользь упомянула Лиззи. Она бы сказала все, что угодно, если бы знала, что это поможет, но до сих пор ничего не помогало. Хотя она не призналась бы никому, ее силы были на исходе. Глядя на них, сестра нежно положила руку ей на плечо, и тут в какое-то мгновение ей показалось, что он шевельнулся, но она ничего не сказала. Но Сара тоже это заметила, она сидела совсем тихо. Она снова заговорила и попросила его открыть глаза, чтобы взглянуть на нее хоть раз… всего на крошечный миг… просто для того, чтобы взглянуть, какие у нее волосы. Она в течение месяца не заглядывала в зеркало и даже не могла представить себе, как она выглядит, но она продолжала просить его, а сестра, зачарованная, смотрела, и тут медленно его глаза открылись, и он улыбнулся, посмотрев на Сару, потом он кивнул ей и снова закрыл глаза, а она беззвучно зарыдала. Им это удалось… он открыл глаза…

Сестра тоже плакала, она сжала руку Сары и заговорила со своим пациентом:

— Как приятно, что вы пришли в себя, ваша светлость, уже пора.

Некоторое время он не шевелился, потом медленно повернул голову и посмотрел прямо на Сару.

— Это очень мило, — прошептал он хрипло.

— Что мило? — Она не представляла, о чем он говорит, но никогда в жизни она не была так счастлива. Ей хотелось закричать от радости, и она наклонилась, чтобы поцеловать его.

— Твои волосы… ты спрашивала меня об этом?

Сестра и Сара засмеялись, а на следующий день они усадили его, дали ему суп и слабый чай, а еще через день он уже разговаривал со всеми и начал медленно восстанавливать свои силы, хотя выглядел как привидение. Но он вернулся. Он был жив. Саре больше ничего не было нужно. Она жила только для этого.

Спустя некоторое время его пришли навестить из военного министерства и министерства внутренних дел. А когда Вильям достаточно окреп, он рассказал, что с ним случилось. И в это трудно было поверить. Его рассказ занял несколько дней. Все с болью слушали, что делали с ним немцы. Вильям не позволил Саре остаться в комнате, когда он рассказывал о своих мучениях. Они снова и снова ломали ему ноги, оставляя его в грязи, пока они не начали гноиться, пытали его раскаленным железом и электрическим током. Они делали все, но так и не узнали, кто он такой, он не назвал им своего имени. У Вильяма были фальшивый паспорт и фальшивые военные документы, когда его подобрали, и больше им ничего не удалось выяснить, он не выдал, с какой целью был заброшен в Германию.

За героизм Вильяма наградили крестом «За летные боевые заслуги», но это было слабым утешением, так как он потерял способность ходить. Сначала он был подавлен, осознав, что никогда не сможет самостоятельно передвигаться, но Сара оказалась права, что боролась за то, чтобы ему сохранили ноги. Вильям был рад — ему удалось избежать ампутации.

Однажды перед его выпиской из госпиталя Сара рассказала ему о Лиззи, и они оба горько плакали.

— О, моя дорогая… И меня не было там, с тобой…

— Ты бы не смог ничего сделать, у нас не было ни доктора, ни лекарств… у нас ничего тогда не было. Американцы были еще в пути, а немцы приготовились к отъезду, у них ничего не осталось к тому времени, а малютка оказалась недостаточно сильной, чтобы выжить. Комендант, живший в замке, был очень добр к нам, он чем мог помогал нам… но она была так слаба… — Сара всхлипнула, затем взглянула на своего мужа. — Она была такой милой… такой прелестной малышкой… — Сара с трудом могла выговорить эти слова. — Мне так хотелось, чтобы ты узнал ее…

— Когда-нибудь я узнаю, — сказал он сквозь слезы. — Когда мы снова все встретимся, в другом месте.

Филипп стал для них теперь еще дороже. Но иногда она ужасно скучала по Лиззи, особенно когда видела маленькую девочку, похожую на нее. Сара понимала, что другие матери тоже потеряли во время войны своих детей, но эту боль едва можно было вынести. Она благодарила Бога за то, что Вильям был теперь с ней и мог разделить эту боль.

Иногда она думала об Иоахиме, но он теперь был частью далекого прошлого. Среди ужаса, боли и потерь войны и одиночества он был ее единственным другом, не считая Эмануэль. Но его образ постепенно тускнел в ее памяти.

Саре исполнилось двадцать девять лет, а Вильям все еще находился в госпитале. За день до этого закончилась война с Японией, и весь мир с радостью встретил долгожданную весть. Вильям вернулся домой в Вайтфилд в тот день, когда японцы официально подписали капитуляцию на линкоре «Миссури», накануне дня рождения Филиппа, ему исполнялось шесть лет. Вильям впервые увидел сына с тех пор, когда последний раз приезжал во Францию в начале войны. Встреча была волнующей для него и немного странной для Филиппа. Филипп стоял и долго и пристально разглядывал отца, прежде чем наконец приблизиться к нему и обнять, как просила мать. Даже сидя в коляске, Вильям казался таким большим, что внушал Филиппу трепет. И больше, чем всегда, Вильям пожалел о потерянных годах, когда он мог бы лучше узнать своего сына.

Время, проведенное в Вайтфилде, оказалось полезным для них всех. Вильям научился лучше управлять своей коляской. Сара смогла наконец отдохнуть впервые за долгое время. Филипп просто обожал Вайтфилд и за это время ближе познакомился со своим отцом.

Однажды он заговорил с ним о Лиззи, и было видно, что ему больно говорить о ней.

— Она была очень красивой, — тихо сказал он, глядя куда-то вдаль. — Но когда она заболела, мама не могла достать для нее лекарства, и она умерла.

В его голосе промелькнул упрек. Вильям заметил это, но не понял, что это значит. Возможно ли, что он обвиняет ее в смерти ребенка? Но это казалось ему таким невероятным, что он не стал задавать вопросов. Конечно, Филипп знал, что его мама делала все, что только было в ее силах… Но действительно ли он уверен в этом, думал Вильям.

Иногда Филипп рассказывал также об Иоахиме. Он не говорил много, но было нетрудно догадаться, что немец нравился мальчику. И какова бы ни была его национальность, Вильям испытывал благодарность к этому человеку за то, что он был добр к его сыну. Сара никогда не рассказывала о нем, но когда Вильям однажды спросил, она сказала, что Иоахим был добрым и хорошим человеком.

В этом году матери Вильяма исполнялось девяносто лет. Она была необыкновенной женщиной, а теперь, когда вернулся Вильям, выглядела лучше, чем всегда.

Они все немного оправились после пережитого. Но нельзя отрицать, что они потеряли очень много… времени… надежды… людей, которых любили… прелестную Лиззи, эта утрата была тяжелее остальных. Их потери и печали были данью, заплаченной войне. Временами Саре казалось, что труднее всех было Филиппу. Он потерял отца, шесть лет он не знал его, теперь ему надо узнать его и наладить с ним отношения, а это было не так просто. Когда уехал Иоахим, он потерял друга… и все еще никак не мог забыть свою сестренку и горевал о ней.

— Ты скучаешь по ней, правда? — тихо сказала она, когда они гуляли в лесу. Филипп кивнул, подняв на нее глаза, полные боли, как делал всегда, если они говорили о его сестре. — Я тоже скучаю, дорогой.

Она крепко взяла его за руку, и они пошли дальше, а Филипп отвернулся и ничего не ответил. Но его глаза говорили то, что Вильям уже понял, а Сара нет. Он винил свою мать в смерти сестренки. Она была виновата в том, что Лиззи умерла, потому что не было лекарства… так же как она была виновата в том, что уехал Иоахим… Он не был уверен, что она навлекла эти бедствия, но знал, что она что-то сделала или… по крайней мере не остановила их. Но во всяком случае, в Вайтфилде он был счастлив. Он ездил верхом, гулял в лесу, наслаждался обществом своей бабушки, мало-помалу он лучше узнавал Вильяма.

Они не возвращались во Францию до весны. К тому времени Вильям вновь взял бразды правления в свои руки. Он, кажется, примирился, что не может ходить. Он поправился и набрал свой обычный вес, и только седые волосы изменили его облик. Ему было только сорок два года, но пребывание в лагере для военнопленных прибавило ему лет. Даже Сара казалась гораздо серьезнее, чем до войны. Всем им, включая Филиппа, пришлось дорого заплатить за то, что произошло в мире. Он был серьезный маленький мальчик и так переживал, когда они уезжали из Вайтфилда. Он сказал, что хочет остаться с бабушкой и своим пони, но, конечно, родители не позволили ему.