В этом году она спокойно провела Рождество вместе с Иоахимом. Он был невероятно нежным и любящим по отношению к ним. Это было особенно важно для Филиппа, который рос без отца. В его представлении Иоахим был особенным другом, и, естественно, он очень нравился Филиппу, так же как и Саре. Она по-прежнему ненавидела все, что олицетворяли немцы, но она не могла ненавидеть Иоахима. Он был хороший человек и много работал, помогая раненым, которых привозили в замок на поправку. У некоторых из них не было ни конечностей, ни надежды, ни будущего, ни дома, куда бы они могли вернуться. И каким-то образом он ухитрялся найти время для каждого, часами беседуя с ними, вселяя в них надежду, заставляя их вновь обрести желание жить, иногда он занимался этим вместе с Сарой.

— Вы изумительный человек, — тихо сказала она ему, когда они сидели на кухне в коттедже.

Эмануэль была у себя дома, а Генри уже несколько недель пропадал где-то в Арденнах, по словам Эмануэль, и Сара больше не задавала никаких вопросов. Ему исполнилось уже шестнадцать лет, и он вел жизнь, полную волнений и опасности. Жизнь Эмануэль тоже становилась все труднее. Сын мэра относился к ней с крайней подозрительностью, и разразился большой скандал, когда она ушла от него. Теперь у нее был роман с одним из немецких офицеров. Сара ничего ей ни разу не сказала, но подозревала, что Эмануэль получает от него какую-то информацию и передает ее партизанам.

Сара держалась в стороне от всего этого. Она делала что могла по восстановлению замка, помогала медицинскому персоналу, когда к ней обращались, а остальное время проводила с детьми. Филиппу исполнилось четыре с половиной года, а Элизабет была на год младше. Дети были прелестны. Филипп — высокий не по годам мальчик, а Элизабет удивляла ее своим изяществом и более тонкими, чем у мамы, чертами лица. С самого рождения она была хрупкой, однако отличалась непоседливостью и всегда была готова на озорство. И каждому, кто видел Иоахима с детьми, было ясно, что он их обожает. Накануне сочельника он принес им красивые немецкие игрушки и помог украсить елку, а для Лиззи ухитрился найти куклу, которую девочка тотчас схватила обеими руками и начала баюкать.

А Филипп вскарабкался на колени к Иоахиму и обнял его руками за шею, прижимаясь к нему. Сара сделала вид, что не замечает этого.

— Вы не уедете от нас, как мой папа, не уедете? — с тревогой спросил он.

Когда Сара услышала это, в ее глазах появились слезы. Но Иоахим поспешно ответил ему:

— Понимаешь, твой папа не хотел уезжать от вас. Если бы он мог, он был бы сейчас здесь с вами.

— Тогда почему он уехал?

— Он должен был уехать. Он — солдат.

— Но вы не уехали, — логично заявил ребенок, не понимая, что Иоахиму тоже пришлось уехать от своих собственных детей, из дома, и приехать сюда. Мальчик не сходил с колен Иоахима, пока тот не отнес его наверх в постель, а Сара отнесла малышку. Филипп обожал сестричку, что приводило Сару в восторг.

— Как вы думаете, в этом году все наконец закончится? — с грустью спросила Сара, когда они выпили по глотку прекрасного «Курвуазье» после того, как уложили детей спать.

— Надеюсь. — Казалось, что войне не будет конца. — Иногда я думаю, что бойня не закончится никогда. Я смотрю на этих мальчиков, которых присылают к нам день за днем, неделя за неделей, год за годом, и задаюсь вопросом, осознает ли кто-нибудь, насколько это все бессмысленно и стоит ли таких жертв.

— Думаю, что именно поэтому вы здесь, а не на фронте, — улыбнулась ему Сара. Он ненавидел войну почти так же, как и она.

— Я рад, что я попал сюда, — мягко ответил он. Иоахим надеялся, что с ним ей было легче перенести все невзгоды военного времени. Потом он протянул руку через стол и осторожно коснулся ее руки. Они знали друг друга три с половиной года, и этот срок казался чуть ли не целой жизнью. — Вы для меня очень много значите, — тихо произнес он, и тут, под действием бренди и сентиментальной атмосферы этого дня, Иоахим не смог больше прятать свои чувства. — Сара, — нежно произнес он, — я хочу, чтобы вы знали, что я люблю вас.

Она отвернулась, пытаясь скрыть свои чувства. Сара понимала, что из уважения к Вильяму она не должна показывать их.

— Иоахим, не нужно… пожалуйста… — Она умоляюще посмотрела на него, а он взял ее за руку и долго не отпускал.

— Скажите мне, что вы не любите меня, никогда не полюбите, и я больше не повторю эти слова… но я действительно люблю вас, Сара, и мне кажется, что вы тоже любите меня. Что же нам делать? Зачем нам скрывать это? Зачем нам оставаться только друзьями, если мы можем дать друг другу гораздо больше? — Он страстно хотел ее. Он столько ждал этого момента.

— Я люблю вас, — прошептала Сара, ужаснувшись тому, что сказала, так же как и самому чувству, которое она испытывала. Но любовь к нему родилась в ней давно, и она сопротивлялась, как могла… ради Вильяма. — Но мы должны оставаться друзьями.

— Почему? Мы взрослые люди. Наступает конец света. Разве мы не можем позволить себе немного счастья? Немного радости? Немного солнечного света… прежде, чем он наступит? — Они оба видели так много смерти, так много боли, и оба так устали.

Сара улыбнулась его словам. Она тоже любила его, ей нравилось, как он обращался с ее детьми и с ней самой.

— У нас есть дружба… и любовь… мы не имеем права на большее, пока Вильям жив.

— А если его нет в живых?

Сара отвернулась, как делала это всегда. Представить Вильяма погибшим было еще слишком мучительно.

— Я не знаю. Я не знаю, что бы я чувствовала тогда. Но сейчас я по-прежнему ощущаю себя его женой. И может быть, это чувство еще долго не покинет меня. Может быть, останется навсегда.

— А я? — спросил Иоахим, первый раз что-то требуя от нее. — А я, Сара? Что мне теперь делать?

— Я не знаю. — Она печально посмотрела на него, а он поднялся и подошел к ней. Он сел рядом с ней и заглянул ей в глаза, и там он увидел печаль и желание. Не удержавшись, он коснулся ее лица.

— Я всегда буду здесь с вами. Я хочу, чтобы вы знали это. И когда вы сумеете примириться с тем, что Вильяма нет в живых, я по-прежнему буду здесь. У нас есть время, Сара… у нас целая жизнь. — Тут он нежно поцеловал ее в губы, сказав наконец то, что хотел сказать ей долгое время, и она его не остановила.

Сара не могла остановить его. Ей хотелось этого так же, как и ему. Прошло больше четырех лет с тех пор, как она не видела мужа, и три с половиной года она прожила рядом с этим человеком, бок о бок, день за днем, испытывая к нему все большую любовь и уважение. Однако она понимала, что они не имели права на то, чего так хотелось им обоим. Для нее это значило больше, чем жизнь. Она дала клятву человеку, которого любила.

— Я люблю вас, — прошептал Иоахим, снова поцеловав ее.

— Я тоже люблю вас, — сказала она. Но она все еще любила Вильяма, и они оба понимали это.

Немного погодя он ушел от нее, полный уважения к ней и ее желанию. На следующий день он снова навестил их и поиграл с детьми. Их жизнь продолжалась, как и прежде, словно не произошло никакого разговора.

Весной у немцев дела пошли хуже. Иоахим заходил поговорить с Сарой о своих опасениях. В апреле он был уверен, что их переведут ближе к Германии, и боялся, что ему, возможно, придется оставить Сару и ее детей. Он обещал вернуться сразу, как только война будет выиграна или проиграна, ему это было безразлично, если они оба выживут. Он оставался сдержанным с ней, и хотя время от времени они целовались, дальше этого они не заходили. Так было лучше, и он понимал, что им не о чем сожалеть, что Саре необходимо время. Ей по-прежнему хотелось верить, что Вильям жив и, может быть, вернется. Но Иоахим понимал, что, даже если Вильям уцелел, Саре будет теперь трудно расстаться с ним. Она советовалась с ним, нуждалась в его помощи и поддержке, и она его уважала. Несмотря на то что она все еще любила Вильяма, они теперь были больше чем друзья.

Но если его огорчали новости из Берлина, то Сара не обращала на них внимания. Ее беспокоила Лиззи, у которой с марта не проходил жестокий кашель, и на Пасху она все еще болела.

— Я не понимаю, что у нее, — пожаловалась она ему однажды вечером на кухне.

— Наверное, грипп. В деревне болели всю зиму. — Он взял ребенка в замок, чтобы показать доктору, и тот уверял, что это не пневмония, но лекарство, которое он дал ей, тоже не помогло.

— Как вы думаете, это не туберкулез? — с тревогой спросила она Иоахима, но он не разделял ее опасений.

Иоахим попросил у доктора еще какое-нибудь лекарство, но в последнее время они ничего не могли достать. Поставки медикаментов были полностью прекращены, один из докторов был отправлен на фронт, другой собирался уехать в мае. Незадолго до этого Лиззи снова слегла в постель с явной лихорадкой. И маленький Филипп изо дня в день сидел у нее в ногах, пел ей и рассказывал сказки.

Днем Эмануэль занималась с Филиппом, но теперь он безумно беспокоился о Лиззи. Она все еще была «его» малышкой, и его пугала ее болезнь. Он видел, как встревожена его мать. Филипп все время спрашивал, поправится ли она. Сара успокаивала мальчика, обещая, что сестричка выздоровеет. Иоахим приходил к ним каждый вечер. Он клал девочке на лоб влажное полотенце, пытался уговорить ее попить, а когда она слишком сильно кашляла, растирал ей спину точно так, как делал это, когда она только что родилась, чтобы заставить ее дышать. Но на этот раз он, кажется, был бессилен. С каждым даем Лиззи становилось хуже. Первого мая она лежала в лихорадке. Оба доктора уже уехали. Запас лекарств в замке истощился. Иоахим не знал, что предложить. Он мог только сидеть вместе с ними, молясь, чтобы ребенку стало лучше.

У него появилась мысль отвезти ее к доктору в Париж, но девочка была слишком слаба, чтобы перенести это путешествие. Американцы наступали во Франции, и немцы начали паниковать. Париж был разоружен, и большинство личного состава оккупационных войск было отправлено на фронт или обратно в Берлин. Для рейха наступили мрачные времена, но Иоахим больше тревожился о Лиззи.