Постепенно его веселость преобразилась в гнев. Переждав бурю, Теобальд налил ему еще одну чашку кофе и подал сверх того печенье собственного изготовления, очень любимое гостем.

– К несчастью, проклятая драгоценность подлинная, – вздохнул он. – Эта дама присутствовала при вскрытии гробницы, и лорд Карнавон подарил ей ожерелье незадолго до своей смерти. Вот почему она не только страшно гордится своим ожерельем, но и верит, что посредством его может переноситься в иную эпоху и перевоплощаться по собственному желанию в египетскую принцессу, которой была в прежней жизни. И мой господин, совершенно зачарованный ее красотой, чрезвычайно интересуется ее рассказами о прошлом... Он хочет написать книгу о пережитом ею периоде: она для него бесценный исторический материал – драгоценный именно тем, что живой.

– Британский музей, Лувр и прочие известные музеи просто лопнут со смеху! Если он не боится такого позора, значит, влип очень серьезно!

– Именно это я и пытаюсь втолковать господину князю. Ведь эта дама перевернет вверх дном всю нашу жизнь, и мне это так больно, так тяжело! Я наверняка умру от горя.

– К счастью, до этого еще далеко! – сказал Морозини, глядя на пышущую здоровьем, хотя и очень расстроенную физиономию Теобальда. – К тому же она не может претендовать на роль жены. Или князь Оболенский тоже призрак?

– О нет, он вполне реален, и у этой дамы, кажется, есть дети от него, однако время его прошло, и она подумывает о разводе с ним.

– Чтобы связать нашего друга нежными узами брака? Будь она благословенна, если принесет ему счастье, однако я в этом сильно сомневаюсь!

– Я тоже. Ваше превосходительство может быть уверено: если он на ней женится, я немедленно уйду...

– Вы никогда этого не сделаете, вы слишком к нему привязаны, – улыбнулся Альдо, растрогавшись при виде слезы, медленно сползавшей по щеке верного слуги.

– Я буду вынужден, ведь эта дама меня не любит. О, если я не найду достойного места, поеду к Ромуальду, моему брату-близнецу, и буду помогать ему возделывать сад...

– Вам это не подходит! Слушайте, Теобальд, я хочу сделать вам одно предложение: если брак будет заключен и вы не пожелаете остаться, я возьму вас к себе на службу ровно на то время, сколько продлится означенный брак. Вы знаете не хуже меня, что у этих американок развод в крови. Ведь наша дама уже на грани его. Как только она бросит вашего господина, вы снова займете свое место рядом с ним. Погостить в Венеции всегда приятно, конечно, есть еще близнецы, но...

– О, господин князь очень добр, и я ему от всей души благодарен!

Молитвенно сложивший руки Теобальд выглядел так, словно вновь увидел сквозь тучи блистающее на небе солнце.

– Значит, договорились, – продолжал Альдо, – а сейчас я должен оставить вас, мой добрый Теобальд. Однако не могли бы вы мне сказать, что делал в этих стенах суперинтендант Уоррен во время памятного ужина с княгиней Оболенской?

– Я в точности не знаю, мой господин молчит об этом, как рыба. Но мне кажется, ей нужна защита.

– Черт возьми! На таком уровне? Значит, дело серьезное. Как же так случилось, что вы ничего не знаете? Видаль-Пеликорн обычно всегда знакомил вас с проблемами такого рода.

– Но только не в этот раз! Мой господин, очевидно, понял, что я не слишком благосклонно воспринимаю его отношения с этой дамой.

– Вы с ней холодны?

– Скорее, да... и это очень печально! Ваше превосходительство еще останетесь здесь на какое-то время?

– Нет. Я и так слишком задержался. Моя жена ждет меня в Париже. Потом мы вернемся в Венецию. По крайней мере, я надеюсь на это.

По мере того как Альдо говорил, ему становилось ясно, что он сам в этом отнюдь не убежден. Мысль о возвращении домой раздражала и даже угнетала его, поскольку это означало, что убийца бедной Жаклин может спокойно заниматься своими отвратительными делишками. Вновь заняв место в такси, он все же позволил высказаться и разуму: прекрасно ощущать себя орудием Немезиды, но уж слишком похоже на безумие – как можно сражаться с человеком, имеющим все козыри на руках, тогда как он сам, не зная никого в этих краях, окажется без малейшей поддержки и помощи? Он просто обломает на этом зубы. А может быть, и не только зубы. А ведь у него семья: двое детей и жена, которая ждет третьего, – все, что нужно для счастья. Как смеет он рисковать таким счастьем ради того, чтобы разыгрывать донкихота в гостях у янки. К тому же на Адальбера больше рассчитывать не приходится. В общем, самоубийственная затея... Нужно как можно скорее забыть эту историю.

Но на следующий день, когда в порту Нью-Хейвен свинцовый гроб с телом Жаклин медленно опускали на кране в трюм корабля, плывущего в Дьепп, он понял, что забыть никогда не сможет. Его привел сюда Уоррен, который стоял рядом с ним, засунув руки в карманы своего неизменного «Берберри»[16] и натянув на брови твидовую кепку в надежде спастись от мелкого назойливого дождя, который лил не переставая с прошлой ночи. Морозини провожал взглядом постепенно исчезающий из виду ящик, где покоились останки молодой невинной женщины, с горечью и одновременно с яростью. Уоррен, закутанный в старомодный плащ с крыльями, делавший его похожим на доисторическую птицу, спокойно попыхивал своей короткой трубочкой и не говорил ни слова.

Лишь когда гроб исчез в корабельных недрах, он вынул из кармана белый конверт и протянул его Альдо:

– Держите! Возможно, вам это пригодится. Морозини взглянул на него с недоумением:

– Что это?

– Моя визитная карточка с парой фраз в придачу. Если вы все-таки решитесь отправиться за океан, я настоятельно рекомендую вам заглянуть в Нью-Йорке к моему старому другу, шефу городской полиции Филу Андерсону. Это человек очень умный, очень компетентный, очень надежный, и к его советам стоит прислушаться. Кроме того, он отрастил длинный, как бивень слона, зуб на все, что имеет отношение к мафии, а ваш Риччи может принадлежать к ней.

– А почему вы предположили, что я туда поеду? – спросил Альдо, однако карточку взял и спрятал в карман.

– Без всяких причин! Просто мне пришла в голову такая мысль. Заметьте, я вовсе не подталкиваю вас к этому. А сейчас вам пора подниматься на борт, – добавил он, посмотрев на часы. – Передайте мои наилучшие пожелания княгине. Возможно, как-нибудь я навещу вас.

– Это было бы лучшей из всех новостей! Наш дом всегда открыт для вас!

Мужчины обменялись рукопожатием, и Альдо направился к трапу, но, сделав три шага, обернулся:

– Прошу вас, постарайтесь удержать Видаль-Пеликорна от слишком больших глупостей! Он вообразил себя Марком Антонием, и его американская Клеопатра начинает всерьез меня тревожить!

Уоррен вынул трубку изо рта и скривил губы, что должно было означать улыбку:

– Представьте себе, меня тоже! Счастливого пути!

Через два дня Альдо уже был в Париже. Жаклин Оже отныне обрела вечный покой в родной земле, и благодаря принятым Скотленд-Ярдом мерам это произошло без каких-либо затруднений. Он мог только отдать должное организации дела. У трапа корабля его ожидали полицейские и похоронный катафалк. Таможенный контроль проявил оперативность и такт. После короткой службы в церкви гроб, усыпанный свежими цветами (Уоррен предусмотрел даже эту деталь), был опущен в могилу, где покоились родители девушки. Альдо осталось лишь оплатить счет и надеяться, что кто-нибудь придет помолиться к могильной плите, на которой по его распоряжению выгравировали имя и даты жизни. Вот почему на парижский поезд он сел с ощущением, что совесть его чиста. Однако разум бунтовал по-прежнему: нельзя было отделаться от мысли, что Риччи преспокойно наслаждается лучами солнца, после того как навсегда лишил этого счастья создание Божье, перед которым предстал в облике рождественского Деда Мороза, оказавшегося лишь маской безжалостного убийцы. Виновность сицилийца-янки в этом преступлении не вызывала у него никаких сомнений, даже если тот был непричастен к убийствам в «Ковент-Гардене» и в Багерии.

Его возвращение на улицу Альфреда де Виньи ознаменовалось тремя улыбками и вздохами облегчения – хотя он несколько раз звонил специально для того, чтобы успокоить женщин. Это не помогло, ибо Лиза инстинктивно обрела старые привычки образцовой секретарши и раздобыла английские газеты, в которых широко освещалось «Загадочное убийство на Пиккадил-ли». Именно их и предъявили Альдо, когда он, избавившись от угольной и прочей дорожной пыли, присоединился к своим женщинам в зимнем саду, где маркиза на свой манер отмечала fiveo'clock, выпивая один-два бокала шампанского.

– Давно ты знаком с этой молодой женщиной? – спросила Лиза, протягивая «Дейли Мейл» мужу.

Вопрос был задан невинным тоном, но Морозини слишком хорошо знал жену, чтобы недооценить звучавшее в голосе напряжение, однако, сознавая чистоту своих намерений, не желал получать выволочку – пусть даже от лучшей в мире супруги, восхитительной, как никогда, в крепдешиновом платье с набивкой из зеленых, желтых и белых геометрических фигур. Он нахмурился, а потом, сохраняя верность привычке, ответил вопросом на вопрос:

– Что это на тебя нашло? Ты покупаешь английскую прессу?

– Когда ты куда-нибудь уезжаешь, дорогой, я всегда покупаю местные газеты, – пропела она с совсем уже ангельской кротостью. – Редко бывает, чтобы там не было новостей о тебе. Ты такой интересный, яркий, заметный человек...

– Неужели там говорится обо мне? – проворчал он, увидев на первой полосе фотографию Жаклин. – Где, черт возьми, эти парни сумели ее раскопать?

– Твою фамилию полностью не называют, – вмешалась мадам де Сомьер, – но когда речь идет о князе М., а ты находишься где-то поблизости, все становится ясно. Лучше бы ты сам рассказал нам, не слишком присочиняя!

– Я никогда ничего не сочиняю, когда имею дело с вами, – парировал Альдо. Затем, увидев устремленные на него взгляды трех женщин, добавил: – Вы что же, решили судилище устроить? Я пережил несколько тяжелых дней, быть может, впереди меня ожидает кое-что похуже, а вы не нашли ничего лучшего, как подвергнуть меня допросу! Вы вполне заслужили, чтобы я вообще отказался от рассказа!