Когда же я наконец вернулась в квартиру бабушки Пенелопы, то повалилась на кровать, едва помня в полудреме, какой сейчас день, сколько времени и в каком веке я вообще нахожусь.

Проснулась я в восемь вечера. И снова почувствовала голод. Я поела купленную на рынке копченую курочку, салат из стручковой фасоли и даже открыла бутылку вина из запасов бабушки. Бутылка стояла в серванте и просто просилась на стол, напоминая о том, что нужно наслаждаться каждым мигом. Вино сняло напряжение, которое обычно возникает, когда ты один и вдали от дома. Телевизор стоял на кухне, так что я смотрела новости, пока ела. Затем я поставила автоответчик и позвонила родителям, но их не оказалось дома.

Нужно было сделать оценку содержимого квартиры – ведь ради этого, собственно, я здесь и задержалась. Я пошла в спальню и решительно распахнула шкаф, чтобы еще раз взглянуть на то, что там находится.

Бабушка Пенелопа обладала хорошим вкусом пожилой дамы из старой Европы. Она не стремилась выглядеть моложе, но подмечала качество ткани и проработку деталей. Здесь висели зимние плащи и костюмы размеров, до которых я надеялась никогда не дорасти, но из ткани приятной для глаза и совершенной на ощупь – мрачноватая синяя и черная шерсть; твид в оливковых и золотых осенних тонах; мягкий спокойных тонов кашемир. И – о да – изумительная норковая накидка глубокого желто-коричневого медового цвета. Это была единственная вещь в гардеробе, которую можно смело надевать и молодой женщине.

На верхней полке я нашла несколько коробок из-под шляп и вышеупомянутый альбом с фотографиями. В порыве сентиментальности я потащила альбом, и на мою голову посыпалась пыль. Я решила, что так мне и надо за любопытство. Я оставила альбом на прикроватном столике и осмотрела выдвижные ящики. Я постоянно повторяла про себя, что делаю это только ради мамы, хотя мама моя такая худенькая, что вещи эти едва ли будут ей впору. Пижамы и шелковое нижнее белье. Носки и колготки. Старомодные кружевные носовые платки с вышитыми инициалами бабушки.

Два нижних ящика комода были просторными и глубокими. Там-то я и наткнулась на сокровища. Оговорюсь, что не сильна в одежде элитного пошива, зато я понимаю толк в модных веяниях разных эпох. Бабушка Пенелопа тщательно сберегла несколько дорогих платьев периода своей молодости. Короткие платья двадцатых годов из тончайшего шелка и шифона, старательно расшитые бисером, были убраны в пакеты.

Но как бы они ни были поразительны, настоящее чудо лежало в самом нижнем ящике – вечерние платья тридцатых из прелестной шелковой и атласной ткани с обворожительными косыми вырезами. В отличие от современных платьев, которые, словно пленка на сосиске, липнут к телу, где нужно и не нужно, эти наряды облегали фигуру, но оставляли свободу воображению, точно поцелуй ветра.

– Бог ты мой! – повторяла я снова и снова, разворачивая свертки.

Некоторые платья выцвели, но бабушка тщательно ухаживала за ними и сберегла. Неожиданно мне пришла в голову мысль, что я не прочь надеть одно из этих платьев, да и мама моя просто с ума сойдет, увидев их. А какие имена стояли на них!

– Бог ты мой! – сказала я снова.

Эрик и Тимоти умереть готовы, только бы увидеть такие вещи, дотронуться до них.

Наконец, опьяненная очарованием прошлого, я ревностно завернула все и вернула туда, где нашла. Видимо, к двадцатым и тридцатым двоюродная бабушка Пенелопа питала особую слабость, поскольку я не нашла нарядов от сороковых до девяностых. В ящиках была лишь современная непретенциозная, но дорогая и удобная одежда.

Теперь вниманием моим завладел фотоальбом. Я стерла с него пыль, положила на кровать и села так, чтобы удобно было переворачивать страницы, взвизгивая от восторга. А взвизгивать было от чего. Здесь были фотографии молодой бабушки Пенелопы в нарядах, которые я только что видела, и выглядела она в них просто превосходно. Теперь я имела представление о том, как их надо носить. А она носила их с удовольствием. На одном из снимков она стояла в чудесном вечернем платье в большой гостиной французской виллы и, судя по всему, неплохо проводила время на вечеринке. На пианино в четыре руки играли двое симпатичных молодых людей; тут же, в гостиной, находились красивые гости с коктейлями в руках. Коктейли были в небольших изящных бокалах, не то что в наши дни – ведро, в котором лошадь искупать можно. Мужчины в костюмах выглядели нарядно и мужественно, а женщины – женственно и одухотворенно. Все смеялись, взгляд у многих был лукавым и озорным.

Грустными были только фотографии со свадьбы бабушки Берил. Бабушка Пенелопа стояла перед дверью этой самой квартиры с букетом роз в руках и в каком-то очень интересном наряде. Только на этих снимках она выглядела неброско и несколько подавленно. Особенно в церкви, где она вообще не смотрела в камеру, словно думала о чем-то далеком. Даже рядом с бабушкой Берил, которая блистала в белоснежном платье с вкраплениями роз и кружев, бабушка Пенелопа хмурилась. Видимо, и в те времена свадьбы для одиноких людей были в тягость.

Я перевернула страницу. Забавно было отыскивать бабушку Пенелопу в знакомых комнатах этой квартиры или виллы. Много было фотографий с моря. Особенно мне понравился снимок, где она стояла по щиколотки в пенном прибое в белом купальном костюме и улыбалась фотографу. Она выглядела счастливой и довольной жизнью.

Затем я наткнулась на фотографию, где она была в карнавальном костюме, увешанная драгоценностями: аккуратное ожерелье, похоже, из бриллиантов и прочих дорогих камушков и соответствующие серьги. Ее костюм был сделан под венецианские карнавальные наряды, в руках она держала маску в виде золотой птицы. Она отвела маску от лица, чтобы сфотографироваться. Платье оголяло плечи, рукава спускались колокольчиками. Бабушка сидела в библиотеке спиной к стене, где с одной стороны было окно, а с другой портрет «Мадонны с младенцем». Свет из окна играл на ее драгоценностях.

И – вот здорово! – на следующей фотографии она в своей машине: в той самой «драгонетте», что сейчас гниет в гараже. Правда, на фото машина была вовсе не старой ржавой развалиной, она сияла новизной, а бабушка Пенелопа сидела в дамской шляпке, дорожном плаще и перчатках. Но за рулем была не она. Она сидела на пассажирском сиденье, а машина стояла на стоянке перед виллой. Рядом с водительской дверью, поставив ногу на ступеньку, словно готовый вот-вот сесть за руль и покатать свою прелестную даму, стоял в униформе темноволосый красавец шофер с аккуратными усиками. Были фотографии и других мужчин. Особенно часто встречался пожилой мужчина с седыми волосами и роскошными усами. Он мелькал и там и тут, прекрасно одетый, то в вечернем костюме, то в плаще для утренних прогулок с широкополой шляпой. Он выглядел старше прочего окружения двоюродной бабушки и был несколько суров с виду, часто держал в ухоженных руках дорогую толстую сигару, пуская клубы дыма, отчего казался мудрым и загадочным.

Переворачивая страницы, я нашла еще одного мужчину, часто мелькавшего на фотографиях. Это был изящный пианист, который паясничал перед объективом. Был он худ, жилист и разборчив в одежде. На одних фотографиях он был в экзотической азиатской шапке, на других в костюме для сафари.

Затем был провал во времени, и вдруг пошли цветные фотографии. Снимки моих родителей, на которых они молоды, свадебные фотографии. Несколько моих детских фотографий. Джереми с дядей Питером и тетей Шейлой. Женщины в нашей семье обменивались фотографиями всю свою жизнь. Дальше я нашла фотографию двоюродной бабушки Пенелопы, где она сидела в библиотеке. Лет ей было уже немало, волосы ее побелели, но смотрела она в объектив, словно бросая вызов.

Вдруг в альбоме кончились фотографии. Но зато зажелтели газетные вырезки. Оказывается, бабушка Пенелопа в свое время блистала на театральных подмостках, о чем свидетельствовали положительные рецензии критиков. В основном она пела и играла в комедиях. Все это так взволновало меня, что я даже пожалела, что телефонный звонок отвлек меня от таких интересных подробностей. Впрочем, я ждала звонка от мамы.

Гарольд уже отчитал меня за то, что я выяснила правду о настоящем отце Джереми, и рассказал все адвокату моего отца по электронной почте. Мама сказала, что папа скоро присоединится к разговору, так что мне стоит дождаться его, прежде чем рассказывать подробности о завещании. Я счастлива была заинтриговать маму по поводу подробностей жизни двоюродной бабушки, которые я только что узнала. Я лишь слегка приоткрыла завесу загадочности. Зато завалила вопросами маму. А она покорно мне на них отвечала.

– Почему ты никогда не рассказывала мне, что бабушка Пенелопа жила такой интересной жизнью? – говорила я восхищенно.

Мама удивилась моей реакции на мир двадцатых и тридцатых и с готовностью посвятила меня в детали, после чего я засыпала ее новыми вопросами.

– Странно, что она так и не вышла замуж, – сказала я. – Учитывая, сколько замечательных мужчин вилось вокруг нее! Она даже обручена не была?

– Была, – неохотно ответила мама.

– Правда? – воскликнула я и принялась листать страницы альбома. – И как его звали?

– Что ж, – сказала мама после нескольких бесконечных секунд колебания, – вообще-то она была обручена с твоим дедушкой Найджелом.

– Что?! – воскликнула я. – С твоим отцом?

– Они были обручены всего неделю. Он просто потерял голову. Он и твоя бабушка Берил на тот момент встречались уже почти год, так что, разумеется, женился он на маме.

– С ума сойти! – сказала я. – То есть бабушка Берил и двоюродная бабушка Пенелопа поссорились из-за дедушки Найджела?

Этого просто не могло быть. Тихоня дедушка Найджел? Тот самый дедушка Найджел в старом свитере, который выращивал в саду петуньи? Дедушка Найджел, который засыпал в кресле на лужайке после обеда?

– О, тетя Пенелопа умела флиртовать в молодости. У нее никогда не было серьезных намерений. Она хотела научить сестрицу Берил флиртовать на примере ее же жениха, ну и, в общем, все вышло из-под контроля. Они дрались, словно кошки целый год, а потом еще долго не общались. С сестрами такое часто случается. Но они помирились и остепенились. Впрочем, тетя Пенелопа-то так и не остепенилась. Но у нее появился серьезный кавалер, и продолжалось это много лет.