Мы пожали руки, скрепив тем самым договор.

Самолет заходил на посадку в Ницце. Уже можно было разглядеть бассейны у вилл, которые угнездились на склоне скалистого холма, и мягкую синеву Средиземного моря, чьи воды омывали галечные пляжи. Моя съемочная группа закончила работу на Ривьере и уехала домой, а Эрик и Тим наверняка гуляют по «блошиному рынку» в поисках дешевых старинных безделушек, чтобы позже отправиться в Испанию. Наконец-то мне не нужно было спешить на встречу или съемку.

Я подумала о двоюродной бабушке Пенелопе, которая безрассудно купила виллу в тридцатых годах двадцатого века, когда была так молода. То было время шумных вечеринок, роскошных платьев, сладких баллад о любви посреди рушащихся финансовых рынков и меж двух мировых войн. Никто из родственников не видел той виллы, да и сама она, похоже, давно туда не ездила. Но она держала виллу, хотя могла продать ее в любое время за огромные деньги. И ведь удивительно, но именно туда она уехала на закате жизни и именно там умерла. Я могла лишь предположить, что это связано со старой любовью и минувшей эпохой, в которой она не хотела жить, но к которой вернулась в финале. Я уже чувствовала, что дом будет наполнен энергетикой минувших страстей, печалей и радостей.

Джереми улыбнулся, заметив нетерпение на моем лице.

– Не жди слишком много от своего гаража, – предостерег он мягко. – То, что для одной женщины сокровище, для другой – сущий хаос.

– Это я знаю. Я думала о призраках дома, – сказала я восторженно.

– Призраках? – удивился он, моя фраза слегка встревожила его. – Ты это точно знаешь? Ты одна из тех, кто может почувствовать присутствие злых сил? Если так, то лучше не говори мне.

– Да нет же, – заверила я его. – Я о другом. Разве тебе самому не любопытно? Ты же полноправный владелец виллы на юге Франции! Прими это как факт. Разве ты не заинтригован?

Джереми благосклонно улыбнулся.

– Спокойнее, дитя мое, – сказал он. – То, что вилла моя, еще бабушка надвое сказала.

– Да ну тебя, – фыркнула я. – Давай первыми сойдем с самолета.

– Ладно. Не забудь карту, – сказал Джереми возбужденно. Видимо, и сам с нетерпением хотел увидеть наследство. – Я рассчитываю на тебя, одному мне не найти это чертово место.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 9

– А что это за портфель, который ты таскаешь с собой все время? – спросил Джереми.

Он попрощался со всеми, и мы покинули аэропорт Лазурный берег в сверкающем темно-синем «мазератти», взятом напрокат.

Джереми оказался отменным водителем и уверенно вывел машину из лабиринтов аэропорта, направив ее на горную извилистую дорогу. Ему нравилась машина, и это чувствовалось по манере езды. Он пробовал свои и ее силы на узкой дороге, вьющейся меж древних утесов, повидавших и кровожадных пиратов, и беспощадных завоевателей.

Из своих исследований я знала, что римляне выложили эти дороги, чтобы завоевать Галлию и Испанию. Затем Наполеон прошел почти тем же путем в своем походе. А сейчас эта дорога была известна как большой подъем – самая красивая горная дорога на Ривьере. Дорог на самом деле было три: нижняя, средняя и верхняя. Мы поехали по средней, но даже это было умопомрачительно высоко.

Чтобы добраться до нее, нам пришлось ехать все время вверх, вверх и вверх, петляя по древним тенистым деревенским улочкам, мимо средневековых стен, увитых бугенвиллеей, фрезией, акацией, гортензией и розой, что сплетали сплошной ковер красно-бело-розового цвета, который радовал буйством красок. Я видела цветущие деревья каких-то сумасшедших фиолетовых расцветок, каких раньше не встречала никогда. Всего этого я не видела несколько дней назад, когда прогуливалась по улочкам со своей съемочной группой. Только аэропорты, такси, отели, съемочная площадка, библиотеки, и все по скоростным шоссе, а с них не открывалось подобных видов. Красоты здешних мест не видны были мне сквозь призму усталости из-за многочисленных перелетов и смены часовых поясов. Теперь я полулежала на пассажирском сиденье, ленивая и счастливая, разомлевшая от солнечных лучей.

Мы поднимались все выше, туда, где каменные фермы с черепичными крышами упрямо цеплялись за каждый выступ немыслимых скал. Вокруг них раскинулись сады вековых оливковых деревьев, которые дарили миру золотое чудо оливкового масла. Монахи и парфюмеры веками совершенствовали свое искусство, собирая по склонам благоухающие травы: лаванду, шалфей, тимьян и чабрец, – которые рыцари добавляли в кубки для силы и храбрости.

Я выглянула из окна и под ласковыми лучами солнца вдохнула запах истории, проносившейся мимо. Эти старые виллы за каменными заборами и чугунными воротами предвосхитили викторианскую эпоху. Здесь творили больные туберкулезом писатели и музыканты в надежде излечиться и восстановить силы, а русские и британские королевские дворы вершили историю, точно в кости играя, совершая сделки с железнодорожными магнатами и эксцентричными богачами. А потом пришли «бурные двадцатые», а за ними и тридцатые – времена двоюродной бабушки Пенелопы, когда Коко Шанель подарила миру изящество, а экспатрианты, такие как Фитцджеральд и Хемингуэй, поднимали тост за хорошую жизнь в тесной компании; когда известные артисты заново открывали для себя мир примитивной пещерной графики и лепки. Но несмотря на наслоение веков, та доисторическая эпоха скрылась не так давно. Когда мы въезжали в тоннели, я видела, что это не гладкие бетонные тоннели современной цивилизации Нью-Йорка, а древние готические проходы, вручную вырубленные в скалах.

Когда же наконец мы вырвались из очередного тоннеля на древнюю горную дорогу, я ахнула, увидев открывшуюся взгляду панораму. Прозрачное голубое небо и безграничное синее море ласкали взгляд. В бухточках, заводях, гаванях стояли на якорях и плавали рыбацкие лодки и яхты. Каждый раз, как мы огибали гору, открывался новый вид, и я снова ахала от восторга. Взору открывались холмы со скалами, увитые зеленью и пестревшие черепичными крышами. Я никак не могла решить, какой из видов нравится мне больше. Каждый был достоин открытки.

Я не переставала удивляться:

– О, мой Бог, ты только посмотри на это! Ух ты! Ты видел? Надо же, какая красота.

Наконец я замолчала, поскольку слов мне уже не хватало. Я могла лишь смеяться, наслаждаясь красотами, и пыталась удержать в памяти все до мельчайших подробностей.

Джереми снисходительно улыбнулся: ему нравилась моя реакция. Всегда приятно наблюдать с высоты своего опыта за кем-то, кто впервые открывает для себя что-то восхитительное: город, книгу или хорошее вино. Когда я заметила, что он улыбается, я улыбнулась в ответ.

– Это восхитительно! – сказала я. – Я была здесь лишь несколько дней назад, работала, но ничего такого не видела. Я, словно гусеница, вгрызлась в свою работу.

Теперь он смог расспросить меня о портфеле, в котором я держала зарисовки и фотографии о Лукреции Борджиа. Я выдала обычную тираду о работе, которую давно придумала, чтобы побыстрее отделываться от таких вопросов. Обычно, когда люди узнают, что я работаю над декорациями и костюмами для исторических фильмов, они восклицают что-нибудь типа: «О, как это интересно! А чем именно ты занимаешься»? Но пока они кивают и поддакивают во время твоего рассказа, ты видишь, как они высчитывают, много ли ты зарабатываешь, а когда понимают, что не очень, тут же теряют интерес.

Но с Джереми было не так. Он внимательно слушал мои истории о людях, с которыми мне приходилось работать постоянно, такими как Эрик и Тим; и о непредсказуемых типах, с которыми вечно сталкиваешься на съемках: детях, старых ветеранах и новичках. Сначала они сводят тебя с ума своим непрофессионализмом, но к концу съемок удивляют мужеством и преданностью делу. И часто бывает немного печально, когда съемки закончены и ты понимаешь, что со многими из них больше никогда не увидишься.

Наконец у меня вышел пар, а у Джереми иссякли вопросы, и я начала спрашивать о его карьере. Как ни странно, нам обоим оказалось легче говорить об этом сейчас, когда над нами сияло чистое небо, под нами сверкало синее море, а солнце, что по-прежнему ласково грело, медленно опускалось в багровый закат.

– Папа хотел, чтобы я работал в крупной корпорации, – объяснил Джереми. – Больше денег, больше влияния. Но я, если честно, всегда считал, что не смогу переступить через себя. Кроме того, компания, которая хотела нанять меня, была на грани крупного скандала, связанного с ценными бумагами, и после всего любому юристу и экономисту, работавшему там, было бы непросто найти работу.

– Как отец принял твое решение? Смирился? – спросила я нетерпеливо.

Наконец-то Джереми спокойно говорил об отце.

– Ну, он поворчал сколько-то, – ответил он задумчиво.

– В конце концов, ты же не в актеры пошел! Ты остался юристом, – сказала я. Затем я вспомнила о его детских амбициях. – Но ты же, кажется, хотел стать музыкантом?

– Да, рок-гитаристом, – подтвердил он. – Отец никогда не считал, что это одно и то же, что и музыкант. На самом деле мы сделали запись.

– Дай-ка угадаю… – сказала я. – Вы назывались «Псы войны».

– Боже ты мой! – простонал Джереми. – Ни у одной женщины не может быть такой феноменальной памяти.

– Так что случилось с «Псами»? – спросила я.

– Мы дрались, уводили друг у друга подружек и распались, когда пришла пора выпускных экзаменов. – Он усмехнулся. – Кроме того, мы хорошо понимали, что такое шоу-бизнес, и не хотели, чтобы мальчики-колокольчики учили нас музыке. Не это сделало имя «Биттлз». Наверное, я не так сильно хотел стать музыкантом, а чтобы достичь чего-то, нужно очень сильно хотеть.

– А вы с отцом… помирились после всего… – Я понимала, что задаю вопросы на грани фола, но уже не могла удержаться.

Но на мое счастье, ландшафт располагал Джереми к философским размышлениям, и он не возражал против моей бестактности. А главное, он не обижался.