Капитан Бенвик слушал со вниманием, кажется, благодарный ей за участие. И хотя он качал головой и тяжко вздыхал, давая понять, как мало полагался он на помощь книг в таком несравненном горе, каково его собственное, названия их он, однако же, записал и обещался прочесть при случае.

Когда вечер кончился, Энн с невольной улыбкой поздравила себя с тем, что явилась в Лайм, оказывается, проповедовать терпение молодому человеку, которого прежде в глаза не видела; но по зрелом размышлении ей пришлось себе признаться, что, как и многие великие моралисты и проповедники, она весьма мало могла подкрепить неотразимое красноречие живым своим примером.

Глава XII

Энн и Генриетта, заметя поутру, что проснулись раньше всех, решились до завтрака прогуляться к морю. Они сошли на песок и смотрели на волны, бежавшие к их ногам под нежным юго-восточным ветерком со всем великолепием, какое только возможно на столь низком берегу. Они отдали должное красотам утра; похвалили море; согласились на том, что ветер необычайно свеж, — и затем умолкли и молчали, пока Генриетта вдруг вновь не заговорила:

— Да! Я совершенно убеждена, что морской воздух целебен для всех почти без исключения. Безусловно, он был очень полезен доктору Ширли после болезни ровно год назад весною. Он сам уверяет, что месяц, который он провел в Лайме, помог ему больше всех лекарств; и что на море он всегда словно молодеет. Вот я и думаю, какая жалость, что он не живет постоянно на море. Ему бы совсем бросить Апперкросс и перебраться в Лайм. Право же, Энн! Ты согласна, что так было б лучше и для него, и для миссис Ширли? У нее тут родня, много знакомых, ей было б веселей, и, конечно, она бы с радостью поселилась там, где есть помощь под рукой, на случай, если ему вдруг опять станет хуже. До чего же грустно, что такие люди, как мистер и миссис Ширли, за свою жизнь сделавшие столько добра, конец дней обречены влачить в Апперкроссе, где, кроме нас, им не с кем словом перемолвиться. Хоть бы друзья ему намекнули. Это их прямой долг, по-моему. Его легко сюда отпустят, в его-то годы и с таким добрым именем. Вот не знаю только, как он оставит свою паству. Он на редкость строгих понятий. Чересчур даже строгих. Ведь, право же, Энн, это чересчур! Ты согласна, что священник вовсе не должен жертвовать здоровьем во имя обязанностей, которые мог бы прекрасно нести другой? И ведь Лайм всего в каких-то семнадцати милях от Апперкросса, так что, случись неполадки и будь кто-то вдруг чем недоволен, он сразу узнает, ведь правда же, Энн?

Энн не раз улыбнулась про себя в продолжение сей речи и отвечала, от души желая войти в положение и девушки и молодого человека, хотя что, собственно, могла она высказать, кроме самых общих суждений? Она и сказала все, что было уместно; согласилась с тем, что доктор Ширли вправе отдохнуть; заметила, что весьма бы недурно, если б нашелся деятельный, честный молодой человек, который мог бы взять на себя заботы о пастве, и не преминула намекнуть, что этому молодому человеку не мешало бы быть женатым.

— Вот если бы, — отвечала весьма довольная своей собеседницей Генриетта, — если бы леди Рассел жила в Апперкроссе и была дружна с доктором Ширли. Я слышала, что леди Рассел так умеет повлиять на всякого! Она, мне кажется, всякого в чем угодно может убедить. Я боюсь ее, я уж тебе говорила, просто боюсь, до того она умная. Но я немыслимо ее уважаю и много бы дала, чтобы и у нас в Апперкроссе оказалась такая соседка.

Энн позабавил странный способ, который избрала Генриетта для выражения своей благодарности, и позабавила мысль, что все члены семейства Мазгроув при нынешнем обороте событий должны благоволить к другу ее леди Рассел. Ответить она успела, однако ж, весьма бегло, лишь выразив надежду, что такая соседка еще может оказаться в Апперкроссе, — ибо навстречу им шла Луиза и капитан Уэнтуорт. Они тоже решили погулять, пока не готов завтрак; но Луиза тотчас спохватилась, что хотела что-то купить в здешней лавке, и потянула всех за собою. Все послушно за нею последовали.

Когда они подошли к лестнице, ведшей от берега вверх, господин, в ту именно секунду собравшийся по ней спускаться, учтиво посторонился, уступая им дорогу. Они поднялись и прошли мимо него; и когда они проходили, лицо Энн привлекло его внимание, и он взглянул на нее с восторгом, который ей не мог не польстить. Она на редкость хорошо выглядела; от свежего ветра на щеках ее играл нежный румянец, глаза блестели, и это придавало былую прелесть правильным милым чертам. Не вызывало сомнений, что незнакомый джентльмен (а он, по всему, был джентльмен) умел это оценить. Капитан Уэнтуорт тотчас на нее оглянулся, и заметно было, что от него не укрылось сие обстоятельство. Он смотрел на нее блестящими глазами, в которых она читала: «Вы очень понравились этому человеку, и даже я в эту минуту почти узнаю прежнюю Энн Эллиот».

Они дождались, пока Луиза сделает свои покупки, немного еще побродили и воротились в гостиницу; а когда Энн спешила из своей комнаты в столовую, она едва не столкнулась с тем самым джентльменом, выходившим из соседней двери. Она раньше уже успела сообразить, что он, как и они, проезжий, а красавец лакей, которого заметила она у подъезда, — это слуга его. Догадка ее подтверждалась тем, что оба они были в трауре. Теперь оказалось, что он остановился с ними в одной гостинице. И за время второй встречи, как ни была она мимолетна, по виду его Энн укрепилась в предположении, что собственный ее вид находил он очаровательным, а по приемам его, когда он извинялся, она заключила, что он принадлежит к самому высшему обществу. Он казался лет тридцати и, хоть не красив, был приятен собою. И Энн захотелось узнать, кто же он такой.

Они почти покончили с завтраком, когда скрип рессор (чуть не первый, который услышали они с прибытия своего в Лайм) заставил почти всех подойти к окну. Оказалось, это бричка, запряженная парой; но она всего лишь была подана от конюшни к крыльцу; кто-то собирался ехать. На козлах сидел слуга в трауре.

При слове «бричка» Чарлз Мазгроув подскочил к окну, дабы сопоставить достоинства ее со статьями своей собственной; слуга в трауре воззвал к любопытству Энн, и, таким образом, все шестеро стеснились у окна, когда хозяин брички сошел с крыльца, сопровождаемый поклонами хозяина гостиницы, сел в свой экипаж и был таков.

— О! — вскричал капитан Уэнтуорт, быстро глянув на Энн. — Это же тот самый, которого мы встретили на берегу.

Барышни Мазгроув тотчас с ним согласились: и, проследив его путь в гору, покуда хватало глаз, все снова занялись завтраком. Скоро в дверях показался служитель.

— Прошу прощения, — сказал ему капитан Уэнтуорт, — не можете ли вы нам назвать имя того господина, который только что отбыл?

— Да это мистер Эллиот, сэр, богатый, сказывают, господин, вчера из Сидмута приехал. Небось слыхали карету, сэр, когда ужинали. Вот, в Крюкерн собрался, а там уж в Бат, а там и в Лондон.

— Эллиот! — кое-кто успел переглянуться, и кое-кто повторил это имя, пока служитель еще не окончил свое, впрочем, весьма торопливое объяснение.

— Господи! — вскричала Мэри, — да это же наш кузен. Это же наш мистер Эллиот. Ну ей-богу! Чарлз, Энн, ну неужели вы не понимаете? И в трауре — все-все сходится! Удивительно! В той же гостинице, что и мы! Энн, это же мистер Эллиот, тот самый, наследник нашего отца! Простите, сэр, — адресовалась она к служителю, — вы не слыхали, не говорил ли его лакей, не принадлежит ли он к семейству из Киллинча?

— Насчет семейства не имею чести знать-с; сказывал он только, будто хозяин его очень богатый господин и будет, стало быть, баронетом.

— Вот видите! — сама не своя, вскричала Мэри. — А я что говорю! Наследник сэра Уолтера Эллиота. Так я и знала, что это непременно выяснится. Понятное дело, слуги тотчас похвастаются. Но подумай только, Энн, до чего удивительно! Ах, надо бы разглядеть его получше. Какая жалость, что мы вовремя не узнали, кто он такой, и он не мог нам представиться! Как по-твоему, можно узнать в нем черты Эллиотов? Я на него и не взглянула, я лошадь разглядывала, но, кажется, да, да, да, в нем очень можно узнать черты Эллиотов. Но как же это я герба не разглядела? Ах! Все оттого, что плащ заслонял герб. Не то я бы непременно его разглядела; я бы и ливрею разглядела; не будь слуга в трауре, я бы непременно узнала все по ливрее.

— Сопоставляя все эти удивительные обстоятельства, — заметил капитан Уэнтуорт, — следует заключить, что провидение позаботилось о том, чтобы кузен ваш не мог вам представиться.

Как только ей удалось завладеть вниманием Мэри, Энн постаралась ей втолковать, что их отец и мистер Эллиот многие годы состояли не в тех отношениях, чтобы следовало теперь искать с ним знакомства.

И все же сама она в глубине души радовалась, что повстречала кузена и своими глазами убедилась в том, что будущий владетель Киллинча оказался настоящим джентльменом и по внешности человеком неглупым. Она вовсе не хотела упоминать о том, что видела его дважды; хоть Мэри, по правде сказать, и в первый-то раз его не заметила, но почла бы себя оскорбленной, узнай она о том, что Энн буквально столкнулась с ним в коридоре и принимала учтивые его извинения, тогда как сама она вовсе не имела удовольствия подходить к нему близко; нет-нет, пусть это беглое родственное свидание навеки останется тайной.

— Разумеется, — сказала Мэри, — ты сообщишь о нашей встрече с мистером Эллиотом, когда будешь писать в Бат. Отцу, я полагаю, будет интересно. Ты уж непременно напиши.

Энн уклонилась от прямого ответа, но, по ее понятиям, обстоятельство это не только было недостойно упоминания, но его решительно следовало утаить. Она знала, какое оскорбление было нанесено отцу много лет назад; догадывалась, каким образом касалось оно до Элизабет; и не раз замечала, сколь раздражала обоих самая мысль о мистере Эллиоте. Мэри никогда не писала в Бат; весь труд поддерживать ленивую и скудную переписку с Элизабет выпал на долю Энн.