Она слушала и предавалась размышлениям, которые перебил громкий шепот не сдержавшей нежных сетований миссис Мазгроув:

— Ах, мисс Энн, если б небесам угодно было пощадить моего бедного сына, он бы теперь решительно переменился!

Энн сдерживала улыбку, терпеливо выслушивала миссис Мазгроув, продолжавшую изливать свое сердце, и таким образом потеряла нить общей беседы.

Когда же ей удалось наконец вновь направить свое внимание на то, что несколько более ее занимало, мисс Мазгроув уже явилась в гостиную с «Флотскими ведомостями» (в Апперкроссе вдруг оказались «Флотские ведомости») и углубилась в них, выражая намерение разыскать те суда, какими командовал капитан Уэнтуорт.

— Первое ваше судно, помнится, «Змей»; что ж, поищем «Змея».

— Вы его тут не отыщете. Он вконец износился и списан. Я последний им командовал. Он уж тогда никуда не годился. Считалось, однако, что он еще год-другой может походить в ближних водах, вот нас с ним и послали в Вест-Индию.

Девицы были само изумление.

— Адмиралтейство, — продолжал он, — любит позабавиться, посылая несколько сотен парней в море на утлой посудине. У них столько разных хлопот, и где уж различать среди вверенных им тысяч жизней, какой меньше хватятся на берегу.

— Ну и ну! — вскричал адмирал. — И чего только современная молодежь не мелет! Да лучше «Змея» в славные его деньки и корабля не было! Среди всех старых судов нет ему равного! Спасибо надо бы сказать за такой корабль! Человек двадцать, и с большими заслугами, на него метили. Спасибо сказал бы, юноша, что так быстро корабль получил, ведь не бог весть как тогда успел и отличиться!

— Я очень ценю свое счастье, поверьте, адмирал, — задумчиво отвечал капитан Уэнтуорт. — Я весьма рад был своему назначению. Мне тогда позарез надо было уйти в море, необходимо было чем-то заняться.

— Еще бы. И зачем такому молодцу было торчать на берегу полгода целых? Нет, когда у человека нет жены, его так и тянет в море.

— Ах, капитан Уэнтуорт, — вскричала Луиза, — воображаю, как вы сердились, разглядев, что за рухлядь вам подсунули!

— Но я знал давно, что такое «Змей», — отвечал он улыбаясь. — Я столь же много мог в нем обнаружить нового, сколь вы обнаружите нового в заслуженной старой ротонде, которую надевали по случаю дождя чуть ли не все знакомые ваши, когда вдруг в очень дождливый день ее придется надеть и вам. Ох! Для меня он был добрым старым «Змеем». Он исполнял все мои прихоти. Я знал, что так будет. Я знал, что либо нам вместе суждено пойти ко дну, либо он мне во всем покорится; вдобавок, пока я на нем ходил, ни разу не выпало двух штормовых суток кряду; я ловил каперов в свое удовольствие, а на пути домой следующей осенью снова мне посчастливилось — я наткнулся на тот самый французский фрегат, за каким гонялся. Я привел его в Плимут; и снова мне выпало счастье. Мы и шести часов не простояли в Зунде, как на четыре дня целых зарядил такой шторм, который и за два дня доконал бы бедного «Змея». Близость Великой Державы ничуть бы нас не выручила. И еще через сутки я стал бы доблестным капитаном Уэнтуортом в траурной рамке в углу газетного листа; а раз я погиб на утлом суденышке, никто обо мне бы и не печалился.

Энн лишь в душе содрогнулась; барышни Мазгроув, напротив, предались сетованиям, столь же громким, сколь и неподдельным.

— И, верно, тогда-то, — проговорила миссис Мазгроув тихо, словно размышляя вслух, — тогда-то он и перешел на «Лаконию» и познакомился с нашим бедным мальчиком. Чарлз, голубчик (подозвав его), спроси-ка у капитана Уэнтуорта, где познакомился он с твоим несчастным братом. Я вечно путаю.

— Да я помню, матушка, это в Гибралтаре. Дика отослали больного в Гибралтар с рекомендательным письмом от прежнего капитана к капитану Уэнтуорту.

— Ох, Чарлз, и скажи ты капитану Уэнтуорту, пусть не стесняется упоминать при мне бедняжку Дика, мне даже приятно слушать, когда о нем толкует такой преданный друг!

Чарлз, не вполне убежденный в том, что дело обстояло таким именно образом, в ответ лишь кивнул и ретировался.

Девицы уже рыскали по страницам в поисках «Лаконии»; и капитан Уэнтуорт, не в силах отказать себе в этом удовольствии, избавляя их от трудов, взял бесценный том в собственные руки и в который раз прочел статейку, упоминавшую о названии, достоинствах и нынешней непригодности «Лаконии», заметив кстати, что и она сослужила ему верную службу.

— Эх, славные были деньки, когда я ходил на «Лаконии»! Как быстро я на ней разбогател! С одним другом моим мы так славно водили ее на Гебриды! Бедный Харвил! Уж как ему нужны были деньги — больше даже, чем мне. Он был женат. Превосходнейший малый! Никогда не забуду, как он радовался. Оно и понятно. Мне так его недоставало на другое лето, когда в Средиземном море снова выпало счастье.

— Поверьте, сударь, — сказала миссис Мазгроув, — для нас тоже был счастливым тот день, когда вас поставили капитаном на этот ваш корабль. Мы уж вам не забудем того, что вы для нас сделали.

Голос ее прерывался от волнения; и капитан Уэнтуорт, не вполне поняв слова ее и, верно, решительно позабыв про Дика Мазгроува, глянул несколько озадаченно, словно ожидал продолжения.

— Это про моего брата, — шепнула одна из девиц, — маменька говорит про бедного Дика.

— Бедный мальчик, — продолжала меж тем, миссис Мазгроув, — он так остепенился, так исправно стал писать, когда попал под ваше начало. Как бы хорошо, если б он вовек с вами не расставался. Уж мы так горюем, капитан Уэнтуорт, что он упорхнул из-под вашего крылышка.

При сих словах в лице капитана Уэнтуорта мелькнуло такое выражение, так сверкнули ясные глаза его, так дрогнул прекрасный рот, что Энн тотчас поняла, что не только он не разделял сожалений миссис Мазгроув касательно Дика, но, верно, не без труда в свое время от него отделался; однако уступка эта легкомыслию была столь мгновенна, что, не зная его так глубоко, как знала Энн, остальные ничего и не заметили; и в следующую уже секунду он совладал с собой, почти сразу подошел к дивану, на котором сидели сама она и миссис Мазгроув, сел рядом с последней и вступил с нею в тихую беседу о ее сыне с добротой и участием, свидетельствовавшими об искреннем уважении ко всему, что есть истинного и вовсе не смешного в родительских чувствах.

Да, они оказались на одном диване, ибо миссис Мазгроув услужливо подвинулась, давая ему место; лишь миссис Мазгроув их разделяла. Преграда, надо признаться, довольно внушительная. Миссис Мазгроув обладала весьма основательными формами, приспособленными природою куда более для выражения радости и веселья, нежели для томности и печали; и в то время, как подергивания стройного стана и задумчивого лица Энн были надежно укрыты, капитану Уэнтуорту бесспорно следует отдать должное за то самообладание, с каким выслушивал он обильные тяжкие вздохи над судьбою сына, при жизни своей мало кого занимавшего.

Внешний наш объем и объем скорбей наших не должны составлять непременной пропорции. Грузная, весомая особа столько же имеет права на глубину чувства, сколько имеет их обладательница субтильнейшей на свете талии. Но справедливо это или нет, а бывают несоответствия, которые напрасно пытается примирить наш разум; которым противится наш вкус; которые так и напрашиваются на усмешку.

Адмирал, несколько раз прошедшийся для разминки по комнате, заложив руки за спину, и призванный наконец к порядку супругой, приблизился к капитану Уэнтуорту и, ничуть не заботясь о том, уместно ли его вторжение, всецело занятый собственными мыслями, начал так:

— Случись тебе весной на недельку застрять в Лиссабоне, Фредерик, тебе бы пришлось принять на борт леди Мэри Грифсон с дочкой.

— В самом деле? Вот и прекрасно, что я там не застрял!

Адмирал обвинил его в недостатке рыцарских чувств. Он защищался; признавая, однако, что не хотел бы видеть дам на своем судне, иначе как на балу или с визитом, который длился бы часа два, не более.

— Но если мне позволено судить самому, — заключил он, — происходит это не от недостатка рыцарства. Скорей от убеждения, что при всех усилиях и жертвах нельзя создать на борту корабля необходимых женщине удобств. Полагаю, не от недостатка рыцарства, адмирал, считают, что женщина нуждается в больших по сравнению с нами удобствах? Нет, мне неприятно узнавать, что где-то на борту женщины, неприятно видеть их на борту; будь на то моя воля, я не пускал бы их на борт.

Тут сестра на него напустилась.

— Ох, Фредерик! Право, уму непостижимо! Ну что за тонкости такие! Женщина может чувствовать себя на борту ничуть не хуже, чем в самом удобном английском доме. Уж кто-кто, а я-то достаточно времени провела в море и ни на что не променяю жизни на военном корабле. Нигде, никогда, даже и в самом Киллинч-холле (мило кивая Энн), не находила я больших удобств, чем на всех почти кораблях, где живала; а было их всего пять.

— Ты дело другое, — возразил ей брат. — Ты была со своим мужем и единственная на корабле женщина.

— Да ты же сам, а не кто-нибудь, перевозил миссис Харвил, сестру ее, кузину и троих детей из Портсмута в Плимут? Куда ты подевал тогда свое невиданное, тонкое понятье о рыцарстве?

— Все победила дружба, Софи. Чего не сделаешь для жены своего брата-офицера, чего не доставишь с конца света ради своего друга Харвила. Но я понимал, поверь, что само по себе это дурно.

— Поверь, они чувствовали себя на борту превосходно.

— Что из того? Такая уйма женщин и детей даже не вправе чувствовать себя на борту превосходно.

— Милый Фредерик, ну что ты такое говоришь, в самом деле. Господи, да что сталось бы с нами, бедными моряцкими женами, которые то и дело рвутся вслед мужьям, когда бы все рассуждали, как ты?

— Рассуждения мои, видишь ли, не помешали мне доставить миссис Харвил со всем семейством в Плимут.