Григорий становился все более активным членом РСДРП – он ездил по стране, беседовал с рабочими и крестьянами, агитировал их вступать в партию, организовывал на разных заводах и фабриках стачечные комитеты. По-прежнему его кумиром оставался вождь большевиков Ленин—человек, которого еще мальчишкой он видел на маленьком сибирском полустанке.

Во время одной из таких поездок Григорий познакомился с Натальей. Ей было шестнадцать лет – именно в этом возрасте мать Григория выдали замуж за его отца. Она была белолица, румяна, белокура, как большинство белорусок. Наталья стала его второй – после революционной идеи – страстью. Григория не волновало, что она была необразованной девушкой. Ему, выходцу из сибирской деревни, было хорошо и радостно, когда он целовал ее мягкие волосы… Вскоре родные Натальи узнали об их любви, и через месяц они поженились.

Григорий отвез молодую жену в свою крошечную комнатушку, и сельская девушка стала с трудом привыкать к жизни большого города. Она всегда держала наготове горячий самовар, чтобы угостить чаем товарищей Григория, приходивших к нему на конспиративные совещания. Ей редко это удавалось – «товарищи» предпочитали водку. Она не понимала, что значит «анархия», «социальная революция», «демократическое правление», и часто скучала одна, потому что Григорий все время был в разъездах.

Он видел, что Наташа томится в Москве, и через несколько месяцев после свадьбы, когда Наташа ждала первого ребенка, отвез ее обратно в Белоруссию, к родителям. Он старался как можно чаще навещать беременную жену, тем более, что агитационно-пропагандистской работы в Белоруссии хватало. Один за другим у Соловских родились четверо сыновей. Григорий гордился этим, он надеялся, что сыновья продолжат его дело. И тут на семью обрушилась трагедия: разразилась эпидемия сыпного тифа, унесшая жизни трех его сыновей. Смерть миновала лишь младшего – Бориса.

В 1914 году Россия вступила в войну с Германией. Григория призвали в армию. Его произвели в фельдфебели и послали служить в один из кавалерийских полков, но вскоре – офицеры гибли каждый день – Соловский дослужился до ротмистра. Григорий видел своими глазами все ужасы войны: голодные, холодные, вшивые солдаты умирали не только от вражеских пуль, но и от болезней. Невозможность им помочь доставляла молодому ротмистру огромные страдания.

Революция, которую он так торопил, началась в феврале 1917 года. Вернувшись с фронта, Григорий включился в деятельность одного из Советов рабочих депутатов.

Звездным часом Григория стал миг, когда его представили кумиру. Ленин мало изменился с тех пор, когда Соловский видел его на полустанке – бледный, с небольшой бородкой, лысый, с острым взглядом, который, казалось, пронизывал собеседника насквозь. Соловский знал, что если потребуется, то отдаст жизнь за этого человека. Он был уверен: Россию спасти может только Ленин. До конца своих дней он оставался убежден в этом.

Соловский крепче прижал к себе мальчика, закутанного в его шинель. Теперь у него есть еще одна задача – воспитать революционера из представителя свергнутого класса.

Городом Дворском назывался десяток – другой деревянных домишек, тянувшихся вдоль линии железной дороги. Григорий жил в комнате, расположенной над пекарней. И хотя у самого пекаря муки едва оставалось на прокорм семьи – о выпечке хлеба на продажу он и помышлять не мог – у этой квартиры были неоспоримые преимущества: во-первых, было тепло, а во-вторых, голодная смерть все-таки не угрожала. В распоряжении Григория всегда был котелок щей, буханка черного хлеба и самогон. Хозяин знал, что с армией лучше не связываться, и старался угодить постояльцу.

Григорий накормил своих кавалеристов, уложил их спать прямо на полу в пекарне, а сам отправился на вокзал. Поезд в Петроград должен был отправиться в семь вечера, но так и не прибыл на станцию в назначенное время. Начальник станции сказал, что телеграф не работает, и поэтому он не знал, когда ждать поезд – через час, через день или через месяц…

Григорий приказал начальнику станции немедленно известить его, как только что-то станет известно о поезде, и вернулся в пекарню. Он отвел Алексея к себе в комнату и уложил мальчика на свою узкую железную кровать. Мальчик по-прежнему был бледен, как снег, руки оставались ледяные, в детских глазах стоял ужас страшной ночи.

Григорий сел на край раскладушки и заговорил с мальчиком по-английски – он выучил язык в политехническом училище. Все дворянские дети должны знать английский, думал Григорий, может быть, так ему удастся пробиться к сердцу мальчика.

– Итак, молодой человек, – начал Григорий, – да-да, именно молодой человек, потому что с этой помп ты уже не ребенок. Мы не будем вспоминать о твоем прошлом, наша задача – смотреть в будущее… Я хочу, чтобы ты забыл о случившемся. Твои родители погибли. Ты больше не сын князя Михаила Иванова. Отныне ты мой сын. Тебя зовут… Сергей. Сергей Соловский. Понял?

Мальчик молча кивнул, глядя на Григория бездонными серыми глазами – глазами отца.

Алеша был очень похож на князя Михаила. Соловский видел его несколько раз в Думе. Он снова подумал, что тайна раскроется, и опять сомнения охватили душу краскома: может быть, не следовало так поступать? Зачем ему этот мальчишка. Но, как бы то ни было, менять что-либо было поздно – просто поначалу Григорию придется держать парня подальше от посторонних глаз. Соловского увлекла сама идея эксперимента над жизнью. Сам он только благодаря себе занял свое положение, не снившееся деревенскому парню. А теперь ему предстоит из маленького князя сделать простого человека. А что будет потом – покажет время.

Григорий сказал мальчику спать и задул свечу. Он завернулся в шинель, лег на пол возле раскладушки и через несколько мгновений крепко заснул.

ГЛАВА 4

Женева

Кэл Уоррендер молча смотрел на свой бокал шампанского – что ему еще оставалось в этой ситуации? За окнами отеля «Бо-Риваж» вились снежные вихри – неожиданная пурга заставила администрацию аэропорта Куантрен отменить все вылеты. У Кэла было плохое настроение – кто-то опередил его, перехватив чудесный изумруд князей Ивановых. Он так спешил сюда, в Швейцарию, он так рассчитывал на успех, но неизвестный соперник оказался проворнее. Теперь ему оставалось сидеть в одиночестве за столиком этого роскошного бара, смотреть на пургу за окном и искать выход из неприятного положения.

Кэл обернулся к стойке бара и увидел, что на высоких табуретках сидят трое русских – Валентин Соловский и еще двое, которых он не знал. Русские с угрюмым видом пили водку. Что бы это значило? – подумал Кэл. Может быть, Соловского тоже обошли? Похоже, русские так же далеки от таинственной «Леди», как и сам Кэл. Но если не русские, то кто же тогда купил изумруд?

Кэл отлично знал, зачем прибыл в Женеву Валентин: ему было поручено найти «Леди». Оба они – Кэл и Валентин – знали, что тех, кто послал их сюда, интересуют не деньги Ивановых – и Москву, и Вашингтон интересовали раджастанские копи.

Когда много лет назад князь Иванов совершил легендарный обмен подарками с индийским махараджой, он приобрел у того участок земли в Раджастане. Князь обнаружил на этом участке месторождение тунгстана – минерала, содержащего вольфрам, столь необходимый при производстве стали и твердых сплавов. Князь сразу же понял, какое сокровище заимел. Вскоре после революции русские заявили свои претензии на раджастанские копи, мотивируя это тем, что князь Михаил перед смертью якобы завещал все свое имущество молодой советской республике. Русские завладели вольфрамовыми копями, и, хотя почти никто не верил в завещание князя, никто не мог и опротестовать претензии Советов – ведь считалось, что никого из семьи Ивановых не осталось в живых. Про копи забыли, пока геологи ни обнаружили в них, помимо тунгстана, ряд других металлов и минералов, необходимых в том числе и для военной промышленности. Весь мир как бы проснулся от семидесятилетней спячки и ринулся в спор с Россией за копи князя Иванова.

Кэл знал, что русским нужен сущий пустяк – подпись наследника семьи Ивановых. Если они найдут эту «Леди» первыми – победа гарантирована. Уж что-что, а выбить из человека подпись они сумеют. Если законный наследник князя Михаила подтвердит права русских на раджастанские месторождения, никто и ничто в мире не заставит их убраться оттуда – промышленный потенциал России резко возрастет. Баланс в мире нарушится.

Кэл отпил шампанского – возможно, русские подумают, что он пьет от радости, что он – счастливый обладатель ивановского изумруда? Он принялся размышлять о событиях последних недель. В Белом Доме ему дали карт-бланш: Кэл Уоррендер имел право сам решать, что предпринять в поисках загадочного владельца. Он попросил, чтобы расследование доверили именно ему – он не нуждался в помощи специалистов из ЦРУ или ФБР. Он прекрасно понимал, что в случае успеха ему обеспечен резкий взлет по служебной лестнице. Кроме того, у него уже был свой план. Кэл так и сказал на совещании в Белом Доме.

– Это довольно просто. Мне надо найти того ювелира. А он расскажет мне все остальное.

Вначале все было похоже на игру. Кэл поехал в Амстердам, где встретился с Петером ван Сталте, старейшиной ювелиров, мастером высокого класса и человеком кристальной честности. Ван Сталте сказал ему, что гигантский изумруд не появлялся в городе и что лично он отказался бы от такой работы:

– Слишком уж рискованно, – улыбнулся старый ювелир, поглаживая свою острую бородку. – Лучшие ювелиры Амстердама не могли бы гарантировать успех.

В Иерусалиме израильские ювелиры сказали Кэлу, что они тоже не видели этот изумруд и что никто из них не рискнул бы браться за такую сложную работу. Израильтяне в один голос говорили, что во всем мире есть лишь один ювелир, который согласился бы взяться за резку такого изумруда. Это был Джером Эбисс. Но Эбисс пропал куда-то из Парижа много лет назад, и никто не знал, где его искать.