– Печально, конечно, что погода испортилась, но ведь ты никогда не обращала внимания на погоду. Как часто я просила тебя не выходить из дому, когда на улице дождь лил как из ведра! Но ты всегда только смеялась и говорила, что любишь чувствовать на лице капли дождя.

– Ну, это было в деревне, Амабел! В городе все по-другому, здесь ведь не обмотаешь шарф вокруг головы, не наденешь пару прочных старых туфель и не пустишься пешком за несколько километров! Я же не могу так поступить в Бате!

– Конечно нет! – тихо ответила леди Уичвуд и снова склонилась над платьем, которое она шила для своей малышки.

– По правде говоря, я думаю, что мне просто надо чем-нибудь заняться, – призналась Эннис. – Вот если бы я только не считала шитье ужасно скучным занятием или у меня была бы способность Люсиллы к рисованию – ты видела ее акварели? Они на голову выше того уровня, на котором обычно находятся работы юных девушек!

– О, не думаю, что шитье или рисование решат проблему! Это ведь не помогает отвлечься. Не знаю, как насчет рисования, потому что я никогда не любила рисовать, но думаю, что, как и шитье, оно не отвлекает от тяжких дум. Даже наоборот!

– Я думаю, мне нужно приняться за чтение серьезных книг, – заявила Эннис, решив увести разговор в сторону от опасной темы.

– Да, дорогая, это наверняка помогло бы, но ты сидишь с книгой в руках уже двадцать минут, и я просто не могла не заметить, что за это время ты не перевернула ни одной страницы, – отметила леди Уичвуд. Затем она подняла голову и, слабо улыбнувшись, сказала: – Я не хочу терзать тебя вопросами и больше не скажу ни слова. Я только от всего сердца надеюсь, что ты не совершишь ничего, о чем впоследствии будешь жалеть. Я не смогу вынести, если ты будешь несчастна, моя дорогая. Скажи мне, как ты думаешь, этот лиф не будет мал моей малышке?

Глава 14

Погода оставалась неустойчивой еще несколько дней, и стало ясно, что различные развлечения на свежем воздухе, запланированные Коризандой и ее друзьями, придется отложить. Это, естественно, стало огромным разочарованием для Люсиллы, и очень скоро даже леди Уичвуд потеряла терпение. Когда Люсилла в двадцатый раз за последние два часа спросила, не кажется ли ей, что небо проясняется и что завтрашняя прогулка в Сидни-Гарден, скорее всего, состоится, она мягко, но решительно упрекнула ее:

– Милое мое дитя, погода не улучшится оттого, что ты постоянно подбегаешь к окну и спрашиваешь нас, не кажется ли нам, что небо проясняется. Ни моя золовка, ни я не имеем ни малейшего представления, будет ли завтра хорошая погода – так есть ли смысл требовать от нас ответов? Куда лучше без толку не прижиматься носом к стеклу, а заняться делом – музыкой или рисованием. – Леди Уичвуд мягко улыбнулась и добавила: – Знаешь, моя дорогая, как бы люди тебя ни любили, они очень скоро сочтут тебя невыносимо скучной, если ты будешь постоянно жаловаться и капризничать по поводу каждой мелочи, словно ты до сих пор – маленький избалованный ребенок.

Люсилла покраснела, и на мгновение показалось, что она не удержится и скажет в ответ какую-нибудь резкость, но через несколько секунд внутренней борьбы девушка произнесла тихо:

– Прошу прощения, мэм! – и выбежала из комнаты.

Вскоре стало ясно, что слова леди Уичвуд подействовали. Люсилла хотя и бросала время от времени грустные взгляды на мокрые стекла, но уже очень редко жаловалась на капризы погоды, и усилия девушки, с которыми она старалась скрыть свое разочарование за внешней жизнерадостностью, были достойны всяческих похвал.

Но тогда, когда погода стала налаживаться, мисс Фарлоу внесла совершенно лишнее разнообразие в их жизнь, внезапно заболев гриппом. Завернувшись в платок, она ковыляла по дому, уверяя, что у нее всего лишь небольшая простуда, и, пока она однажды утром не упала в обморок, попытавшись подняться с кровати, ее нельзя было уговорить ни полежать в постели несколько дней, ни позволить Эннис пригласить врача. У меня ничего опасного, легкое недомогание, но скоро я совсем поправлюсь, твердила она, и дорогой Эннис нет никакой необходимости вызывать доктора Тидмарша не потому, что она имеет что-либо против него, ведь она знает, что он очень мил и настоящий джентльмен, просто ее папа не верил докторам; и кроме того, было бы странно с ее стороны заболеть тогда, когда весь дом полон гостей, и ее долг – оставаться на ногах, даже если это и убьет ее.

Однако Эннис решила взять дело в свои руки и послала посыльного с запиской к доктору Тидмаршу. К тому времени, когда пришел доктор, мисс Фарлоу чувствовала себя настолько плохо, что приветствовала его как спасителя, затем разрыдалась и принялась описывать ему все симптомы своей болезни в мельчайших подробностях. Закончила она тем, что принялась умолять его ни в коем случае не говорить ей, что у нее скарлатина.

– Нет, нет, мэм! – утешил ее доктор. – Всего лишь грипп! Я пришлю вам лекарство, и вы очень скоро почувствуете себя гораздо лучше. Я загляну к вам завтра, чтобы посмотреть, как вы поправляетесь. А вы должны оставаться в постели и делать то, что вам скажет мисс Уичвуд.

Затем он вышел из комнаты вместе с Эннис, сказав, что особо беспокоиться не следует, дал ей необходимые наставления, а потом, уходя, прищурившись, сказал:

– Так, а что касается вас, мэм, то вы, пожалуйста, не переутомляйтесь. Вы выглядите не такой здоровой, как в прошлый раз: я подозреваю, что вы слишком устали.

Когда Эннис вернулась в спальню мисс Фарлоу, она застала кузину в слезах. Поводом для этого нового приступа беспокойства стал страх Марии, что Том мог заразиться от нее, за что она никогда, никогда себя не простит.

– Дорогая Мария, у нас будет достаточно времени поплакать над этим, если Том действительно заразится, чего, вполне вероятно, может и не произойти, – бодро заявила Эннис. – Бетти принесет тебе сейчас лимонад, а после этого ты, возможно, сможешь немного поспать.

Вскоре стало ясно, что мисс Фарлоу – очень сложный больной. Она умоляла мисс Уичвуд не обращать на нее внимания, заниматься своими делами и не думать ни в коем случае, что она должна сидеть у ее постели, потому что у нее есть все необходимое и ей невыносима сама мысль о том, что она причиняет кому-то беспокойство. Но если мисс Уичвуд уходила из комнаты дольше чем на полчаса, мисс Фарлоу впадала в глубокое уныние, потому что ей тут же становилось ясно, что никого не беспокоит, что с ней, а ее дорогую Эннис это беспокоит меньше всех.

Леди Уичвуд и Люсилла тоже хотели помочь ухаживать за мисс Фарлоу, но Эннис не позволила им даже войти в спальню больной. Люсилла, услыхав отказ, явно испытала облегчение, потому что она никогда в жизни ни за кем не ухаживала и в глубине души боялась, что может сделать что-нибудь не так. Что же касается леди Уичвуд, то она весьма неохотно согласилась держаться подальше от бедной Марии, и то только после того, как Эннис напомнила ей, что она должна думать прежде всего о своих детях и ни в коем случае не может рисковать заразиться гриппом.

– Но ты должна пообещать мне, что будешь осторожна! Пусть Джерби тебе поможет, и не оставайся в комнате надолго и не подходи к Марии слишком близко! Как было бы ужасно, если бы ты заболела!

– Действительно ужасно… и при этом удивительно! – ответила Эннис. – Ты же знаешь, я никогда не болею! Ты наверняка помнишь, как несколько раз простуда укладывала в постель всех обитателей «Твайнема», кроме няни и меня! Но если ты в это время присмотришь за Люсил-лой, я буду тебе чрезвычайно благодарна!

Когда Эннис спросила Джерби, не поможет ли она ей ухаживать за мисс Фарлоу, та ответила, что мисс Эннис может полностью положиться на нее и не беспокоиться ни о чем. Но поскольку Джерби явно полагала, что мисс Фарлоу подхватила грипп специально для того, чтобы сесть всем на шею, Эннис старалась оказаться в комнате больной всякий раз, когда Джерби приходила, чтобы отмерить лекарство, умыть мисс Фарлоу или поправить ей подушки. Джерби не любила мисс Фарлоу, считала, что та могла бы быть гораздо лучше, если бы хотела того, и вообще вела себя с ней как тюремщик с беспокойным заключенным. Напрасно пыталась мисс Уичвуд урезонить ее.

– Просто сил нет, мисс, выслушивать, какую суматоху она устроила из такой ерунды, как грипп! Если послушать, как она описывает свои боли и страдания, можно подумать, что она находится на последней стадии чахотки. А самое главное, мисс Эннис, я просто выхожу из себя, когда она сначала говорит, что не хочет, чтобы вы беспокоились о ней или сидели с ней, а через секунду удивляется, как так могло получиться, что вы не сидите у ее постели целыми часами!

– О, Джерби, прошу тебя, замолчи! – уговаривала ее мисс Уичвуд. – Я знаю, что она… она очень утомляет, но нужно помнить, что при гриппе люди действительно себя очень плохо чувствуют. Поэтому ничего удивительного, что она… так подавлена! Но больше, я надеюсь, тебе не придется возиться с ней, потому что доктор Тидмарш сказал мне, что не видит причин, по которым она не могла бы встать на часок уже завтра. А когда она поднимется хотя бы ненадолго, ее настроение резко улучшится, ведь она с самого начала не хотела ложиться в постель. Джерби недоверчиво фыркнула:

– Это она только так говорит, мисс Эннис, но я уверена, что она пролежит в постели еще недели две!

Но Джерби оказалась не права в своем пророчестве. Когда на следующий день мисс Фарлоу разрешили посидеть пару часов в кресле, она тут же воспрянула духом и принялась перечислять все дела, которые собиралась переделать в ближайшее время. Мало того, она считала, что на следующий день уже будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей, и мисс Уичвуд с большим трудом удалось уговорить больную не приниматься немедленно за починку разорванной простыни. К счастью, мисс Фарлоу настолько ослабела после своей болезни, что, всего лишь причесавшись, она почувствовала себя настолько обессиленной, что почти два часа просидела в кресле, не двигаясь и укутавшись шалью, едва собравшись с духом, чтобы просмотреть светскую хронику в «Морнинг пост».