Она улыбнулась в ответ.

— Ну, раз рекомендуете… Я, честно говоря, не очень-то разбираюсь в пирожных. Наверное, потому что редко их ем. Может, закажете мне что-нибудь на свой вкус, а я потом скажу, понравилось или нет?

— Конечно! Но могу я спросить, почему вы редко едите пирожные? Вам не нравится? Мне всегда трудно поверить, что кто-то может не любить сладкое. Думаю, потому что сам я жуткий сластена.

— Ха! Я тоже была бы сластеной, если бы могла себе это позволить. Но девушки вынуждены постоянно думать о фигуре…

— Ну, вам-то это совсем ни к чему! — воскликнул Рэнди и покраснел, поняв случайную двусмысленность фразы. — Я… я имел в виду, что с такой потрясающей фигурой, как у вас, не нужно терзать себя диетами и прочим вздором.

Молли усмехнулась.

— Спасибо, конечно, за комплимент, но вы решительно не правы. Если позволять себе все, что нравится, то хорошей она недолго останется. Но иногда, особенно в приятной компании, я позволяю себе расслабиться. И сделаю это сейчас… Думаю, я заслужила чуточку удовольствия, неожиданно погрустнев, добавила она.

Смена ее настроения, естественно, не укрылась от пристального внимания Рэнди. Ему очень хотелось спросить, чем она вызвана, узнать, что же такого произошло в ее жизни, отчего Молли не хочет ни с кем встречаться, но решил пока воздержаться. Не стоит говорить .с ней о неприятном. Иначе она может замкнуться, спрятаться в панцирь и — не дай бог вообще исчезнуть. И он никогда больше ее не увидит. Нет-нет, все, что угодно, только не это!

Рэндалл сделал заказ подошедшей официантке, повернулся к своей новой знакомой и легко сказал:

— А я, Молли, последние дни несколько раз вспоминал нашу мимолетную встречу. Наверное, каждый раз, когда приезжал в аэропорт…

— О, я тоже, — тут же отозвалась она. — Вы даже не представляете, Рэнди, как мне было стыдно, что я так обошлась с вами. Поверьте, у меня нет обыкновения грубить незнакомым людям. Да и знакомым тоже. Сама не понимаю, что на меня нашло…

— Полно, не стоит возвращаться к этому.

— Пожалуй, вы правы. А скажите, Рэнди, что вы тогда делали в аэропорту? Встречали кого-то или провожали? Или сами прилетели откуда-то?

— Прилетел. Из Нью-Йорка, по-моему…

— Вы что, не помните, откуда прилетели? — удивилась Молли. — Так часто летаете?

— Угу. Почти каждый день. Рейсы иногда путаются в голове. Тогда помню, сидели в Чикаго, пережидали грозовой фронт. А откуда вылетели…

— Так вы что, летчик?

— Ну да. Я думал, вы заметили форму.

— Ох, какая же я рассеянная, — смущенно хихикнула Молли и только сейчас поняла, в насколько же невменяемом состоянии находилась тогда. Слава богу, хоть лицо его запомнила… А то бы он так и думал о ней, как об отвратительной хамке. — Но, Рэнди, это же просто замечательно! — с энтузиазмом воскликнула она. — Ну, иметь такую интересную работу! Вам… вам она нравится? Хотя что за ерунду я несу?

Иначе вы бы и не летали. А это трудно? Вы большие самолеты водите? А куда летаете? И как вы стали летчиком?

Вопросы сыпались из нее, как из рога изобилия. А глаза — чудесные зеленые глаза — горели огнем неподдельного интереса.

— Нравится, конечно, — начал говорить Рэнди, обрадовавшись, что удалось завладеть ее вниманием. — Я с детства мечтал о небе. Мой дед был летчиком-испытателем. Он в молодости летал на военных истребителях и рассказывал о полетах с такой увлеченностью, что я мог слушать его целыми днями. К сожалению, он умер, когда мне было только семь. Все думали, что я скоро забуду об этих рассказах и заинтересуюсь чем-нибудь более подобающим мальчишке моего возраста. Но они ошиблись. Я читал все, что только мог найти, о самолетах, об истории авиации, о современных ее достижениях. Мама страшно волновалась, что я пойду по стопам деда, и делала все возможное, чтобы увлечь меня чем-то еще, но безуспешно. Я просто бредил небом…

— А почему мама не одобряла вашего увлечения?

— Она боялась, что я могу тоже пойти в военную авиацию. Дед ведь умер довольно-таки молодым. В пятьдесят четыре. Он подорвал здоровье на испытаниях одного из новых истребителей. Там были какие-то конструктивные недостатки, и перегрузки оказались существенно выше допустимой нормы. Внимания на это своевременно не обратили, вернее, не сразу проявился эффект, а через несколько лет, когда дед обратился к врачам, выяснилось, что сделать ничего нельзя. Его, конечно, немедленно со всеми почестями отправили в отставку и выплатили приличную денежную компенсацию, но разве это заменит утраченное здоровье?

— Какая грустная история.

— Да, очень. Но дед никогда не роптал. Даже когда он уже с трудом передвигался, то все равно продолжал говорить о небе с такой любовью, что сумел заразить ею и меня.

— Но вы все-таки прислушались к мнению мамы?

— О да, — сказал Рэнди. — Но, помимо того, меня манило небо, а не средства разрушения и уничтожения. Безграничное, безбрежное небо… — Он вздохнул.

— Значит, вам повезло в жизни, — заметила Молли. — Найти свое призвание — это очень важно. Почти так же, как обрести родную душу.

— Безусловно, — подтвердил Рэнди и посмотрел ей в глаза. — Но недавно я понял, что работа — это еще далеко не все, что необходимо человеку для счастья. Даже такая интересная и любимая, как у меня.

Молли немедленно помрачнела.

— Ода…

— А вы, Молли, чем вы занимаетесь? Чем, так сказать, добываете хлеб насущный? Или… — Он запнулся.

Ему внезапно пришла в голову мысль, что она может быть замужем и совсем не нуждаться в работе. В конце концов, сказала же она, что не может ни с кем встречаться.

— Я — лингвист, — просто, словно и не заметив его колебания, сообщила Молли. — Специализируюсь на романских языках. Сейчас преподаю в колледже.

— Ото! Вы так просто говорите «специализируюсь на романских языках». И сколько же всего языков вы знаете? — поинтересовался Рэнди.

— Восемь, — спокойно ответила она. — Кроме английского, конечно.

— Восемь?!

— Угу. Испанский, французский, итальянский, немецкий, финский, шведский, арабский и хинди. Еще немного читаю по-русски, но довольно плохо, так что его не считаю.

— Господи, — благоговейно прошептал Рэндалл. Он, всю сознательную жизнь гордившийся собственными достижениями, внезапно ощутил себя Гулливером в стране великанов. — Еще немного и по-русски, но не считаете его…

— Да. Русский всегда был для меня непростым языком, а практики не хватало.

— Молли, вы хоть понимаете, какой вы необыкновенный человек?

— Необыкновенный? Потому что знаю несколько языков? — Она казалась искренне удивленной.

—  — Да среди моих знакомых найдется всего несколько человек, знающих еще один язык кроме родного. И это, заметьте, в Калифорнии, где испанский скоро может стать вторым официальным языком… Как вы выучили столько?

— Мой отец был дипломатом, — ответила Молли. — Мы много ездили. Ребенку ведь совсем просто учиться. Слова не запоминаются, а буквально залипают в память. Ну и вообще… очевидно, у меня есть определенная склонность…

Кроме того, мне это просто интересно.

— Извините, Молли, вы сказали, что ваш отец был дипломатом. А чем он сейчас занимается? — Рэнди хотелось узнать о ней как можно больше всего.

Она вздохнула, покрутила кофейную чашку, взяла пирожное, поднесла ко рту и опустила, так и не откусив. Снова вздохнула.

— Он умер. Шесть лет назад.

— О… простите, ради бога. Не хотел причинить вам боль.

— Ничего, Рэнди. — Молли легко коснулась пальцами его руки. — Вы же не знали. И потом… мне надо иногда говорить о нем. Молчание не помогает. Боль, естественно, постепенно отступает, но на смену приходит забвение… А мне кажется, нет, вернее, не кажется… я глубоко уверена, что забвение хуже всего. Как странно, Рэнди, — вдруг перебила она саму себя, — мне почему-то очень легко разговаривать с вами. Вы внимательный слушатель. Хочется поведать вам все, что давно наболело…

Рэнди грустно усмехнулся. Он бредил этой женщиной целую неделю, мечтал встретиться с ней, готов был пойти на любые жертвы, но ни на одно мгновение не думал оказаться в роли исповедника… Однако ей, несомненно, надо выговориться, излить то, что накопилось в душе.

И дело было не только в давно умершем отце…

Что ж, коль скоро судьба уготовила ему это испытание, нужно выдержать его с честью и попытаться помочь Молли преодолеть то тяжелое и неприятное, что терзает ее.

— А ваша мама? — спросил он, подталкивая ее к продолжению рассказа. — С ней вы не разговариваете об отце?

Молли помрачнела еще больше.

— Она… — Замолчала, потом с трудом заставила себя продолжать:

— Она ушла от нас, когда мне было пятнадцать… с другим мужчиной… испортила отцу карьеру…

— О, Молли… — Рэнди накрыл ее руку своей, сочувственно сжал тонкие длинные пальцы. — Простите меня ради всего святого. Я такой неловкий. Все время задаю вопросы невпопад.

— Нет. Хорошо, что вы спросили. Мне надо кому-то сказать это. Не могу больше кричать об этом в пустой комнате, изливать душу бездушным стенам. Я… я ненавижу ее! Ненавижу за то, что она сделала с отцом! И полностью виню ее в его смерти. Он любил всю жизнь только одну женщину — ее. Благоговел перед ней… А она… И с его лучшим другом… Отец превратился в посмешище для всего дипкорпуса. Нам пришлось вернуться в Штаты.

И он вынужден был терпеть эту пытку, пока я не встала на ноги… — Одинокая слеза повисла на кончике длинной ресницы, потом сорвалась и покатилась вниз по нежной коже щеки.

Рэндалл осторожно стер пальцем теплую каплю и тихо спросил:

— Он… покончил с собой?

— О, нет-нет-нет, что вы! Папа никогда бы так не поступил со мной. Он был слишком внимательным и ответственным человеком. И никогда сознательно не причинил бы мне горя.

Просто сердце не выдержало. Я была тогда на последнем курсе. Наверное, он наконец-то убедился, что я уже в состоянии сама о себе позаботиться… и позволил себе расслабиться. — Еще одна слеза скатилась вниз и остановилась в уголке рта. — Мы жили тогда в Филадельфии. Отец преподавал в университете. В том самом, где я училась. И однажды я вернулась домой после занятий, а он… он уже остывал… — Молли закрыла лицо руками и надолго замолчала.