— Это дело решенное.

— Когда ж ты его успела решить? Не грех и со старшими посоветоваться, — начала было распаляться Олимпиада Фоминична, но, увидев слезы в глазах девушки, всполошилась: — Да что стряслось-то, голубка моя? Обидел никак Петр Егорович? До седых волос дожил, а никакой деликатности с женчинами не признает. Али Димитрий чем не угодил? Дождутся ужо они у меня…

Она прижала Грушу к своей пышной груди и успокаивающе начала гладить мягкой ладошкой по пышным кудрям. Аграфена будто наяву увидела живописную картинку ожесточенной, но бескровной баталии: тетушка, как трехмачтовый фрегат, атакует неповоротливого Петра Егоровича и его самодовольного сыночка, а затем разбивает их в пух и прах, к полному восторгу благосклонной публики, то бишь ее, Грушиному, удовольствию. Увы! Сей славной тетушкиной виктории допустить было нельзя.

— Маслениковы здесь совсем ни при чем. Просто я хочу немного развеяться. Что в том дурного? Встретим Светлый праздник с бабушкой. Ты ведь ее всегда любила. Да и дядюшка Иван Афанасьевич, надо полагать, будет рад возобновить с тобой знакомство.

Легкий румянец вспыхнул на щеках Олимпиады Фоминичны.

— Ну как знаешь, дитя мое, — с некоторым сомнением в голосе сказала она, — только затея эта кажется мне несколько… необдуманной.

— Вот и прекрасно, от дум в голове тараканы заводятся, — поднялась с кресла Аграфена. — Решено. Начинаем сборы.

2

Князь Антон Николаевич Голицын, известный в свете как князь Антоан, щеголь и бонвиван, проигрывался в пух. В последние несколько месяцев это состояние, кажется, становилось для него привычным. Он играл отчаянно и ожесточенно и, глядя на очередную несчастливо легшую карту, чувствовал, будто проигрывает не просто деньги. Он проигрывал свою жизнь. Каждая купюра была часом или днем, отведенным ему Всевышним на этой земле. Сбыть с рук сей презренный капитал, развеять по ветру без следа. Все чаще подобные мысли посещали князя.

Полоса невезения началась несколько месяцев назад, когда он в азарте игры и пьяном угаре поставил на кон и проиграл собственную жену — блистательную графиню Александру Аркадьевну. Проиграл никому не известному армейскому майоришке Ивану Таубергу. В результате сего афронта жена съехала от Антоана к Таубергу, вытребовала развод, выкупив свою свободу за кругленькую сумму в двести тысяч звонкой монетой. Ему все казалось, что это забавный фарс, игра, состязание двух характеров. Их с Александрин супружеская жизнь давно превратилась в некую нескончаемую шахматную партию, где каждый ход был попыткой утвердить собственную волю и право поступать так, как вздумается, без оглядки на партнера. Он даже устроил маленькое представление, торгуясь с супругой о размере выкупа за ее свободу. Но игра внезапно вышла из-под контроля, и князь не смог достойно завершить ее. Теперь, ненавидя себя и презирая весь мир, со злобным удовольствием избавлялся Голицын от проклятых денег. С не меньшим наслаждением, пожалуй, он бы хотел избавиться и от собственной бессмысленной никчемной жизни.

Банкомет, сидевший напротив, громко выдохнул и открыл «лоб». Король! Он даже не удосужился произнести положенной в сем случае коронной фразы: «Ваш король убит». Просто откинулся на спинку кресел и чуть презрительно улыбнулся Голицыну. Проиграть враз шестьдесят тысяч ассигнациями! Это вам не комар чихнул.

Князь поджал губы, — будь они прокляты эти деньги! Он оторвал взор от карт, и первого, кого увидел в полумраке игорного зала, был ненавистный Тауберг в зеленом мундире Вологодского Конного полка. Всесильный кузен Антоана, Александр Николаевич Голицын, обер-прокурор Синода и статс-секретарь, имевший право личного доклада у самого государя императора, после скандала с разводом строго-настрого запретил князю даже приближаться к этому саврасу, весьма прозрачно намекнув на некие дворцовые тайны. Но Антоан люто ненавидел в этом человеке все: основательность высокой фигуры, непроницаемость холодных голубых глаз, безупречное реноме бравого вояки. Что нашла в нем утонченная, избалованная Александрин? И князь Голицын не удержался.

— Нынешний Англинский клуб определенно становится похожим на Мещанское собрание. — Антоан перевел взгляд на банкомета, и добавил, нервно дернув уголком рта, несколько громче, чем тот мог услышать: — Еще немного, и вместе с выблядками кофешенок сюда будут свободно вхожи холопы.

Несколько голов повернулись в их сторону.

— Соблаговолите повторить, что вы сказали, — побледнев, произнес Тауберг, ни секунды не сомневаясь в том, для кого предназначалась эта фраза Голицына.

— Извольте, — бросил на него насмешливый взгляд Антоан. — Я сказал, что в последнее время в Английский клуб допускаются лица весьма сомнительного происхождения.

— Вы имеете в виду кого-то конкретно? — недобро спросил Тауберг.

— Допустим, — поднялся с кресел Антоан, с видимым удовольствием нарываясь на скандал. — И что с того?

Сильный удар отбросил его в кресла. Фиолетовый фрак некрасиво задрался, обнажив бархатный жилет цвета а Лавальер с мелкими золотыми цветочками, на гладкой щеке заметно проступил отпечаток майорской ладони. Среди окружающих и любопытствующих кто-то удовлетворенно хмыкнул.

— Завтра, в час по полудни. Выбор оружия и места за вами, — услышал Антоан то, что и намеревался услышать. — Избранный вами секундант может обратиться к князю Болховскому. Он будет представлять мои интересы. Вы…

— Согласен, — не дал договорить майору Голицын, с ненавистью глядя в его темнеющие глаза. — Пистолеты… Стреляемся на Парголовой дороге за Черной речкой.

Майор, коротко кивнув, отошел от стола. В игорной зале клуба, уставленной диванами, креслами и ломберными столами повисла гнетущая тишина. Все замерли, и лишь клубы сигарного дыма плавно витали под потолком с нимфами и херувимами, обволакивая их голубоватыми облачками.


По всему судя, князю Антону Николаевичу Голицыну самой судьбой было уготовано стать достойным человеком. Для этого было довольно всего: ему досталась одна из самых громких фамилий России, приличное состояние. Его отец, Николай Антонович Голицын, генерал-аншеф, покрывший себя громкой славой в польской и двух турецких кампаниях, был человеком долга и чести и умер, оплакиваемый самим императором Павлом. Который, как известно, был человеком далеко не сентиментальным. Матушка Антоана, Марья Дмитриевна, из древнего московского рода бояр Салтыковых, была также женщина воспитанная и утонченная, знала несколько языков, любила изящные искусства, слагала неплохие вирши и великолепно музицировала, чем неизменно собирала вокруг себя рой поклонников. Впрочем, до смерти мужа упрекнуть ее ни в чем было нельзя, и даже самые злые языки обеих столиц не могли поставить ей в вину и малейшее не соблюдение норм и приличий, принятых в свете. Это уже после кончины Николая Антоновича предалась она поискам новой для себя партии, которые ее так увлекли, что оказались гораздо более занимательными, чем сам конечный результат. Но на воспитании сына Антона это никак не сказалось; родителей своих он и так видел крайне мало, что же касательно до разных мамок, дядек, гувернеров и прочих воспитателей, то их у него имелось с избытком. Кроме того, время от времени процесс воспитания Антоши брала в свои руки одна из его семи теток. Все они были разными, но сходились в одном: сына Николая Антоновича и Марии Дмитриевны они любили самозабвенно и не могли ни в чем ему отказать.

— Хочу, чтобы в нашей конюшне завтра стоял верблюд, — заявил он, например, однажды, прочитав какую-то книжицу про воинственное и загадочное племя бедуинов.

— Да зачем он Тебе? — всплескивала руками дежурная по воспитанию племянника тетушка.

— Верблюд мне крайне необходим, — безапелляционно отвечал князюшка, и, не вдаваясь в подробности, деловито хмурил бровки.

— Где ж мы тебе его возьмем, Антоша?

— В зверинце, — отвечал он, глядя на тетку чистым ясным взором и невинно хлопая пушистыми ресницами.

Нет, он не изводил своими прихотями и капризами окружающих, не клянчил нудно и приставуче желаемого и не бился в слезливой истерике, требуя нужного. Он был поглощен возникшей в его мозгу идеей всецело, и, кроме нее, в мире больше его ничто не интересовало. Если желание сразу не исполнялось, он делался угрюм и раздражителен, у него пропадал аппетит, а его большие карие глаза смотрели на тетушку с не детской печалью и неизбывным укором. День-два, и сердце дежурной воспитательницы не выдерживало: она праведными и не праведными путями добывала требуемое, предпочитая, как и многие, жить по принципу: чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало.

Когда пришло время, по военной части матушка Марья Дмитриевна определять сыночка не захотела, а посему получил он место в Благородном пансионе при Московском университете, где был известен как своими успехами в науках, так и буйным непредсказуемым поведением.

Дабы завершить образование, отправлен был Антоан под присмотром своего верного крепостного дядьки-воспитателя Степана Африкановича в «большое путешествие», — приобрести европейский лоск, мир посмотреть, себя показать. Так как на континенте в сие время было не спокойно из-за шалостей новоиспеченного консула французской республики Буанопартия, родственники сочли за благо направить дитятко к берегам Туманного Альбиона в достославный университет, что располагался в небольшом городке Кембридж недалеко от Лондона. Впрочем, на лекциях Антоан замечен не был. Зато приобрел громкую известность в модных салонах английской столицы. Прославился молодой князь умением обвораживать дам, азартной игрой, изрядно потрепавшей его и без того расстроенное состояние, немыслимыми и рискованными пари, и особенно розыгрышами. Эти розыгрыши оставили о себе долгую память и со временем обросли такими невероятными деталями, что были занесены в анналы истории почти как классика жанра.