— Здесь что, накурено?

Все принялись обнюхивать воздух. Константин даже стал махать в воздухе рукой, как бы отгоняя подальше запах сигарет.

— Накурено, — призналась Лиза. — Я курю.

— Я бы попросила вас не курить! — нахально заявила Вика. — Не выношу никотин!

Лиза хмыкнула и отвернулась.

— Кто хочет, может курить на балконе, — буркнула она через плечо. — Кто высоты не боится.

Спустя полчаса студия превратилась в дурдом.

— Что ты запихиваешь эту рубашку к этой юбке? — визжала Вика. — Кость, ты чего, озверел? Ты еще сюда сапоги присандаль, и совсем будет хорошо — село и люди! Яна, я тебе сколько раз говорила — мой руки после курения! Что ты мне в нос суешь вонючие пальцы?! Олег! — орала она на молодого человека в рубашке с вышивкой. — Позвони, блин, дуре этой, где ее носит!

«Эта дура» Лена должна была привезти ценные указания от Кирсанова, который был недоступен из-за переговоров с какими-то шишками из мэрии. Лена до сих пор не объявилась, и всех это почему-то приводило в бешенство.

А Лиза немного сходила с ума: постеры с Викой будут развешаны на стенах домов — это станет ее визитной карточкой (размером 15*!*ґ*!*7 метров), и если обнаружится хоть один дефект — работать Лизе в районной фотографии, делать до конца жизни карточки на паспорт. Поэтому дополнительная суета совершенно сбивала ее с толку — она и так не могла сосредоточиться, а тут еще сплошные вопли, истерики и претензии.

— Меня надо снимать справа, в три четверти, и света побольше, — распоряжалась Вика, когда Лизе, наконец, удалось затолкать ее на съемочную площадку.

С полчаса Вика не могла оторваться от телефона: ее приглашали на вечеринки, звонили закупщики из Милана, отвлекали люди, интересующиеся Кирсановым, — Лизе уже стало казаться, что Вика приехала сюда, чтобы спокойно поболтать по телефону.

— Вика, я не вчера родилась и представляю, с какого ракурса фотографировать! — рявкнула Лиза.

— Позвони этой идиотке! — крикнула Вика Олегу. — Ты что, разучился цифры набирать?

Олег, который уже полтора часа безуспешно названивал Лене, наконец-то дозвонился. Вика нетерпеливо выхватила трубку.

— Я не понимаю, что происходит? — истерично закричала она. — Какие пробки?! О чем ты вообще говоришь? На метро надо было ехать! Меня не волнует, где ты оставишь машину! Объедут! Значит, так — у нас разногласия с фотографом. Да, она не понимает, как меня фотографировать, она вообще, по-моему, не профессионал…

Лиза в шоке уставилась на Вику, которая для того, чтобы обругать ее, Лизу, позвонила Лене и теперь говорила о ней при ней же в третьем лице. Вот это да! Вот стерва!

Вика сунула ей телефон.

— Ты где пропадаешь? — поинтересовалась Лиза.

— Да бред! — возмущалась испуганная Лена. — На набережной пробка, не выбраться. И ко всему прочему, мобильный разрядился! Еле зарядила — сначала зарядка что-то не работала… А я даже перебраться в правый ряд не могу! Короче, ты с Викой не спорь — она всех нас оптом уволит под горячую руку, и еще мы должны будем — за моральный ущерб. Она с Королевым и Фридкесом в дым разругалась, так что не думай, что ты одна такая умная. Ясно?

— Ясно, — согласилась Лиза.

— Зачем ты мне взял «Версаче»? — шипела Вика на Константина. — С ума сошел? Кто вообще носит «Версаче»?

— Мадонна, — сопротивлялся Кокаев.

— Мадонна «Версаче» рекламирует! — Вика всплеснула руками. — А носят «Версаче» в Житомире и в Урюпинске!

— Хорошо, не будет «Версаче»… — лениво соглашался Костя.

— И убери его подальше! — распоряжалась Вика. — Чтоб он с Марком Джекобсом и рядом не лежал!

«Теперь я понимаю, — устало размышляла Лиза, — кого инквизиторы сжигали на кострах».

* * *

Никита уехал, Маша осталась в беседке одна.

Утро было свежим, солнечным, от реки пахло водой, липы цвели, и шиповник наполнял воздух душным ароматом — уезжать не хотелось!

«Все-таки город — бетономешалка, — думала Маша. — Мы все вертимся и крутимся и даже не замечаем, что вокруг нас — пыль, песок и грязь».

Она вдруг так живо вообразила, что просыпается здесь каждое утро, и лето встречает ее шелестом листьев, а зима — ослепительно белой далью, и воздух скрипит от чистоты, в нарядной кормушке прыгают птички, и можно вернуться из города и встать на лыжи, и в баню — хоть каждый день, и точно знаешь, как зовут соседей, и все они — вежливые, сытые, на хороших машинах, а вокруг порядок, красота, охрана и сады с клумбами…

И всего на двадцать километров дальше Куркина — так что ей не привыкать.

Маша встрепенулась, вспомнив, что Никита вообще-то ей никто. То есть, с одной стороны, он ее любовник, но в любви, собственно, не клялся и замуж тем более не звал. Так что соседи, клумбы и лыжи — все это перспективы неопределенного и расплывчатого будущего. Но Маша отчего-то была уверена, что сейчас для нее нет ничего невозможного. Что мечты для того и существуют, чтобы воплощаться в реальность. И эта уверенность пьянила, кружила голову, и даже было немного страшно — так, как бывает на американским горках, когда удовольствие переплетается с ужасом, но ты готов пережить страх ради того, чтобы ощутить острое наслаждение.

Трубка сначала завибрировала, запрыгала, а потом разразилась звонком.

— Ты представляешь! — задыхалась Лариса, ее коллега с работы. — Олег вчера вышел из дома, пошел в гараж, а ему по дороге на голову упала картофелина! Какие-то дети швыряли картошку из окна, с восьмого этажа, попали прямо по башке!

То, что бывший подлый начальник получил по репе, обогрело душу, но особенной радости не доставило — все-таки она уже уволилась.

— И ты представляешь — сотрясение мозга! — волновалась Лариса.

— Да ладно тебе! — оживилась Маша, вспомнив давнее желание поставить начальнику мозги на место. — Прямо сотрясение?

— А ты думала! Наверное, была крупная картошка. Трансгенетическая, или как там это называется…

— Бывает ведь в жизни… — Маша задумалась и продолжила: — Справедливость.

— Бог с тобой! — расстроилась Лариса. — Все-таки человек в больницу попал.

— Он не человек, — вздохнула Маша. — Он биоробот.

Глава 11

Варя чувствовала себя настоящей писательницей. Весь день она сидела за компьютером с чашкой капуччино, пачкой сигарет, апельсиновым соком и творила, творила, творила. Время от времени выходила, прикурив «Мальборо», на террасу, усаживалась в шезлонг, подставляла лицо солнцу — грела мозги, делала короткий перерыв, чтобы попробовать восхитительный «цезарь» от Натальи Андреевны, а ближе к шести с удовлетворением откинулась в кресле, перечитала написанное и отправила краткое содержание будущего фильма Сергею.

Ей понравилось то, что она сделала. С редким снисхождением к себе Варя осталась довольна поворотами сюжета, характерами главных героев, их мотивациями, завязками-развязками и даже основной идеей, которая вырисовалась в середине работы.

Варя была уверена, что получается хит, что все будут в восторге, что кино выйдет культовое, что все начнут писать, говорить и восторгаться, что ее ждет слава, заоблачные гонорары и вилла в Малибу.

И Богдан — чуткий, внимательный, близкий — лучший в мире спутник жизни, друг и возлюбленный. В его библиотеке, на столе, обтянутом зеленой кожей, так отлично работалось! Варя пребывала в блаженстве: у нее есть любимый мужчина, есть фантастическая квартира, Наталья Андреевна, ультрамодный ноутбук, терраса с видом на Москву…

И действительно, почему не она? Почему какая-нибудь Клава, приехавшая в столицу из Петрозаводска, сбежав от папы-дальнобойщика и мамы с глазами больной собаки, может выцарапать себе красивую жизнь и мужчину, за которым власть, могущество и все соблазны мира? Почему эти Клавы живут в особняках за три миллиона и в квартирах на Остоженке?

Приезжие девочки с блестящими от голода глазами, девочки, у которых от зависти румянятся щеки, девочки, которые очень серьезно, жестоко и зло ругают мужчин — мог ведь машину купить, но не купил, гад! Что ему стоит купить эту машину? Какая разница, сколько потратить — тысячу или десять? Почему у Гали машина есть — новая, серебристая, а у меня, Клавы, нету? Я хуже в постели? Да, надо делать вид, что он вообще ничего не стоит, что вон там, за углом, очередь ко мне стоит из тех, кто и машину купит, и квартиру… Ведь как еще бедной девушке обзавестись жильем? Да пойдет она работать, пойдет, но толку-то?

Варя все это знала наизусть: как они приезжают из своих пятиэтажек, где на каждом этаже куча — то ли от собаки, то ли от человека, и пахнет так, что в животе все переворачивается, и несчастный кодовый замок каждый день выколачивает дядя Коля — потому что с пьяных глаз ну никак не понимает, что с этим замком делать и зачем вообще этот замок нужен, если очень после пива приспичило.

А в столице находится пожилой благодетель и со старомодной учтивостью дарит «Шанель» и «Диор» дарит, и жизнь кажется такой легкой, и надо только ходить из одного кафе в другое, потому что уж, конечно, лучше, когда помоложе, и посимпатичнее, но мы не гордые, с лица воду не пить, главное, чтобы все как у Ульяны или у Ксении, так как преимуществ у всех этих Ксений никаких нету, и МГИМО тут не поможет — главное, голова на плечах и хватка покрепче…

Варя скрывала от других, но себе признавалась откровенно: она сноб, решительный и безжалостный сноб. Она ненавидела наглых девочек с южным акцентом, ненавидела их провинциальную самоуверенность и все эти глупые мыслишки насчет того, что «москвичи вялые и ленивые».

«Хочешь чего-то добиться — работай», — повторяла она про себя, и мама ей повторяла, и все ее отчимы, и родной отец повторяли. И они знали, о чем говорили.

Дедушка со стороны отца был писателем, он оставил семье две квартиры у метро «Аэропорт», загородный дом в Переделкине, коллекцию картин и фарфора. Папа сначала был неудачником, а потом вдруг углубился в политику и превратился в политолога, и заработал на неслабый особняк в Немчиновке, и завел жену старше Вари на три года, и купил Варе машину, а маме в знак признательности — браслет от «Тиффани». Потому что мама, когда папа еще был кромешным неудачником, не вытолкала его взашей, не сказала, что без него всем будет легче. Она работала, и давала ему денег, и уверяла, что все получится, а когда получилось, вздохнула с облегчением, и они, наконец, расстались.