Она уступила-таки своим низменным побуждениям и просмотрела электронную почту мужа, но ничего не обнаружила. Ну, разумеется, не такой уж он простак. Ни на что особенно не рассчитывая, она обыскала его письменный стол и тумбочку. И что дальше? Можно позвонить в клинику Салли, но что сказать ей? «Кажется, Джеймс завел себе любовницу, чье имя начинается на «К». Ты, случайно, не в курсе?» До чего унизительно! Можно самой отправиться в Линкольн и подсмотреть там за ним из кустов. Можно раздобыть телефонную книгу Линкольншира и позвонить каждой женщине, чье имя начинается на букву «К». Она сама не понимала, почему так важно узнать, кто такая эта «К.», без этого, Стефани чувствовала, концы не сойдутся с концами. Она будет ощущать себя полной дурой, уступившей мужа невидимке.


Наташе было не по себе. Она кивнула в сторону маленькой соседней комнатки, подразумевая, что может сделать это только в одиночестве. Там она огляделась, ища, куда бы пристроиться, но, как всегда, все было завалено пакетами с платьями и туфлями. Она сдвинула со стула стопку модных журналов, присела к столу и, глубоко вздохнув, взглянула на номер, записанный на клочке бумаги, нажала кнопки, чтобы скрыть свой номер, и набрала нужные цифры.

«Алло, это Кати, — зазвучала запись на том конце линии. — Сейчас я не могу взять трубку, поэтому, пожалуйста, оставьте ваше сообщение после гудка».

Наташа со вздохом облегчения повесила трубку, слава богу, не пришлось затевать разговор, который они со Стефани продумали заранее: «Здрасте, я из отдела поставки ветеринарных препаратов и пытаюсь разыскать мистера Джеймса Мортимера. В ветклинике мне дали этот номер». «К.», вероятно, ответит: «Ох нет, это Кати» (как теперь стало ясно) — и, возможно, назовет свою фамилию и, может быть, предложит передать информацию Джеймсу или даст номер его телефона. После чего Наташа должна была вежливо с ней проститься. Ну что же, ее имя, по крайней мере, известно, значит, полдела сделано.

— Ну? — спросила Стефани, заглядывая в комнату.

— Ее зовут Кати, — пожала плечами Наташа. — Я с ней не разговаривала, сработал автоответчик.

— Ну и что можешь сказать по голосу? Молодая она? Старая? — Стефани бросилась на стоявший в углу комнаты диван.

— Да трудно сказать. Вроде еще молодая, — нервно проговорила Наташа.

— Сколько ей, по-твоему? Тридцать два? Пятнадцать?

— Не знаю, просто… не старая.

Стефани закатила глаза.

— Акцент какой-нибудь?

— Господи, я правда не знаю. Обыкновенно она говорит.

— Обыкновенно как южанка или как северянка? Или шотландка?

Наташа вздохнула:

— Просто обыкновенно. Слушай, сама ей позвони. У нее, скорее всего, отключен телефон. Послушай автоответчик и реши, как кто она говорит.

— А если она снимет трубку?

— Не снимет.

— Но если?..

— Тогда ты повесишь. Давай. — Она сняла трубку и, снова набрав номер, протянула трубку Стефани, которая взяла ее осторожно, точно бомбу, и отвела подальше от уха. — Слушай же! — прошипела Наташа.

Стефани приблизила трубку к уху как раз в тот момент, когда в ней снова зазвучал голос Кати. Стефани закрыла глаза и напряженно прислушалась, словно голос мог помочь ей представить всю женщину целиком. Когда голос смолк, она быстро положила трубку и подавленно откинулась на спинку дивана.

— Ну что? — спросила Наташа.

— Говорит как обычная женщина, — промолвила Стефани и потерла глаза тыльной стороной кисти.

— И что ты собираешься теперь делать?

Стефани бросила взгляд на часы:

— Мы опаздываем к Меридит. Надо ехать.


Меридит Барнард, престарелая звезда мыльных опер (гибель в авиакатастрофе мужа, два неудачных романа — один из них с мужчиной, который впоследствии оказался ее сводным братом, тюремный срок за нанесение телесных повреждений — все это имело место в ее экранной жизни), была не в настроении примерять платья для церемонии вручения премий. Она сердилась на Стефани, которая опоздала и была рассеянна, и не пыталась это скрыть. В привезенных ей платьях она, по ее словам, выглядела мужиковатой. Стефани и Наташа обхаживали и умасливали ее как могли, но она не поддавалась и напрочь отказалась дать надеть на себя красное платье с облегающим корсажем и подолом «рыбий хвост». Дело в том, думала Стефани с жалостью к актрисе, несмотря на ее грубости, что она и в самом деле выглядит мужиковатой. Причем в любом платье. Но она сама пожелала сделать свой имидж более женственным. Если бы Стефани и Наташа действовали по своему усмотрению, они бы предложили ей жакет и черные свободные брюки в духе Марлен Дитрих.

— Вы ничего не поняли, — обидчиво восклицала кинодива. — Если бы я хотела походить на Ширли Басси, я бы так прямо и сказала.

Стефани едва не ответила, что, будь у Меридит хоть малейший шанс выглядеть хоть вполовину так чудесно, как Ширли Басси, все сочли бы это настоящим волшебством.

— Я просто хотела подчеркнуть ваши формы. Они у вас потрясающие, — сказала она вместо этого. «Их слишком много, и все не в тех местах, где нужно», — подумала она злорадно и едва не прыснула.

— Я хочу сказать, что есть все же грань между женственностью и вульгарностью. А вы этим платьем ее переступили.

Стефани понимала, что спорить с Меридит бессмысленно.

— Мне очень жаль, Меридит, что вы так считаете. Мы будем продолжать искать. И поверьте, найдем для вас нечто стоящее.

— Я тоже надеюсь на это, — кивнула Меридит. — Как-никак я плачу вам немалые деньги.


В шесть пятнадцать обе подруги почувствовали, что окончательно выдохлись. Стефани отказалась от предложения Наташи зайти куда-нибудь по дороге домой и выпить по коктейлю — как они обычно делали, когда Джеймс уезжал в свою провинцию. Она хотела сама уложить Финна спать. Они поймали такси, которое высадит ее на Белсайз-Парк, а Наташу повезет в ее уютный семейный коттедж на Мусвелл-Хилл.

— Я хочу поговорить с ней, — зловеще процедила Стефани, когда они ехали по Чак-Фарм-роуд.

— С Меридит? — спросила Наташа, в чьей голове все еще прокручивалась драма сегодняшнего дня.

— С этой Кати! Я решила позвонить ей и сказать, что все знаю. Послушаю, что она мне ответит.

Наташа шумно выдохнула.

— Может быть, лучше сказать это Джеймсу?

— Нет! Он отопрется, скажет, что это неправда, и ее предупредит, чтобы от всего отпиралась. И я так и не узнаю правды.

— Ну хорошо, — согласилась Наташа, впрочем не слишком уверенно.

— Завтра, когда он точно будет на работе, — решительно заявила Стефани, обнимая подругу на прощание, перед тем как выйти из такси.


Глава 8


Утром по средам у Кати всегда было плохое настроение. Прежде всего, предстояло расставание с Джеймсом до будущего воскресенья. Его среды всегда проходили одинаково — он рано уходил на работу, до часу принимал пациентов, потом быстро перекусывал и садился в автомобиль, чтобы ехать в Лондон. В лондонской клинике он принимал своих пациентов по четвергам и пятницам, в субботу отдыхал, а в воскресенье проделывал обратный путь в Линкольншир.

В это утро Кати поднялась рано — обычно она любила полежать в постели часов до девяти, попивая чаек, который Джеймс всегда приносил ей перед уходом, — и помогла ему собрать вещи. Ей нравилось хозяйничать для него, подавать ему стопку свежего, только что отглаженного белья, готовить здоровый плотный завтрак, на случай если он не успеет пообедать. Этим утром она приготовила яйца, бекон и грибы, целую гору тостов и сварила в кофеварке свежесмолотый кофе.

Пока Джеймс ел, она суетилась возле него, подливала кофе, предлагала намазать тост маслом. Джеймс никогда бы не сказал ей этого, но он находил повышенное внимание к себе, кудахтанье и нежную заботу довольно угнетающими. По утрам в среду все его мысли были уже о возвращении в Лондон, о взрослом, уравновешенном общении со Стефани, когда двое зрелых людей без ненужной шумихи устраивают свои повседневные дела, тогда как с Кати его скорее связывали отношения опеки, ребенка — взрослого.

Ему нравилась в Кати ее беззащитность, детский интерес к миру, наивный оптимизм, но время от времени, честно говоря, все это начинало раздражать. Иногда у него не было настроения слушать детский лепет и играть в подростковые игры. Просто хотелось спокойно съесть свой завтрак. Кроме того, к среде желание увидеть сына становилось слишком сильным. Он, конечно, разговаривал с ним каждый день, как и со Стефани, хотя иногда это бывало сопряжено с трудностями — приходилось удаляться в какой-нибудь уголок, где Кати не могла услышать разговор, и делать вид, что он звонит Малкольму или Саймону. Он закатывал глаза, шептал «по работе» и быстренько скрывался в спальне или ванной. Кати ни разу не усомнилась, что он говорит правду. Она по натуре была доверчива.

В это утро, как и в любое другое утро среды, Кати вышла на крыльцо помахать Джеймсу на прощание, тихо хлюпая носом и пытаясь делать веселое лицо, чтобы не расстраивать его. В конце концов, он и сам не рад своей кочевой жизни. Конечно, в его отсутствие ей одиноко, но у нее есть Стенли, друзья и ее маленький домик. Ей не надо спать на раскладушке и есть дурно приготовленную Аби пищу. Когда он отъезжал, она одну за другой посылала ему вдогонку полные любви эсэмэски, чтобы он не чувствовал себя одиноким. А Джеймс, останавливаясь перекусить на станции техобслуживания, торопливо стирал их, прежде чем возвращался домой.


После его отъезда на Кати наваливалось дело, из-за которого она тоже не любила среды. Вот уже три месяца по средам к ней на сеанс акупунктуры приходил пациент по имени Оуэн. Кати любила всех своих пациентов. Она верила, что люди по натуре добры и только обстоятельства вынуждают их поступать дурно. Да и Оуэна она не то чтобы не любила… Ей было глубоко жаль его. Жизнь его была кошмаром: жена ушла от него к человеку, живущему за соседней дверью. По ночам, лежа в постели, Оуэн слушал, как Мириам и его бывший приятель Тед за стеной занимались сексом. Поэтому теперь он спал на надувном матрасе в гостиной на полу, а спальню использовал под кладовку. Свою работу в мясной лавке Оуэн потерял, потому что его поймали на том, как он размазывал плевок (он, по крайней мере, утверждал, что это были слюни, хотя кто знает, это могла быть и другая жидкость физиологического происхождения, желающих особенно всматриваться не нашлось) по свиному окороку, который должны были доставить Теду и Мириам. Нижний Шиппингем был не тем местом, где жителям представляется много возможностей заработка, так что теперь он перебивался на пособие, сидел на террасе в своем коттедже изо дня в день и время от времени громко выкрикивал оскорбления в адрес жены, которой скоро предстояло стать бывшей женой.