– Нет! – вполголоса сказал он. – Это было бы трусостью и принято, как признание вины. Непременно должен быть еще какой-нибудь исход… Такого торжества во всяком случае я им не доставлю.

Он снова продолжил свою молчаливую прогулку, погруженный в мрачные думы о предстоящем ему решении.

Тем временем отец Макса Бруннова был занят приготовлениями к завтрашнему отъезду. Сам Макс отправился продолжать начатую вчера осаду и с новыми подробностями объяснял «дорогому тестю», какого прекрасного, несравненного зятя он может приобрести в лице доктора Макса Бруннова.

Рудольф Бруннов не противоречил сыну, зная, что тот всегда добьется своего. Сам он всего охотнее уехал бы уже сегодня, если бы не дал Максу обещания остаться до завтра. Он не находил себе места, и все выражения сочувствия и поздравления по поводу его освобождения только тяготили его. Окончив письмо с извещением о своем приезде, он только что собрался отдать его служанке, как она сама без зова поспешно вошла в комнату и, задыхаясь, доложила:

– Господин доктор, его превосходительство господин губернатор!

Бруннов быстро обернулся и увидел барона, который уже вошел в соседнюю комнату, а теперь подошел ближе и сказал официальным тоном:

– Я хотел бы несколько минут поговорить с вами, господин доктор.

– К вашим услугам, ваше превосходительство, – ответил Бруннов, и так как растерянное лицо служанки напомнило ему, что не следует проявлять удивление, передав письмо, отпустил ее.

Когда они остались одни, Равен сразу отбросил первоначальный официальный тон.

– Тебя удивляет мой приход? – спросил он. – Ты один?

– Да, моего сына нет дома.

– Это хорошо, так как при нашем разговоре не должно быть свидетелей. Будь добр, запри дверь, чтобы никто не мог нам помешать.

Доктор молча исполнил его просьбу и снова вернулся на прежнее место. Несколько секунд бывшие товарищи молча стояли друг против друга, глядя с такой же неприязнью, как и при первой встрече. Первым заговорил барон.

– Ты не ожидал видеть меня у себя? – повторил он.

– Я действительно не могу понять, что могло привести ко мне губернатора Р., – был ответ.

– Я больше не губернатор, – холодно произнес Равен.

Бруннов бросил на него быстрый, испытующий взгляд.

– Так ты подал в отставку? – спросил он.

– Я оставляю свой пост, но прежде чем покинуть город хочу получить разъяснение по поводу газетной статьи, в которой так усердно описывается мое прошлое. Ты лучше всякого другого можешь дать мне это разъяснение, потому я и пришел к тебе.

– Эта статья исходила не от меня, – сказал Бруннов после паузы.

– Может быть, но ты во всяком случае дал повод к ней. В настоящее время ты и я – единственные оставшиеся в живых участники той катастрофы; все остальные умерли или пропали без вести. Один ты мог сделать такие разоблачения.

Бруннов молчал; он слишком хорошо помнил тот день, когда полицмейстеру удалось ловким маневром вынудить у него слова, получившие теперь роковое значение.

– Я только удивляюсь, почему ты раньше не предпринял таких шагов, – продолжал Равен. – Ты или кто-нибудь другой.

– Отвечай сам на свой вопрос! – мрачно сказал Бруннов. – У нас не было доказательств. Мы были глубоко убеждены в твоей вине, но общество требует фактов, а их мы не могли ему дать. Ты спрашиваешь, отчего раньше против тебя не поднялся ни один голос? Но ты ведь отлично знаешь, что в, то время, которое, к счастью, давно прошло, всякий неугодный голос заставили бы замолчать. Арно Равен в самое короткое время сделался влиятельнейшим другом и любимцем министра, а вскоре и назвал его отцом. Позже барон фон Равен стал могущественной опорой правительства, которое не могло без него обойтись. В то время не допустили бы ни малейшей критики против тебя, ее просто потушили бы, объявив ложью, клеветой. Все мы это знали, и потому другие молчали. Меня такие соображения не могли бы остановить, но я… не хотел тебя обвинять, да и теперь не сделал этого. К теперешним разоблачениям могли дать повод несколько слов, которые, боюсь, с намерением выманили у меня во время моего заключения. Конечно, в этом деле участвовал полицмейстер. Он – твой враг!

– Нет, только шпион! – с презрением сказал Равен. – Поэтому я и отказываюсь требовать от него ответа. Кроме того, он не был уполномочен молчать о том, что ему было сообщено. Ты сообщил эти сведения, ты и должен дать мне удовлетворение.

– Я – тебе? Что это значит? – изумленно спросил Бруннов.

– Что значит? Я думал, что это не требует объяснений. Существует только одно единственное средство смыть оскорбление, которое ты мне нанес. Уже при нашем первом свидании в моем кабинете ты произнес слова, от которых вся кровь во мне закипела. Но тогда ты был беглецом, тайно поспешившим к постели больного сына, и каждый час твоего пребывания здесь грозил тебе опасностью. Тогда не время было требовать от тебя объяснений. Теперь ты свободен, выбирай время и оружие!

– Я должен драться с тобой? – воскликнул Бруннов. – Нет, Арно, этого ты не можешь, не смеешь от меня требовать!

– Я настаиваю, и ты согласишься на мое требование.

– Нет, нет! Со всяким другим я готов драться, если нужно, но не с тобой!

На лбу барона прорезалась глубокая складка. Он хорошо знал друга своей юности, оставшегося, несмотря на свои седые волосы, той же горячей головой, и помнил, что в раздражении страстная натура Бруннова не знала границ. Оставалось лишь задеть слабую струну.

– Я не думал, что после нашей разлуки ты сделался трусом! – с нескрываемой насмешкой начал барон.

Удар попал метко: Бруннов вскочил с места, и его глаза засверкали.

– Возьми свои слова назад! – с угрозой крикнул он. – Ты знаешь, что я никогда не был трусом, мне не нужно доказывать тебе это.

– Я ничего не беру назад, – объявил Равен. – Ты высказал по моему адресу обвинение в бесчестье, повторил его постороннему, заранее зная, что он разнесет его по всему свету, а теперь хочешь уклониться от ответственности! Называй это, как хочешь, но я называю трусостью.

Все самообладание Бруннова исчезло, когда роковое слово было вторично брошено ему в лицо.

– Остановись, Арно! – выкрикнул он. – Я не могу этого перенести!

Барон оставался непреклонным, ни один мускул в его лице не дрогнул. С полным хладнокровием он шаг за шагом вел своего противника к совершенной утрате самообладания.

– Так вот твоя месть! – презрительно сказал он. – Ты двадцать лет медлил нанести удар. Пока я стоял на высоте власти, ты не отважился задеть меня. Разумеется, легче напасть на человека, которому грозит падение. Винтерфельд был по крайней мере честным противником. Он открыто вызвал меня на бой. Ты же предпочел ранить меня из засады, воспользовавшись для нанесения удара чужими руками. Ты, не задумываясь, дал полицмейстеру и печать и оружие против меня, а для того, чтобы померяться оружием со мной, который должен отомстить за оскорбление, у тебя не хватило мужества. Правду сказать, Рудольф, я не считал тебя способным на такую низость и подлость…

– Довольно! – задыхаясь, перебил его Бруннов. – Я принимаю твой вызов.

Доктор коротко и тяжело дышал, побледнев как смерть и дрожа всем телом, он оперся на спинку ближайшего стула. В глазах барона мелькнуло что-то вроде сострадания при виде страшно взволнованного человека, которого он поставил лицом к лицу с таким ужасным выбором, но голос нисколько не выдал его чувств, когда он снова заговорил:

– Хорошо! Я попрошу полковника Вильтена, коменданта здешнего гарнизона, быть моим секундантом; он обо всем условится с тем, кого ты выберешь.

Бруннов только кивнул головой в знак согласия. Барон взял со стола свою шляпу и еще раз обратился к бывшему другу:

– Еще одно слово, Рудольф! Дело это для меня важнее жизни, и я надеюсь, что из дуэли ты не сделаешь пустой комедии. Ты, пожалуй, был бы в состоянии выстрелить в воздух. Не вынуждай меня повторять перед свидетелями то, что я только что сказал тебе. Даю тебе слово, что я так и сделаю, если ты намеренно промахнешься.

Бруннов вскочил с места, и в его глазах загорелась ненависть.

– Будь покоен! – ответил он. – То, что ты сейчас заставил меня выслушать, убило последние остатки воспоминаний юности. Ты прав: между нами возможен только бой не на жизнь, а на смерть. Я тоже умею мстить за оскорбление!

С минуту они смотрели друг на друга; они говорили без слов, но их безмолвные речи были ужасны. Затем Равен повернулся, намереваясь уйти.

– Итак, до завтра! Теперь я пойду, отыщу полковника.

ГЛАВА XX

Было послеобеденное время. Барон Равен сидел за письменным столом, просматривая бумаги. Все распоряжения относительно завещания были окончены, но оставалось еще многим распорядиться. Полковник Вильтен с готовностью предоставил себя в распоряжение барона. Его тяготили установившиеся между ними холодные и принужденные отношения, поэтому он с радостью ухватился за первую возможность оказать услугу Равену и обещал распорядиться всем необходимым для назначенной на следующий день дуэли.

Равен только что закончил письмо и надписал адрес: «Доктору Рудольфу Бруннову». Складка на его лбу стала еще глубже.

– Я не могу избавить тебя от этого, Рудольф, – тихо произнес он. – Ты никогда не примиришься с несчастным часом, когда мы должны будем стать друг против друга с оружием в руках, но другого исхода нет.

Он отложил письмо и снова взялся за перо, но прошло несколько минут, прежде чем он написал первые строки, потом остановился и снова начал писать, опять остановился и наконец разорвал листок. К чему прощаться? Каждое его слово дышало горечью, и письмо могло стать вечным укором для той, которой оно предназначалось.

Барон отбросил перо и опустил голову на руки. Он не напрасно боялся той минуты, когда единственное чувство, которое он старался схоронить в глубине души, снова всплывет наружу. Ему удавалось казаться спокойным в течение последних часов, хотя ненависть, негодование и оскорбленная гордость рвали его душу на части. Строгая педантичность и теперь не покидала его. Все уже было приведено в порядок, все кончено, кроме одного, и это «одно» пробудилось с прежней неотразимой силой.