– Все даровое рано или поздно кончается, и приходится платить, – заметил наместник. – Пора бы вам подумать об этом.

– Мы обязательно подумаем об этом, – злобно ответил венецианец, – и сообщим о вашем намерение папе.

– Это правильно, – поддержал его граф. С родителями всегда надо советоваться.

– Я имел в виду папу Римского, – уточнил купец.

– Тогда тем более.

Конрад, потерявший интерес к перепалке взрослых, ковырял ногтем подлокотник. И когда купец, кланяясь, отошел в сторону, спросил у наместника:

– Эд, можно мне уйти уже, мне скучно.

– Ваше величество, еще немного, прошу вас. Давайте побеседуем с фра Герэном. Он как раз направляется к вам. Помните вопрос?

– Помню, – буркнул наследник, и с хмурым видом стал ожидать приближения гроссмейстера иоаннитов.

Приблизившись, гроссмейстер поклонился.

– Здравствуй Герэн, какие новости? – спросил мальчик.

– Ничего особенного, – удивленно ответил гроссмейстер, – так, мелкие стычки с мусульманами.

– А что это за невинные люди, которых ты арестовал на нейтральной земле?

– Какие люди? – спросил фра Герэн.

– Мужчину и женщину, – вступил в разговор граф, – вы обвинили их в шпионаже.

– Ваше величество прекрасно осведомлены о моих делах, – любезно ответил фра Герэн. – Я и сам, было, решил, что они ни в чем не повинны. Правда, при мужчине было письмо, адресованное султану Малику Ашрафу, злейшему нашему врагу.

– Почему же злейшему? – удивился Эд. – Кажется, король Фридрих, заключил мир с мусульманами.

– Но дело даже не в письме, – продолжал Герэн, – я решил не обращать на него внимания, и хотел отпустить их. Как вдруг на конвой, сопровождавший этого мусульманина, было совершено нападение. Это обстоятельство подтверждает, что наши подозрения имели почву, и он виновен.

– Если человек бежит, значит, он виновен? – спросил Эд. – А, если он просто не хочет сидеть.

– Если его арестовали, значит, он виновен, у моих людей были основания для таких действий.

– Допустим, – заметил наместник, – но речь идет не о мужчине, возможно, вы и правы насчет его вины. Но вы стали хватать наших людей. Ко мне явился некий рыцарь, утверждая, что был задержан вашими людьми. Служебное рвение – вещь хорошая, но стоит ли хватать всех без разбора.

– Рыцарь сей странным образом замешан в этой истории, – ответил Герэн.

– Кажется, он виноват лишь в том, что оказался попутчиком этой пары паломников. Ведь они паломники?

– Так они назвались.

– Дорогой гроссмейстер, задача госпитальеров состоит в том, чтобы сопровождать христианских паломников, а не мусульманских, к тому же помимо их воли. Тут уж вы перестарались. Давайте разберемся в этой запутанной истории. Пришлите эту женщину, мы хотим ее допросить.

– Вы? – переспросил гроссмейстер.

– Кажется, я произношу слова довольно внятно, – заметил наместник. – И, должен вам напомнить, дорогой гроссмейстер, что в Иерусалиме я представляю короля Фридриха. Полагаю, вы уже отправили послание его святейшеству папе. Надо, чтобы его величество король Фридрих, был также в курсе происходящего в иерусалимском королевстве. Кстати, они помирились, вы слышали об этом? Так что нет никакого резона скрывать информацию от одного из них. Надо сообща выполнять нашу святую миссию. «Проклятый выскочка», – подумал гроссмейстер. Поклонившись наследнику, он отошел к своей свите. Граф проводил гроссмейстера внимательным взглядом.

– Эд, я хочу уйти, – заявил Конрад, когда утомительный для него разговор закончился. – Тебе больше ничего не нужно от меня?

– Не мне, ваше величество, – возразил граф, – все, что я делаю, делаю во благо вашего трона.

Конрад встал, все замерли, поскольку никто не упускал фигуру мальчика из виду. Глашатай провозгласил:

– Король покидает собрание.

Конрад прошел сквозь толпу кланяющихся вельмож и скрылся в одной из дверей. Наместник пошел по залу, отвечая на приветствия, заговаривая с некоторыми из вельмож. Его вниманием надолго завладел Эрман фон Залца, гроссмейстер тевтонского ордена. Он был приверженцем короля Фридриха, и потому пользовался благосклонностью наместника. Переговорив с ним, наместник заметил:

– Что-то Армана де Перагора не видно?

– Наверное разбирается со своими людьми, – ответил фон Залца.

– А что случилось? – поинтересовался наместник.

– А вы не слышали? Сегодня днем, двое каких- то паломников как следует, вздули около десятка храмовников в таверне Джакомо.

– Вы ничего не путаете? – недоверчиво сказал наместник. – Двое паломников одолели десяток тамплиеров?

– Именно, ваша светлость, возможно даже больше десяти.

– Сведения достоверны?

– Абсолютно. Один из моих рыцарей обедал там. Он все видел своими глазами.

– И не пришел на помощь тамплиерам? – укоризненно спросил наместник.

– Нет, не пришел, более того, он приказал своим людям, а их было около десятка – не вмешиваться.

– Вы поступили благоразумно, – заметил граф, – а то вдруг бы и вашим досталось.

– Ваша светлость, – сказал задетый гроссмейстер.

– Я пошутил, – сказал наместник, – это хорошо, что с них сбили спесь. А интересно было бы узнать, кто эти люди. Я бы взял их на службу. Такие молодцы на дороге не валяются.

– Тамплиеры с ног сбились, разыскивая их. Но те, как сквозь землю провалились. Взяли хозяина таверны, вы бы вмешались, ваша светлость, он хороший малый. Вы ели его фаршированную рыбу? Это что-то особенное.

– Хорошо, я вмешаюсь, – пообещал наместник и поманил к себе Раймонда, который все это время стоял рядом с помощником графа.

– Шевалье, – сказал он, когда тот приблизился, – я поговорил с фра Герэном, завтра он привезет вашу даму.

– Благодарю вас, ваша светлость, – воскликнул Раймонд, – отныне моя жизнь принадлежит вам, распоряжайтесь ей.

– Ну, зачем же такие крайности. Скоро прием закончится и будет ужин, я бы хотел бы, чтобы вы спели на нем свои песни. Мне кажется, весть, которую я сообщил, должна вдохновить вас.

– С превеликим удовольствием.


Вторая часть приема предполагало пиршество. Приглашенные переместились в соседний зал, меньше размером, где по периметру стен были составлены столы, уставленные разнообразной снедью и вином. Между столами сновали слуги, обнося гостей закусками, разливая вино в кубки. В середине зала кривлялись шуты, их сменяли акробаты, танцовщицы, музыканты. Когда застолье было в самом разгаре, в центр зала вышел герольд и объявил:

– Сейчас нам споет уроженец Прованса, благородный рыцарь, сподвижник графа Н. трубадур Раймонд Видал де Бесалу.

Наступила тишина. Появился Раймонд, он держал в руках гитару. Тронув струны, он запел:

Боярышник листвой в саду поник,

Где донна с другом ловят каждый миг:

Вот-вот рожка раздастся первый клик!

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Ах, если б ночь господь навеки дал,

И милый мой меня не покидал,

И страж забыл свой утренний сигнал…

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!


Под пенье птиц сойдем на этот луг.

Целуй меня покрепче, милый друг,

Не страшен мне ревнивый мой супруг!

Увы, рассвет, ты слишком поспешил

Продолжим здесь свою игру, дружок,

Покуда с башни не запел рожок:

Ведь расставаться наступает срок.

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Как сладко с дуновеньем ветерка,

Струящимся сюда издалека,

Впивать дыханье милого дружка!

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Красавица прелестна и мила.

И нежною любовью расцвела,

Но, бедная, она невесела, -

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Песня вызвала восторг и шумное одобрение зала. Когда шум утих, Раймонд запел следующую песню:

Христос, к тебе нестись должны

Мои рыданья – это ты

Послал мне горе с вышины

Где мира лучшие сыны

Не за тебя ль идет война


После первого же куплета наступила полная тишина, так что слышно было, как гудит ветер за окнами.

– Кажется, он выбрал не лучшую свою песню, – пробормотал наместник, – хорошо, что нет патриарха.

Раймонд продолжал петь:


В саду у самого ручья,

Где плещет на траву струя,

Там средь густых дерев снуя

Сбирал я белые цветы.

Звенела песенка моя,

И вдруг – девица вижу я

Идет тропинкою одна.

Стройна, бела, то дочь была

Владельца замка и села.

И я подумал, что мила

Ей песня птиц, что в ней мечты

Рождает утренняя мгла

Где песенка моя текла,

Но тут заплакала она.

Глаза девицы слез полны,

И вздохи тяжкие слышны.

Туда ушел и милый мой,

Красавец с доблестной душой,

О нем вздыхаю я с тоской,

И дни безрадостно пусты.

Проклятье проповеди той,

Что вел Людовик сам не свой,

Во всем, во всем его вина.


И вдоль по берегу тотчас

Я поспешил на скорбный глас,

И молвил: «Слезы скорбных глаз -

Враги цветущей красоты

Поверьте, Бог утешит вас,

Он шлет весну в урочный час,

И к вам придет души весна».


«Сеньор, – она тогда в ответ, -

Господь прольет, сомненья нет,

На грешный милосердный свет

Небесной, вечной чистоты.

Но сердцу дорог здешний свет

А он любовью не согрет

И с другом я разлучена.


Когда отзвучали последние строки, в зале раздались редкие аплодисменты. Дерзость этой песни была очевидна. «Кто его сюда привел? – спросил чей-то голос». «Тише, – ответили ему, – он, кажется, пришел с наместником». На этом обсуждение прервалось. Присутствующие на пиру сеньоры сочли лучшим сразу же забыть об этом. Эд Монбельярский был наместником короля, известного своим вольнодумством. Человек, способный, не боясь кары небесной, сомневаться в непорочности девы Марии, и который открыто, называл Христа обманщиком, вполне мог устроить подобную провокацию, чтобы отметить тех, кто будет выражать недовольство. Граф сделал знак, и в дело вступили музыканты. Затем он подозвал трубадура.