– Там всего два человека, паломники.

Храмовников было около десятка. Шестеро из них уже лежали без чувств или были небоеспособны. Оставшиеся четверо дрогнули и отступили в общий зал:

– Что вы сидите, – стали взывать они к посетителям, – там мусульмане.

Громкий хохот был им ответом. Тогда они торопливо ушли, пригрозив вернуться и разобраться со всеми.

– О праотец Авраам, – причитал еврей, – как это могло произойти? Что же теперь будет.

– Простите, – тяжело дыша, сказал Али, – но это они начали.

– Да, да. Я видел. Правда, мне от этого не легче. А вам надо уходить, потому что они сейчас вернутся и арестуют вас. А когда выяснится, кто вы, пропадет и моя голова. Прошу вас. Но вы молодцы, я получил удовольствие.

Извинившись и поблагодарив хозяина, друзья натянули на головы монашеские клобуки и покинули заведение. Когда они проходили через зал, их сопровождал ободрительный гул. Оказавшись на улице, они, торопясь, пошли, куда глаза глядят.

– Если бы они все на нас навалились, пожалуй, мы бы не сдюжили, – заметил Егорка, – почему, интересно, они не пришли тем на выручку?

– Это тевтонцы, – сказал Али, – а мы дрались с тамплиерами. Германцы не любят франков.

– У них у всех кресты на одежде. Как ты их различаешь?

– У тамплиеров плащ белого цвета, – объяснил Али, за время плена в беседах с толмачом, поднаторевший в различиях рыцарских орденов, – а крест красного, а у рыцарей Тевтонского Ордена – плащ белый, а крест черный, у госпитальеров, которые нас разыскивают – плащи черные, кресты белые. Но мы легко отделались, нам повезло

– Ну, да, – скептически отозвался Егорка, – если учитывать то, что мы потеряли кров и нам эти козлы не дали поесть, как следует. Я думаю, что приятно жить на свете, когда ты способен во всякой неудаче находить что-то положительное. Завидую.

– Учись, – посоветовал Али и добавил, переходя на стихотворную форму. – Перейди в мою веру, учись у меня, пей вино, но не пей эту горечь вселенной.

– Хорошо сказано, – одобрил Егор, – сам сочинил?

– Омар Хайям, но он мой земляк. А ты запомни, что во всякой неудаче таится зародыш успеха, а каждый успех обречен в дальнейшем на неудачу.

– Что это у тебя подмышкой оттопыривается? – спросил Егорка.

– Кувшин, – ответил Али.

– Полный, – уверенно сказал Егорка.

– Как догадался? – спросил Али.

– У тебя одно плечо выше другого.

– Молодец, – похвалил Али, – сметлив.

Беседуя, таким образом, они быстро шли по улицам Иерусалима, сворачивали в переулки, оказывались в тупике, поворачивали обратно. Затем пристали к толпе паломников и долго шли за ними, пока не оказались в небольшом дворике, с одной стороны которого возвышалась мечеть, а с другой – высился храм. Это был тот самый храм Гроба Господня – вожделенная цель всех крестовых походов. У мечети никого не было. У церкви же роилась толпа пилигримов. Вдоль стен сидело, лежало множество нищих и убогих. Недолго думая, Али опустился на землю возле женщины, просящей подаяние, и потянул за собой Егорку. Женщина неодобрительно покосилась на конкурентов.

– Не бойся, мать, – успокоил ее Али, – все, что нам подадут, я отдам тебе.

Они просидели так до наступления темноты, поочередно прикладываясь к кувшину, который, соблюдая меры предосторожности, закрывали полой рясы. Женщина, которой они отдали все мелкие монеты, доставшиеся на их долю, прониклась к ним расположением и угостила их двумя корками хлеба. В ответ друзья угостили ее вином. После этого женщина часть монет попыталась вернуть, но друзья воспротивились. Тогда она вовсе расчувствовалась и разрешила им прийти завтра, и все, что им подадут, оставить себе. Из храма вышел служка и стал закрывать ворота. Что-то в его облике показалось Али знакомым. Он толкнул друга и обратил его внимание.

– Фома, – позвал Егорка.

Удивленный монах обернулся, недоумевая, кто в Иерусалиме может знать его по имени, но в следующую минуту сообразил, еще не видя окликавшего, что это может быть только один человек. Во дворе еще оставалось несколько человек, а в сгустившихся сумерках трудно было разглядеть лица. Наконец, он понял, что голос звучит из-под монашеского клобука. Подойдя к двум попрошайкам, он спросил:

– Что случилось?

– Долго рассказывать, нам надо укрыться, – ответил Егорка.

– А Расул?

– Мы не хотим вновь подвергать его опасности.

– Но он все равно сейчас появится запереть ворота. Он поможет.

– Тогда тем более надо укрыться, как-то неловко появляться перед ним в таком виде.

– Что постыдного в монашеском одеянии, – обиделся Фома.

– Дело не в одежде, – объяснил Али, – Расул правоверный мусульманин, мы сегодня немного выпили, проявим к нему уважение.

– Где же я вас укрою.

– Там, – показал Егорка в глубь церкви.

– То есть, показаться пьяным перед мусульманином – вам неловко. А войти в таком виде в храм вы можете?

– Не занудствуй – сказал ему на это Егорка. – Во-первых, у вас там вином людей причащают. А во-вторых, вспомни, сколько я для тебя сделал.

Один из этих доводов подействовал. Фома, скрепя сердце, приоткрыл ворота и впустил друзей внутрь.

Наместник Палестины

Конраду, наследнику короля Фридриха, было в это время семь лет, и командор, говоря пленникам – король решит вашу судьбу, имел в виду вовсе не его, а регента. Графа Монбельярского, наместника Фридриха в Палестине. Эд де Монбельяр сопровождал Фридриха в крестовом походе с того момента, когда тот, возглавляя весьма скромную армию в полторы тысячи рыцарей и десяти тысяч пехотинцев, выступил в крестовый поход из Бриндизи 28 июня 1228 года.

Император прибыл в Лимасол и сразу же пригласил к себе Жана д'Ибелина, правителя Бейрута, регента юного короля Кипра Генриха Лузиньяна. В доме, где он остановился, тайно ночью открыли дверь, ведущую в сад, и ввели через нее тайком более трех тысяч вооруженных людей. Руководил этой операцией Эд Монбельярский. Во время пиршества Фридрих посадил рядом с собой сеньора Бейрута. А оба его сына, Балиан и Бодуэн по обычаю того времени прислуживали за столом. Один стольником, резавшим мясо, а другой кравчим. Когда пир подошел к концу, из своих укрытий вышли вооруженные люди и встали у дверей. Кипрские бароны тревожно переглядывались, но не проронили ни слова. Император сказал, обращаясь к сеньору Бейрута: «У меня к вам две просьбы, во-первых, чтобы вы отдали мне город Бейрут, коим владеете и управляете не по праву. А во-вторых, чтобы вы выплатили мне все, что взималось с кипрского бальяжа, и что было получено по праву регалий со дня смерти короля Гуго, то есть доходы за десять лет, на которые я имею право по обычаю Германии». Жан Ибелин ответил: «Сир, полагаю, что вы играете и смеетесь надо мною».

Тогда император положил руку ему на голову и сказал: «Клянусь этой головой, если вы не выполните этих двух моих просьб, то окажетесь в заключении». Сеньор Бейрута встал перед собранием и сказал: «Я владел и владею Бейрутом как моим законным фьефом. Моя сестра королева Изабелла, которая была законной наследницей Иерусалимского королевства, передала его мне, когда он был отвоеван христианами и стоял весь разрушенный, так что от него отказались и тамплиеры, и госпитальеры, и все бароны Сирии; я его восстановил и поддерживаю благодаря милостыне христиан и своим трудом, отдавая ему все свои дни и все доходы, что получаю с Кипра и других земель. Если вы считаете, что я держу город не по праву, то я готов держать ответ перед курией Иерусалимского королевства. Что касается требуемых вами доходов Кипрского бальяжа, то я их никогда не имел. Ренту взимала королева Алиса, моя племянница, имевшая права на бальяж и расходовавшая ее по своему усмотрению, в соответствии с нашими обычаями. И будьте уверены, что ни под страхом смерти, ни тюремного заключения я ничего не сделаю, если только законная курия не принудит меня к этому». Выслушав, император заметил: «Я давно слышал, еще, когда был у себя за морем, и хорошо знаю, что говорить вы умеете очень красиво и благопристойно, на словах вы мудры и ловки, но я вам покажу, чего стоят ваши ум, и ловкость, и слова перед моей силой». Священники и бароны, присутствовавшие на пиру, попытались примирить их. И после долгих уговоров император согласился прибегнуть к арбитражу Иерусалимской курии. Но потребовал в заложники двух сыновей Жана, которых сразу же заковали в цепи и бросили в тюрьму. Указ папы об отлучении Фридриха от церкви пришел в Иерусалим раньше, чем туда прибыл Фридрих. Гроссмейстеры тамплиеров и госпитальеров демонстративно заняли сторону церкви. Когда Фридрих приехал короноваться в храм Гроба Господня, он просто вошел в храм, взял корону с главного алтаря, сам возложил ее себе на голову. Единственным представителем церковных властей, стоявшим рядом с ним, был гроссмейстер ордена тевтонских рыцарей Герман фон Зальца. На следующий день после этой светской коронации иерусалимский патриарх Геральд наложил на Святой город интердикт. Разъяренный Фридрих вернулся в Акру, где первым делом подверг атаке дом тамплиеров и принадлежавшую им крепость Шатель-Пелерен. В отместку храмовники натравили на императора чернь. 1 мая 1229 года, когда император, никого не извещая, на рассвете, направился к своей галере, стоявшей напротив скотобойни. Мясники с ближних улиц стали его преследовать и забрасывать требухой и потрохами. Граф, втайне провожавший короля, прибежал и вместе со своими людьми разогнал простонародье.

В приемной, которого мы оставили странствующего рыцаря в ожидании аудиенции. Раймонду пришлось просидеть там более часа под пристальными взглядами секретаря, в обществе других посетителей, знатных сеньоров и баронов. Приемная редела, наконец, когда он остался один, из аудиенц-зала выглянул секретарь и, сверившись со списком, сказал:

– Аудиенция закончена, кажется, все.

– Еще один, – возразил дежурный офицер, кивая на рыцаря.

– Вы, по какому вопросу? – недовольно спросил секретарь.