– Как по мне, так вам лучше убраться отсюда куда подальше, – нахмурилась хозяйка. – И не говорите потом, что я вас не предупреждала. Эта зараза цепкая – один подхватил, передал другому. Не хотите же вы, чтобы барышни, задрав юбки, пустились в пляс.

– Ни за что. – Изольда гордо вскинула подбородок, хотя дрожала, как осиновый лист. – С этими людьми у меня нет ничего общего. Это не танцы, а невесть что. Кажется, они валятся с ног и вот-вот упадут от изнурения.

– Все так, – мрачно кивнула хозяйка. – Сами упадут и других за собой на дно потянут.

– Сегодня мы ночуем здесь, – постановил Лука. – Нам нужны комнаты и стойла для лошадей. Я разберусь, что тут творится. И, если будет на то Господня воля, завтра мы все разузнаем и уедем отсюда.

Фрейзе встрепенулся.

– Пойду позабочусь о лошадях. Если ты справишься с расследованием в мгновение ока и завтра на заре мы отправимся в обратный путь, радости моей не будет предела. Чем быстрее мы с этим покончим, тем меньше вероятность, что кто-нибудь из нас заразится. Помнишь, как она схватила меня за руку и потащила за собой?

– Еще бы, – Лука помрачнел. – Ведь это я схватил тебя за другую руку и оттащил от нее.


Лука лично проследил, чтобы девушек разместили с комфортом в дальней части дома, в комнате, выходящей в сад и на крохотную лужайку, куда не долетали запахи из конюшни и не доносились звуки барабанной дроби с центральной площади. Когда девушки спустились вниз и присоединились к мужчинам в обеденной зале, расположенной в той части гостиницы, что выходила окнами на улицу, они приотворили ставни и увидели безостановочно кружащих по площади танцоров, шаркающих в полузабытьи одеревенелыми ногами, словно их вынуждали это делать. Только когда солнце скрылось за горизонтом, они повалились снопами на булыжную мостовую и на крылечки домов и застонали, жалуясь на боль в ногах и крайнее изнеможение. Какая-то женщина в чудесном наряде одной из горных деревень лишилась чувств, но ее кавалер не обратил на нее никакого внимания и оставил лежать бездыханной на каменистой дороге, бросил умирать, как собаку, мгновенно позабыв о ней.

Лука пробежал глазами свитки, оставленные братом Иеронимом.

– Причины болезни никому не известны, – прочел он. – На юге считают, что ее вызывает укус паука-тарантула, поэтому танцы этих несчастных называют «тарантеллой». Однако в других местах недуг этот, похоже, вспыхивает и угасает безо всяких на то причин.

– Необходимо поговорить с этими людьми, выяснить, почему они начали танцевать, – сказал брат Пьетро.

– Они присмирели. Самое время пойти поговорить с ними.

Лука обернулся к Изольде и Ишрак:

– Я прошу вас никуда не выходить из комнаты.

Изольда кивнула, и даже Ишрак не кинулась отстаивать свое право на свободу передвижения.

– Ты берешь с собой Фрейзе? Уверен, что ему ничто не грозит? – спросила она.

– Я бы хотел, чтобы он отправился со мной, – признался Лука. – Но только если он сам изъявит желание.

– Я пойду, – выступил вперед брат Пьетро. – Я могу тебе пригодиться.

Лука колебался.

– Вам троим лучше остаться здесь. Будете за нами наблюдать. И если над нами сгустятся тучи, вы вызволите нас из передряги.

Ишрак кивнула.

– Когда желание танцевать захватит тебя, подними правую руку, и мы кинемся тебе на помощь.

Брат Пьетро высунулся на улицу, там осталась всего одна пара: привалившись друг к другу, мужчина и женщина на последнем дыхании медленно топтались по площади.

– Хорошо, – согласился он. – Сейчас они отдыхают, но дорога каждая минута – в любой момент они примутся за старое. Будь начеку, расследователь. Я не спущу с тебя глаз. Не уходи с площади, не пропадай из виду, я буду наблюдать за тобой из этого окна. Они не должны завладеть тобой.

Лука и Фрейзе осторожно отодвинули засов, запиравший дверь. Позади них выросла хозяйка, готовая задвинуть его обратно, как только Лука и Фрейзе окажутся снаружи.

– Я их сюда не пущу, – шепнула она. – Я подаю все, что им нужно, через окно, а деньги они кидают в чашку с уксусом. Так уже было, когда в долину приходила чума. Но дотрагиваться до меня – дудки. Дай им только завладеть тобой, и – пропал с потрохами. Закружат в танце, и поминай как звали. Завиральные эти поветрия хуже чумы. Не попадайтесь им на крючок.

– Вы не забудете открыть дверь, как только мы постучим? – спросил Фрейзе.

– Не забуду, – заверила она. – Но лучше б вы послушали меня и не казали носа на улицу.

– Особенно ты, – она ткнула пальцем в Фрейзе. – Они чуть было не охмурили тебя разок и теперь уж не отвяжутся. Им страсть как не терпится обратить тебя. Они думают, ты один из них. Они хотят прибрать тебя к рукам.

– Я незаменимый, – вздохнул Фрейзе. – Куда мой хозяин, туда и я. Я просто незаменим.

И Фрейзе, бледный, обмирающий от страха, вслед за Лукой вышел на притихшую площадь.


Когда замерли последние звуки плясовой, танцоры, не сходя с места, рухнули как подкошенные: кто-то прикорнул на ступеньках крыльца, кто-то привалился к наглухо запертым дверям магазинов на краю площади, кто-то повалился на булыжную мостовую, кто-то прислонился к прохладному, изъеденному временем старому обелиску в самом центре города. Лука присел возле пожилой женщины, сиротливо притулившейся в стороне от всех. Туфли ее развалились, подошва отстала, подол серого шерстяного платья изодрался в лоскуты.

– Бог да благословит тебя, добрая женщина.

Старуха приподняла веки и осоловело уставилась на Луку.

– И тебя.

– Гляжу, ты умаялась.

– Я смертельно устала. Дай мне попить.

Лука кивнул Фрейзе. Молодой человек вытащил из-за ремня маленькую кожаную флягу с элем и нехотя протянул ее женщине. Старуха сделала небольшой глоток, Фрейзе забрал у нее флягу, тщательно обтер края и запечатал пробкой.

– Ты голодна?

Женщина замотала головой, сползла на землю, перекатилась на бок, подложила под щеку сложенные ладони и закрыла глаза.

– Что ты тут делаешь? – потряс ее за плечо Лука – Почему ты танцуешь?

– Мне надо поспать. Не успеешь и веки смежить, как снова пора вставать и пускаться в пляс. Сил моих больше нет. Ног под собой не чую. Дай мне поспать, юноша.

– Так брось танцевать, – разгорячился Лука. – Пойдем со мной в гостиницу, там тебя ждет мягкая постель и сытный ужин. Только представь – блаженная ночь сна.

Искоса она посмотрела на него.

– Но я не могу. Танцы – мое призвание. А ты что, не призван?

– Нет. Кто призвал тебя? Кто-то из танцоров? Они обратили тебя?

– Да. Однажды они дотронулись до меня. Но я сама, сама помчалась за ними. Я мечтала танцевать, танцевать до самой смерти. И вот, похоже, я добилась своего.

– У тебя есть дом?

Она передернула плечами.

– Если это можно назвать домом. Юный господин наподобие тебя побрезговал бы оставить в нем лошадь. Нищая халупа. Но для меня и такая годилась. Долгие годы томилась я в ней, влача жалкое существование. Голодное детство, беспросветная юность. Дети бросили меня, помощи ни от кого не дождешься, все надежды погребены и забыты.

– Но разве ты не хочешь вернуться домой? К родным, семье?

Она расхохоталась, словно никогда прежде не слышала столь остроумной шутки.

– Да лучше затанцевать себя до смерти, чем вернуться!

– А остальные? Они думают так же?

– Я почем знаю? – фыркнула она. – Да мне и дела до остальных нет. Я не спрашиваю, они не отвечают. Мы вообще не разговариваем, мы танцуем. С тебя тоже хватит болтовни на сегодня.

Она плотнее укуталась в изорванный плащ и заснула.

Лука выпрямился, посмотрел на Фрейзе. Тот пожал плечами. Они пересекли площадь и подошли к мужчине, который уговаривал свою дочь уйти с ним, пока танцоры спят. Он хватал ее за руки, он тащил ее вверх, она же, отчаянно сопротивляясь, упиралась каблуками в торчащие из мостовой камни. Отец ее, здоровенный детина, казался бессердечным чудищем, вознамерившимся с корнем выдрать хрупкий цветок.

– Я не пойду, – плакала девочка.

– Но твоя мать велела тебе ступать домой, да и братья тебя ждут.

– Я не могу остановиться! Ты сам видел. Я не могу не танцевать.

– Но сейчас же ты не танцуешь, – урезонил ее Фрейзе. – Почему бы тебе не встать и не отправиться потихоньку домой, пока никто не прыгает и не скачет, пока молчит скрипка? Твой папа здесь, он тебе поможет. Я помогу тебе. Выведу на дорогу. Мы будем крепко держать тебя и не дадим сбиться с пути.

– Мне пришлось остановиться. Я не могла более ступить и шагу. Я вынуждена была сесть посидеть. Но как только силы вернутся ко мне, я снова пущусь в пляс.

– Но разве тебе не хочется это прекратить? – не поверил ей Лука.

– Еще как хочется, сэр, – вмешался отец. – Клянусь, в глубине сердца она ничего другого и не желает. У нее не жизнь, а малина. Завидный жених – есть, работа, которой невпроворот, – есть. Да наша ферма без нее пропадет. А она вскакивает как-то утром и давай ногами дрыгать. Баклуши, значит, бьет, а дел – непочатый край. Коровы не доены, сыроварня не метена, яйца не собраны. К тому же бык охромел, и кому, как не ей, за плугом идти да боронить. А она знай себе ворон ловит. Весь день да полночи протанцевала, а затем вылезла в окошко и дала деру за этими плясунами.

– Она побежала за ними? Не они поманили ее? Она сама нашла их? Но почему?

Девчушка вскинула голову и уставилась на Луку безжизненным немигающим взглядом.

– Да потому, что я хочу танцевать, как богиня. И плевать, чем придется пожертвовать ради этого.

Отец девочки изменился в лице.

– Свихнулась, – подытожил он. – Всегда была дура-дурой, а теперь и вовсе свихнулась.

– Ты знала кого-нибудь из танцоров, прежде чем начала танцевать? – спросил девочку Лука.

– Так священник наш как раз накануне против них с проповедью выступил! – зарычал отец. – Мол, берегитесь, люди добрые, беспутный скрипач, склонивший ко греху бесшабашных парней да непутевых девиц, ведет к нам свою шайку, а потому захлопните скорее двери свои и заткните скорее уши свои. Мол, бездельники они, что только веселятся да бражничают, пока мы гнем спины, света белого не видя. Разумные люди его предупреждениям вняли, окна-двери позакрывали. Но разве дочь моя слушает, что ей говорят? Куда там! Она же лучше всех все знает! Она высовывается из окна, пялится на этих шаромыжников, а когда те уходят, выбегает во двор и – ну танцевать. А потом и вовсе поскакала за ними, постоянно пританцовывая. Ну, я – за ней, смотрю, а она уже здесь посреди деревни пляшет, как безумная, позорит и меня, и себя перед соседями. Вот приволоку ее домой, уж я ей задам, дурь-то из нее повыбиваю – живого места не останется. Ноги переломаю – авось поутихнет.