Он рухнул на колени у изголовья постели Ишрак и принялся молиться, испрашивая прощения за себялюбие и греховные помыслы. Но как бы истово ни каялся он, его не покидала мысль, что ни один молодой человек, выпади ему ближе узнать Ишрак и Изольду, путешествовать бок о бок с ними, смеяться вместе с ними, поражаться их острому уму и беспредельной отваге, ни за что не устоял бы перед ними. Ни перед Изольдой – прекрасной леди из замка Лукретили, настоящей героиней рыцарского романа, ни перед Ишрак – цельной, решительной и волевой, такой живой и страстной.

Рассветный холод добрался до Ишрак: выстудил ее лицо, шею и двинулся ниже, к самому средоточию ее жизненной силы. Ногти ее посинели. И как ни старался Лука, он больше не мог нащупать ее пульс. Скоро все будет кончено, он это знал. Ткнувшись лбом в ее ледяные руки, он начал молиться за девушку, которую любил, и за ее бессмертную душу.

* * *

То и дело оступаясь и оскальзываясь на темной дороге, Фрейзе тащился вслед за диковинным созданием и Изольдой. Медленно занималась заря, и Фрейзе, к своему удивлению, понял, что ночь миновала, а Существо больше не качает Изольду на руках, а, напротив, теперь они шествуют рядом: одна необъятная лапища Существа сжимает руку Изольды, другая – обнимает ее за талию, подталкивая вперед. Изольда сопротивляется, отбивающие чечетку ноги уносят ее прочь, но Существо настойчиво тянет ее за собой.

Фрейзе, потрясенный до глубины души видом Изольды, влекомой против воли неким Существом, высящимся над нею, будто скала, что есть сил несся за ними, но догнать их никак не мог. Вдруг позади раздался пронзительный звук. Существо замешкалось, остановилось и осторожно повернуло свою огромную голову. Фрейзе очумело нырнул в ближайшие растущие у дороги кусты, прежде чем остановились на нем черные изучающие глаза, прежде чем Существо поняло, что его до сих пор преследуют, и опасливо оглянулся.

Скрипач, свежий как огурчик, приплясывая, бежал по дороге, тускло освещенной догорающим осколком луны, тающей на предрассветном небе, а за ним, вкривь и вкось, растянувшись на добрые полмили, волочились, спотыкаясь в обманчивом холодном сумраке зари, танцоры, силком ведомые неотвязной мелодией скрипки.

Вне всяких сомнений, скрипач пришел за Изольдой, чтобы вновь ее увлечь, чтобы вернуть ее в ряды танцоров. Фрейзе взглянул на нее: она извивалась и выгибалась в медвежьей хватке Существа, будто хотела вырваться на волю, будто – от одной только мысли об этом волосы у Фрейзе встали дыбом – понуждая его присоединиться к танцу, потанцевать вместе с ней. Закусив кулак, чтобы не заорать от ужаса, Фрейзе видел, как она, изящная и прелестная, как и положено леди, приглашенной на бал, покружилась под рукой чудо-юда туда и обратно и присела в глубоком реверансе. Существо взяло ее за руки, будто согласившись пуститься вскачь вместе с ней в деревенской пляске, однако танцевать не стало, а быстро потащило ее за собой, подальше от скрипача и его свиты.

Фрейзе, оказавшись в ловушке между Существом, чьи намерения и желания оставались для него темны, и танцорами, гонимыми вперед безжалостным скрипачом, бросился в спасительную чащу, чтобы там, не видимый чужому глазу, сквозь кусты и дебри прокладывать путь к Изольде. Однако музыка, рыщущая, неотвязная, настигла его и там. Ноги его предательски дрогнули. Он засунул в уши полоски ткани, но впустую. Волнующая разудалая джига накрыла его с головой – он уже не шел, он летел по земле, отбивая такт. Еще немного, чувствовал Фрейзе, и он пустится в пляс, и тогда некому будет спасти Изольду, некому будет спасти его самого, так как никто никогда не узнает, что душою его завладел танец.

Туго-туго затянул он под подбородком тряпицу, плотнее прижимая тканевые полоски к ушам, но напрасно – он прекрасно слышал, как заходилась от радости скрипка, как присоединился к ней бубен и затараторил взахлеб о мире танца, о счастье кружения в паре, о легкой руке, лежащей на плече юноши, о нежном прикосновении мужской ладони к девичьей талии, о невыразимом восторге, когда двое становятся одним целым. Ноги Фрейзе запутались, он покачнулся, ловя ритм, и, сломленный, презирающий самого себя, пустился в пляс.

* * *

Около пяти утра, когда рассветное небо подернулось серебряной дымкой, дыхание Ишрак остановилось. Лука дремал в кресле возле ее постели, и хотя легкие, прерывистые, еле слышные вздохи всего-навсего сменились полной тишиной, он подскочил, как ужаленный.

– Ишрак! – Колени его подогнулись, он ползком добрался до ее постели. – Ишрак, не уходи! Не покидай меня!

Он приложил ухо к ее лицу – ни малейшего намека на самый кроткий, тихий вздох. Он припал к ее груди – ни единого удара сердца. На какое-то мгновение видение Смерти сковало Луку январским морозом. Несмотря на молодость, Лука уже много раз лицезрел лик Смерти, но никогда прежде не терял он верного друга в образе изумительной девушки в самом расцвете сил и молодости, девушки, которая – он в этом не сомневался – была рождена для славных побед над любыми опасностями, для славных свершений. Он видел, как она плыла в кипящем водяном потоке, как стреляла из лука, как искренне смеялась от радости, как смотрела в глаза оттомана-рабовладельца. Он видел, как бесстрашно она улыбалась головорезу с мушкетом. Но как она умирала, он не видел еще никогда.

Лука зарычал – от нестерпимой боли, от ярости.

– Не уходи! – заклинал он ее, хотя знал, что она его больше не слышит. – Не уходи! Только не уходи!

Он вскарабкался на кровать, обнял ее так, как обнимают влюбленные, так, как никого и никогда не обнимал в своей жизни. Он прижимался щекой к ее стылой щеке, шептал на ухо нечленораздельные слова, крепко-крепко обвивал ее плечи, любовно укутывал ее собой, заслоняя от лика немилосердного небытия.

– Ишрак! – стонал он. – Не покидай меня.

Робкое дуновение коснулось его щеки, словно Ишрак пыталась ему что-то ответить. Но ему наверняка померещилось, это был жар от его собственного дыхания, жар от пылких слов и страстных объятий, в которых он сжимал Ишрак, словно в тисках.

Она шевельнулась: слабо, едва-едва вздрогнула и сразу же замерла ее грудь. Лука дернулся, испугался, что своим телом он перекрыл ей доступ к воздуху и она испустила последний вздох, но затем волна светлой и чистой радости накатила на него, и он почувствовал, что она – дышит. Он уложил ее на спину, надавил на диафрагму, вырывая из ее груди вздох – один, другой, третий.

– Ишрак? – горячо шептал он. – Ты дышишь, возлюбленная моя? Ты можешь дышать?

Согретая Лукой, Ишрак постепенно оттаивала, щекам ее возвращалось тепло. Он отстранился, вглядываясь в неподвижное лицо. Не румянец ли это нежно окрашивает ее щеки, не тоненькая ли жилка бьется на шее? Но разве могло тепло его тела вернуть к жизни ее обледеневшую плоть?

По наитию, по чудесному, невесть откуда взявшемуся вдохновению Лука струной вытянулся рядом с ней, вжался в нее всем своим телом, накинул поверх одеяло и завернул в него, словно в теплый шерстяной кокон, себя и Ишрак. Он был так близок к ней, так поглощен ею одной, что начал дышать вровень с ней, один в один, заставляя ее умирающее тело бороться за жизнь; он так неистово жаждал ее воскресения, что стиснул ее плечи, припал губами к ее губам и принялся вдыхать воздух ей в рот, осторожно покачивая ее из стороны в сторону. Он чувствовал, как при каждом полученном от него вдохе тихонько вздымается и опадает ее грудь.

– Не уходи, – нашептывал он ей в холодное ухо. – Не уходи от меня. Я люблю тебя.

Тело ее взволновалось, и тихая дрожь пробежала по всем ее членам. Лука отпрянул. Черные ресницы ее затрепетали, словно она пыталась открыть глаза, сомкнутые путами сна.

– Люблю, – твердил Лука. – Я люблю тебя. Долго пребывал я в неведении, но все решилось этой ночью. Я люблю тебя, всей душой своею, всем своим сердцем. Ты – моя, ты – моя возлюбленная. А я, я – твой.

Рот Ишрак распахнулся, как у захлебывающегося в воде купальщика, и она прохрипела:

– Вытащи их.

– Что?

– Вытащи их, – произнесла Ишрак чуть слышно.

Внезапно его осенило, что она говорит о сережках, и Лука осторожно расстегнул замочки и вытащил серьги у нее из ушей. Ему пришло в голову, что дужки сережек пропитаны ядом, и он, проведя носом по ее шее, добрался до мочки ее правого уха и пососал его. Почувствовав горький привкус, он сплюнул слюну на пол, покрепче обхватил девушку и точно так же отсосал яд из мочки левого уха. Лишь одного жаждал он тогда – вырвать Ишрак из лап смерти, но интимная близость их тел всколыхнула в нем горячее желание. Пока он вытирал рот о простыню, Ишрак, избавленная от яда, наконец-то вздохнула полной грудью. Темные глаза ее распахнулись, лицо озарилось улыбкой.

– Поцелуй меня.

Пламенная страсть захлестнула Луку – и не важно, что он уже испробовал ее губы на вкус, что уже лежал вместе с ней в одной постели.

– Ишрак…

– Поцелуй меня.

Лука смахнул последние капли яда со своих губ, притянул мавританку к себе и поцеловал, ощущая, как пламенное, головокружительное томление охватывает его с головы до ног. Ишрак задрожала; волна восторга и наслаждения, радости жизни и желания обладать Лукой поглотила ее целиком.

– Я люблю тебя, – застонал Лука. – Господи Боже мой, как я тебя люблю.

Ишрак, которая даже на пороге смерти не утратила непреклонность и решительность, улыбнулась ему темными, помутившимися от жгучего вожделения глазами.

– Никогда больше не смей говорить мне об этом. Никогда.


Ноги Фрейзе вышли из повиновения. Обутые в изношенные коричневые сапоги для верховой езды, они весело, словно Фрейзе было чему радоваться, отплясывали джигу. Против воли вытащили они его из лесистого укрытия и оттанцевали на середину дороги, где в ярком свете набирающего силу утра он предстал перед плясунами.

Увидев, что он танцует, танцует вместе со всеми, нелепо подскакивая и неуклюже подпрыгивая всякий раз, когда скрипач рвет струны, а барабанщик колошматит в бубен, заставляя держать такт и танцевать до упаду, они приветствовали его улюлюканьем и колкими насмешками.