— Какой еще набег? — переспросил его стольник и тут же отмахнулся: откуда малому-то знать?

Борис Годунов опустился ниже, вышел на крыльцо, осмотрел с высоты просторный двор, с которого исчезли все возки, завалы из тележных колес, груды кулей и стопки бочек. Под навесами стало пусто без сотен лошадей, амбары стояли с распахнутыми дверьми. Поднявшаяся еще на рассвете дворня приводила хозяйство в порядок, сгребая к хлеву ошметки сена и выметая песок, собирая остатки навоза, ополаскивая тесовый настил.

— А царевич, стало быть, остался при мне, — пробормотал стольник. Поджал губы, опустил взгляд на свои босые ноги и покачал головой. — Если кто чего и знает, то токмо епископ Леонид… Но не бежать же к нему за новостями?

Не получив ни от государя, ни от дядюшки никаких приказов, стольник просто продолжил свою работу, — строя новый дворец, следя за отделкой царских покоев, жилых крыльев для свиты и поднимая свежие срубы для приказов, людских комнат и иных служб. Вдоль берега Волхова работники начали складывать заднюю стену крытой коновязи и сеновалов по краям.

На правителя всея Руси Борис Годунов трудился честно, однако же и себя тоже не забывал. Из казны, понятно, не крал — боже упаси от подобной дурости! Но вот знакомство с купцами стольник уже давно обратил себе на пользу, вкладываясь понемногу в разную торговлю… Хотя теперь уже — и помногу.

Огромный обоз с товаром Годунов встретил не один, а вместе с Федором Ивановичем, и на их глазах все бочки и тюки с товаром были сняты с возков и исчезли в бездонных трюмах двух ушкуев, под роспись доверенного приказчика. Царевич самолично вручил тому же корабельщику подписанную полным титулом грамоту с поручением закупиться заволжскими мехами на все вырученное серебро, и караван из пяти кораблей, отвалив от новгородских причалов, растворился в синеве бескрайнего Ильменя.

— Вот и все, Федор Иванович, — кивнул стольник. — Хорошо, коли к заморозкам возвернутся. Раньше ждать не стоит. Коли беды какой не случится, конечно. Торговое дело рисковое. Войны неурочные, разбойники, ураганы, камни подводные по рекам враз купца нищим оставить могут.

— Я за их успех уже службу в Перыни заказал, — ответил царевич. — Святилище всех земель древнейшее. Молитву тамошнюю, знамо, все боги услышат. Беды не попустят. А я, Борис, пожалуй, еще немного по здешнему торгу похожу. Посмотрю, поспрошаю. Здесь купеческие ряды богатые и интересные, не то что у нас в слободе.

Борис Годунов предпочел промолчать. Он очень опасался, что оставшийся на его попечении сын государя учудит какую-нибудь глупость — или деньги лишние растратит, или сам где-то покалечится, или новгородцы на баловстве поймают и по незнанию зашибут… У младшего сына Ивана Васильевича, известное дело, завсегда шило в заднице. Но отвечать придется ему, стольнику Постельного приказа, по воле судьбы оставшемуся на подворье старшим… Однако опасения оказались напрасными. Федор Иванович разве только несколько раз подступал с вопросами о товарах и рыбалке и даже отправился как-то с местными промысловиками на Ильмень, да еще и Ирину с собой прихватил, но особых хлопот не доставлял.

Куда тревожнее стали приходящие с севера вести. Проезжие люди сказывали о сгоревшей начисто Москве, о сгинувшей в пламени армии, об обезлюдевших землях, о совершенно разоренных южных краях державы. От таких разговоров волосы вставали дыбом и душа холодела от ужаса. Чудилось, что вот-вот, со дня на день, всадники в степных стеганых халатах возникнут под стенами Новгорода. Даже Федор Иванович, поддавшись общему настроению, забросил баловство и просиживал целые дни с воспитателями и учителями, несколько раз за обедами заводил со стольником разговоры о нехватке крепостей в южном порубежье и каждую неделю отъезжал в какой-нибудь из ближних или дальних монастырей для молитвы о даровании победы русскому оружию. Ирина каталась с ним, но вскоре начала жаловаться на скуку.

Ко всеобщему облегчению, к концу лета прибывающие в Великий Новгород путники перестали рассказывать чудовищные страсти, и вскоре выяснилось, что великая крымская рать дошла токмо до Москвы и сразу повернула обратно. И хотя столица сгорела полностью, расходиться для разбоя татары побоялись, а потому урон державе оказался не столь огромен, как померещилось поначалу.

Новгород вздохнул с облегчением, архиепископ отслужил благодарственный молебен в честь чудесного избавления от басурманской напасти, после чего во многих храмах среди ночи вдруг начинали время от времени сами собой звенеть колокола.

Горожане сочли это чудо очень добрым знаком и провели в честь небесных заступников особый крестный ход.

К середине сентября строители наконец-то закончили отделку царских хором и срубили людские горницы, подвели под крышу дома, назначенные для свиты, и избы государевых приказов. А в конце месяца примчался гонец с грамотой. В письме государь потребовал от стольника Бориса Годунова без промедления явиться в Александровскую слободу, причем с сестрой и супругой.

Обложившись урядными грамотами, сметами и отчетами, стольник за шесть дней провел сверку расходных книг и сложил их в сундук. На седьмое утро супруги отправились к правителю всея Руси. Мария Годунова — в легком возке, обитом изнутри кошмой, а снаружи крытом темно-бордовой кожей. Ее супруг, царевич и юная Ирина гарцевали верхом, поглядывая на окружающих сверху вниз. Впрочем, от верховой езды путники ничего особо не выигрывали, поскольку все равно тащились со скоростью телег, груженных дорожными припасами.

Девять хорошо одетых слуг, три десятка лошадей, четыре повозки, бояре с дорогими поясами, сверкающими золотом и самоцветами — обоз выглядел весьма внушительно. Простые смертные издалека склонялись перед ним в поклонах, служивые люди уважительно уступали дорогу, и подобное отношение встречных людей доставляло Ирине немалое удовольствие. Такое, что девушка ни разу не сменила седло на более удобный диванчик в возке.

Телеги ползут медленно, даже легко нагруженные и запряженные парами лошадей, а потому путь из Новгорода через Валдай, Верхний Волочек, Торжок, Тверь, Клин, Дмитров и Сергиев Посад отнял полный месяц, и в Александровскую слободу путники въехали, когда в небе уже закружились первые крупные снежинки.

В этот раз Годуновы остановились на подворье боярина Скуратова — оно было куда просторнее каменных палат царского постельничего. Здесь супругам даже отвели собственную опочивальню с горницей перед ней, в каковой вольготно расположилась Ирина Годунова и три ее служанки.

Вечером Борис с Марией сходили в баню, пропарившись там почти до полуночи, потом удалились в опочивальню, где не заснули до самого утра в тревожном ожидании встречи с царем. Сию тревогу молодые супруги глушили в страстных объятиях и долгих сладких схватках. Да так усердно, что, задремав перед рассветом, ухитрились проспать заутреню.

Но после богослужения, едва отзвенели церковные колокола, стольник, одевшись во все чистое и прихватив свиток с планом дворца и указанием завершенных построек, отправился в палаты настоятеля.

Государь всея Руси к сим годам успел притомиться игрой в аскетичного монаха — и потому восседал на резном кресле из темно-красной вишни в красной же ферязи с богатым золотым шитьем и собольей оторочкой, в шапке с большим самоцветом на лбу. На пальцах сверкали перстни, посох обвивала золотая чеканка, сапоги имели яркие яхонтовые наносники. Яркие богатые наряды красили бывалого правителя, оттеняли цвет лица, прятали морщинки на шее, и потому выглядел царь куда моложе своих сорока лет. Пожалуй что лет на тридцать, не более.

Оплечья и царственных регалий при Иване Васильевиче не имелось — все же сие был не торжественный прием, а решение обычных повседневных дел. Вопросы податей и земель, жалобы и просьбы, иные насущные хлопоты.

Слева от государя стоял седобородый и сероглазый князь Иван Мстилавский с худым лицом, покрытым мелкими морщинками. Про сего воеводу даже до Новгорода дошли нехорошие слухи, что именно он провел татар до Москвы… Однако же, вестимо, врали — иначе откуда ему возле трона взяться? Второго боярина Борис не знал, равно как и писца, сидящего у ног Ивана Васильевича и записывающего его указания.

Только писец в сей зале монашескую рясу и носил.

В общей череде прочих приказчиков стольник дошел до трона, поклонился:

— Мое почтение, государь! Сие есть мой отчет о дворце твоем новом. Хоромы твои ныне…

— У меня для тебя известие важное имеется, Борис Федорович, — перебил его правитель всея Руси. Забрал свиток и, не раскрывая, передал князю Мстиславскому.

— Я весь внимание, государь, — еще ниже склонился стольник.

— Женюсь я, Борис Федорович! Через неделю под венец!

— Мои поздравления, государь!

— Поздравления? И это все?

Стольник Постельного приказа в недоумении поднял голову, и правитель всея Руси весело расхохотался:

— Али ты забыл, Борис Федорович, как я у тебя в дружках на свадьбе ходил? Долг платежом красен! Теперь твоя очередь!


28 октября 1571 года

Александровская слобода

Незадолго перед рассветом, когда супруги Годуновы еще утопали в самом сладком и глубоком утреннем сне, над царской обителью внезапно раскатился оглушительный гул в сопровождении переливчатого колокольного звона. Борис вздрогнул от неожиданности, приподнялся. Уже через миг вскочил, выбежал в горницу перед опочивальней и тихо выругался: на сдвинутых скамьях, укрытых периной, лежало только скомканное одеяло.

Иришка куда-то удрала.

Царский стольник торопливо оделся, выбежал из дома, с подворья, домчался до Распятской церкви — и обнаружил перед дверьми на звонницу четверых стрельцов с бердышами, одетых в длинные красные кафтаны с большим запахом на груди.

Служивые повернулись ему навстречу и скрестили бердыши:

— Назад, боярин!