— Анька, ты старшая, ты и встречай! — выпихивали сестры высокую статную девицу с густыми бровями и длинным, с горбинкой, носом.

— Да вы с ума сошли! — Девица отчаянно пыталась прорваться в дом. — У меня пятно на сарафане! И платок холщовый! Манька пусть идет! Она нарядная! Катька, пусти! Сама выходи!

— Манька, держи ее, не пускай! — поймала сестру за юбку девочка лет двенадцати. — Аня, дура, у тебя лента уже в косе! Иди к парню, тебе положено!

— Вот, держите! — в сени с полным ковшом вышла дворовая девка. — Сбитень для гостя.

— Бери! — Раскрасневшаяся в толкотне Мария перехватила ковш и подала сестре: — Анька, ты старшая! Иди, а то гость хозяйку не увидит!

— Он уже наверху, девоньки! — выглянула в щелку Катерина.

— А ну бери! — Мария толкнула ковш в сторону старшей сестры, сбитень качнулся, и часть жидкости выплеснулась Анне на сарафан.

— Вот же ты дура какая! — охнула та, посмотрела на себя, на сестру и зло прошипела через зубы: — Сама облила, сама теперь и иди!

Уставший с дороги гость уже ступил на последнюю ступеньку, когда дверь наконец-то распахнулась, и навстречу стряпчему вышла румяная девчушка ростом с Бориса — голубоглазая, улыбчивая, с алыми губами и маленьким курносым носом. Из-под набивного платка, раскрашенного бутонами роз, проглядывали темные пряди волос, на плечах, поверх синего вышитого сарафана с атласными рукавами, лежала каракулевая душегрейка, из-под которой виднелась тонкая жемчужная нить, в ушах покачивались продолговатые жемчужные капельки. Держа в руках деревянный ковшик, девица степенно поклонилась:

— Хорошего тебе дня, боярин Борис! Гость в дом, радость в дом! Вот, испей сбитеня с дороги!

Юный стряпчий принял корец, с наслаждением осушил пряное горячее варево. Перевернул ковшик, показывая, что не осталось ни капли, и медленно наклонился вперед. Хозяйка не отклонилась, и по русскому обычаю Борис осторожно поцеловал ее в мягкие пухлые губы со слабым свекольным привкусом. Сердце юноши резко заколотилось в груди, по животу пробежала судорога, в лицо ударила кровь, тело защекотало странным тягучим холодком.

Первый поцелуй в жизни…

— А ты красивый, боярин, — шепнула девушка. — Я бы за такого и за ссыльного пошла.

Она схватила ковшик и стремглав умчалась в дом.

— Чего замер? — подтолкнул его в спину Малюта. — Заходи! У меня дома никто не кусается!

От растерянности Борис забыл перекреститься на икону над дверью, но сей оплошности хозяева не заметили. Бояре заполнили собою сени, скидывая тулупы и зипуны, прошли дальше в дом. Там, возле горницы, Малюта крепко обнял и расцеловал женщину в темном платке, с землистым морщинистым лицом, кивнул:

— Угощай, моя хорошая. Опосля поговорим.

Похоже, это была его супруга.

Путники прошли в дом, расселись за столом. Девочка в одноцветном платке, сером сарафане из домотканого полотна и в войлочной юбке поставила на стол большой горшок с ярко-желтой пшенкой, в которой покачивалось масляное озерцо. Следом вошла девица в резном костяном кокошнике, прикрытом легким атласным платком, в сарафане из крашеного синего полотна да с бархатными плечами, атласным поясом и волнистой пышной юбкой с бархатными вошвами, водрузила рядом с горшком весомый бочонок, лаковый от налитого сверху воска.

Сразу стало ясно, кто здесь дворовая девка, а кто — дочь хозяйская.

— Благодарствую, Анечка, — кивнул Малюта, обнажил косарь, коротким сильным ударом оголовья выбил среднюю доску, остальные вынул пальцами, и первым зачерпнул пенистую бражку: — С прибытием, бояре!

Девица вышла в соседнюю светелку, и сестры тут же ринулись к ней с вопросами:

— Ну как там, что?

— Кушают… — с широкой ухмылкой ответила Анна.

— Да понятно, что не молятся, — отмахнулась Мария. — Как там молодец приехавший? Как он, о чем сказывает?

— О дороге да о лошадях.

— И молодец тоже? — вроде как разочаровалась девушка.

— А ты думала, Маня, он тебя раз поцеловал и сразу любовью воспылает? Токмо о тебе мыслить и беседовать станет? — хмыкнула старшая сестра и легонько щелкнула девчушку по носу: — Размечталась!

Анна пошла дальше, а Мария подобралась к двери, чуть потянула на себя створку и попыталась через узенькую щель рассмотреть сидящих за столом бояр.

Первый в ее жизни поцелуй продолжал гореть на губах девушки, путая ее мысли и вызывая в теле странное незнакомое томление.

Запивая кашу хмельным варевом, бояре без особой спешки поели и отправились в баню, уже успевшую немного прогреться. Париться — рано, но раздеться уже не холодно. Здесь, прямо на полке, стоял еще один бочонок бражки, лежала копченая и вяленая рыба, стояли миски с солеными грибами, квашеной капустой, хрусткими маленькими огурчиками. Угощение, надобное не для сытости, а для удовольствия. Бояре, успевшие поснедать каши, голодными себя не ощущали и к бочонку не спешили. Малюта подбросил в топку под огромным котлом с водой несколько поленьев, его братья скинули одежду, оставив ее в предбаннике.

Борис последовал их примеру. Вместе со всеми немного постоял у огня, отошел к полку. Приложился к пущенному по кругу ковшу с брагой. После второго круга как можно безразличнее спросил:

— Анна — это старшая дочь, Малюта?

— Угадал, боярин, — похвалил его Скуратов.

— А та, что сбитенем меня угощала?

— Маруська? То средняя, — кивнул Малюта.

Боря потянулся за копченым окунем, отломал голову, разделил от брюха пополам. Уточнил:

— Маруся?

— Это перед которой ты остолбенел, боярин? — громко заржал Неждан. — Марией Григорьевной ее величать! Никак пробило тебя, молодец? Да ты не смущайся! Племянницы наши все, как на подбор, красавицы!

— Я видел, — согласился Боря.

В бане ненадолго повисла тишина, разрываемая лишь старательным потрескиванием пылающих дров.

— И это все? — не выдержал Третьяк. — И больше ничего сказать не желаешь? Про глаза, про стать, про кожу белую и шею лебединую. Похвали отца чадолюбивого за умение и старание его!

— Не верил, что когда-нибудь столь ладную деву узрею, — бросил окуня обратно на полку стряпчий. — Жалко, нет за мною ни земли никакой, ни дохода какого, дабы хозяйством обзавестись. Сирота я, у боярина Дмитрия Ивановича в примаках живу.

— Речи-то какие! — прибрал его рыбку Неждан. — И со скромностью, да с полунамеками. Мне показалось, али кто-то к товару нашему красному сватается?

— Тебе сколько лет-то, друже? — поинтересовался Малюта.

— Пятнадцать!

— Ну так ты не зарекайся, — посоветовал Скуратов. — Может статься, все еще и образуется. Марии тоже всего пятнадцать. Года два еще ленты себе в косу не вплетет[4]. Ныне говорить рано. Но ты отрок славный, мне нравишься. Такому не откажу.

— Правда?! — вскинулся Борис. Обрадовался и тут же потух. — А вдруг я ей не по нраву придусь?

— Не боись, одного не оставим! — опять заржал Неждан. — Наш Малюта дочерей ажно четырех настрогал! Хоть с какой, да сговоришься!

Смех резко оборвался, едва старший Скуратов поднял на брата гневный взгляд. Неждан сглотнул, что-то замычал и выдохнул:

— Пойду еще дров подброшу!

Однако слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Стряпчий мгновенно понял причину Малютовой доброты.

Четыре дочери даже для богатого отца — это много. Скуратов же мог похвастаться разве что зажиточностью, не более. А значит, дать дочерям заметного приданого служивому было не по силам.

Бесприданницы! Все дочери Малюты — бесприданницы. Дать за ними хоть что-то ценное боярскому сыну не по силам. Тут, понятно, и стряпчий не самым позорным женихом покажется…

Правда, сие открытие Бориса ничуть не огорчило. Скорее, наоборот, обрадовало. Он понял, что слова Малюты Скуратова не были шуткой. И девушка, поцелуй которой заставил биться его сердце, зажег кровь и заморозил кожу, эта девушка действительно может достаться ему!

Борис передернул плечами, взял ковш, зачерпнул браги и жадно выпил почти половину корца. Отер запястьем губы и спросил:

— А не пора ли нам ополоснуться? Вроде как жарит уже хорошо? Париться рано, однако ж пыль дорожную смыть в самый раз!

Банные посиделки закончились тем же, чем и обычно: бояре проснулись поздно утром, лежа на полках — чистые, распаренные и с больными головами. Поднялись, доели еще лежавшую на полке рыбу, выгребли с донышков мисок грибы. Вылили в ковш остатки браги, пустили по кругу. Ополоснулись последней горячей водой и вышли на свет.

— Ладно, отдохнули, надобно теперь собираться, — сказал Малюта. — Царское поручение ждать не может. Самое позднее послезавтра надобно выехать!

Отправив гостей в дом, сам Скуратов, набросив тулуп поверх исподней рубахи, обошел двор, заглядывая в хлева, амбары, сараи и на огород, и прикидывая, что самого срочного надобно сделать по хозяйству. Тут возле задней калитки его и перехватила вторая дочь:

— Доброго утра, батюшка! Не желаешь квасу холодного после бани испить?

— Спасибо, доченька. — Боярский сын принял у Марии кувшин, с наслаждением отпил через край изрядно пенистого шипучего напитка.

— Как попарились, батюшка? — осторожно спросила девушка.

— Спасибо, доченька, хорошо, — кивнул Малюта, отирая бороду.

— О чем беседовали? — пугливо облизнувшись, уточнила вопрос Мария.

— О делах, о службе, о походе, — не стал гневаться на неуместный для женщины вопрос боярский сын.

— А гость доволен ли был? — еще больше обозначила свой интерес девушка.

— Ой, доволен… — ухмыльнулся в бороду Скуратов.

— Беседовал? — зарумянилась Мария.

— А то… — кивнул Малюта.

— А о чем?

— Известно дело, о девках, — пожал плечами боярский сын. — Дело-то молодое, токмо одно на уме. Все о девках да о девках. Особливо об одной…