Анна Голон - Дорога надежды

Анжелика торжественно пообещала, а про себя подумала, что вряд ли ей когда-нибудь представится возможность отправиться на другую сторону залива просто так, ради удовольствия.

Но ей искренне хотелось вновь увидеть Пор-Рояль, этот милый поселок с его деревянными домами под соломенными крышами, церкви, колесную мельницу и бескрайние луга с пасущимися на них стадами.

Она никогда не ставила в упрек невинному акадийскому поселку, утопавшему в вишневых садах и зарослях гигантского люпина, ту смертную тоску, которая охватывала ее там.

Колен Патюрель прислал Анжелике записку, которую ей передал Марциал Берн.

Молодой человек, когда был не в море, служил секретарем при губернаторе.

Патюрель спрашивал совета относительно новоприбывших поселенцев.

Бывший пират сидел в кресле с высокой спинкой, чем-то напоминавшем епископскую кафедру, за огромной дубовой конторкой, заваленной грудами бумаг. На посетителей канцелярии, для которых были отведены специальные часы, он производил внушительное впечатление. Сейчас же он был поглощен тем, что переписывал некий длинный список имен.

Пригласив Анжелику садиться, он извинился за беспокойство. Принимая во внимание отсутствие графа де Пейрака, инспектировавшего строительство судоверфей, он считает, что мнение графини де Пейрак также может оказаться чрезвычайно полезным и поможет ему принять справедливое решение в отношении лиц, чей склад ума и настроения были ему не ясны. Он уже давно гадает, чего же они наконец хотят.

Речь шла о валлонах и вальденсах, среди которых был Натаниэль Рамбур. Это он, встретив в Салеме гугенотов из Ла-Рошели, попросил их дать его единоверцамвозможностьпоселитьсясредисоотечественников.

Однако, прибыв в Голдсборо, эти люди возмутились, увидя там католиков, церкви и кресты; оказывается, здесь служат мессы, повсюду расхаживают священники, монахи-францисканцы собирают пожертвования, можно было встретить даже иезуитов. Габриель Берн, принимавший новых поселенцев в отсутствие Маниголя и Мерсело, забыл о том, что сам когда-то был одним из самых яростных противников мирного сосуществования с папистами; теперь он столь же яростно выступил на его защиту.

— В Голдсборо так принято! Мы, гугеноты из Ла-Рошели, соблюдаем предписания нашей религии, но мы никому не мешаем молиться по-своему. Поступайте, как мы, или возвращайтесь туда, откуда приехали!

Тогда эти люди пошли жаловаться губернатору. Неужели их поселят здесь, где им придется слушать ненавистные колокола, видеть нечестивых священников?

Колен Патюрель в недоумении взирал на них своими голубыми глазами. С подобными людьми он сталкивался впервые. Ему доводилось встречать различных почитателей Христа, и со всеми он находил общий язык: с этими же он совершенно не мог разговаривать. Может быть, Анжелика знает, откуда они прибыли и чего хотят?

Анжелика объяснила ему, что знает одного Натаниэля, друга ее старшего сына, принадлежащего к официальным реформистам, то есть к тем, о которых говорится в Нантском эдикте, а об остальных была осведомлена не более его.

С населением Голдсборо прибывших сближали происхождение и язык.

Когда-то лорд Кранмер рассказывал ей о валлонах.

Это были потомки первых кальвинистов, выходцев с севера Франции: Лилля, Рубе и Арраса, бежавшие от испанской инквизиции, которая обосновалась во Фландрии после того, как эта провинция перешла к испанской короне. Бежав сначала в Нидерланды, в валлонскую область, затем в Соединенные Провинции: в Лейден, Делфт и Амстердам, где они смешались с английскими dissenters note 13, такими же, как и они, изгнанниками, и многие из них отправились в дальний путь на «Mayflower» note 14. И именно валлон Петер Минуит купил для Нидерландов местечко Новый Амстердам, ставшее потом Нью-Йорком.

Что касается вальденсов, последователей учения «лионских бедняков», христианской секты, основанной в XII веке Пьером Вальдом, взбунтовавшимся против Церкви, которую он упрекал в роскоши и стяжательстве, то Анжелика встретилась с ними впервые. Ей казалось, что они давным-давно были уничтожены, ибо вплоть до XVI века они всюду подвергались жестоким гонениям. Когда началась Реформа, они смешались с гугенотами, многие покинули альпийские убежища, где оставшиеся в живых скрывались от преследования властей. С тех пор они делят участь французских кальвинистов, периоды затишья сменяются травлей и изгнанием.

Вальденсы очень ревниво относились к французскому языку, гордились своим французским происхождением и, постоянно находясь среди враждебного окружения, вели замкнутый образ жизни.

Подумав, Анжелика решила, что лучше всего было бы разместить их в лагере Шамплена, где уже имеется английская колония и есть беглецы из Новой Англии. Привыкнув слышать вокруг себя английскую речь, они, быть может, почувствуют себя увереннее, тем более что там не будет ни колокольного звона, ни ненавистных им «папистов».

Колеи улыбнулся. Именно это он и ожидал от нее услышать. Новоприбывшим было необходимо создать подходящие условия и помочь им обрести новый modus vivendi, пережить временные трудности, всегда сопряженные с переселением в новые, необжитые края. Губернатор начал писать записку Габриелю Берну.

Входя в канцелярию, Анжелика почувствовала, что произошли какие-то непривычные для нее изменения, и стала искать их глазами. При графе де Пейраке помещение служило залом заседаний Совета, здесь же иногда устраивали торжественные трапезы; но это было давно, когда граф только начинал обживать этот берег. Теперь комната, где когда-то лицом к лицу столкнулись двое сильных мужчин, превратилась в канцелярию и приемную губернатора; здесь же вершилось правосудие. И только когда она увидела, как Колен Патюрель окунает перо в чернильницу и переписывает лежащий перед ним список с именами колонистов, Анжелика поняла, что так удивило ее и чего она никогда бы не смогла даже предположить.

— Колен!.. — воскликнула она. — Ты научился читать!.. Да ты и писать теперь умеешь?

— Да, я этому выучился, — ответил тот, не отрываясь от своего занятия; его слова прозвучали гордо и простодушно. Анжелика поняла, что ее удивление приятно ему польстило. — Негоже губернатору ничего не понимать в ворохах бумаг, во всех этих соглашениях, просьбах, жалобах, контрактах, что во множестве приносят ему с просьбой заверить и подписать! Пастор Бокер был терпелив и обучил меня этой премудрости. Оказалось, что моя башка еще на что-то годится. До сих пор мне не было особой нужды знать грамоту. На корабле я был сам себе хозяин, а под рукой всегда был кто-нибудь — второй помощник, священник или хирург, кто занимался бумажками. Так что моему образованию я обязан именно Голдсборо. Разве мог бы я раньше найти себе учителей? В четырнадцать лет я отбыл юнгой из Гавр-де-Граса, и с той поры мне как-то было не до чтения. Где бы мог я найти время научиться читать, пристраститься к образованию: на каторге у Мулея Исмаила? бороздя моря и океаны на всех широтах? Здесь мне поначалу помогал молодой Марциал Берн, но работы становилось все больше, и теперь он работает у меня секретарем и разбирает бумаги. Скоро он уедет учиться, и тогда мне понадобится расторопный молодой человек, который смог бы его заменить.

Анжелика тотчас же подумала о Натаниэле де Рамбур. Подобное занятие вполне бы ему подошло. Она тут же объяснила Колену, что между юным благородным изгнанником и Севериной Берн возникла обоюдная симпатия. Поэтому Рамбур должен быть рад возможности остаться в поселке и поближе познакомиться с девушкой.

Неожиданно на пороге появилась высокая худая фигура, она, словно тень, проскользнула внутрь. Но это был не Натаниэль, а всего лишь негр Сирики, слуга Маниголей.

Он, словно величайшее сокровище, прижимал к груди большой сверток. Похоже, это была та самая штука тонкого сукна малинового цвета, которую Анжелика и граф де Пейрак привезли ему в подарок из своего путешествия, чтобы тот сшил себе новую ливрею. Ибо негр давно страдал от того, что не мог, как того требовал этикет, переодеваться перед обедом, выходя прислуживать своим господам, а его единственная ливрея, в которой он покинул Ла-Рошель, уже истерлась до ниток.

К сукну прилагался золотой галун для обшивки обшлагов и воротника, и тонкий батистовый шарф шириной в ладонь, на концах богато изукрашенный кружевами.

Шарф пышным бантом уже был повязан вокруг шеи. Анжелика посоветовала Сирики обратиться за помощью к дочерям ирландской акушерки, которые были весьма искусными швеями.

Однако было видно, что он пришел к губернатору Патюрелю вовсе не затем, чтобы выразить свою благодарность Анжелике.

Негр сел на кончик стула, держа сверток на коленях. Его взгляд беспокойно скользил по лицам присутствующих, но тем не менее он сидел прямо, с видом, преисполненным собственного достоинства. Во всем, что касалось величия и изысканных манер, в Голдсборо ему не было равных.

— Говорите, мой дорогой Сирики, — подбодрила его Анжелика, — вы же знаете, с каким удовольствием мы всегда вас слушаем, и рады выполнить любую вашу просьбу.

Снрики кивнул головой. Он не сомневался в их благорасположении. Однако он еще довольно долго сглатывал слюну и поправлял свое жабо, прежде чем наконец отважился заговорить.

Анжелика знала, что он всегда начинает издалека и, разумеется, с самых ничтожных мелочей, которые, несомненно, волновали его не меньше, чем основное дело.

Сначала он заговорил о своем юном хозяине, Иеремии Маниголь, которому уже исполнилось одиннадцать лет. Родители мечтали отправить его учиться в Новую Англию, в Гарвардский колледж. Затем он прозрачно намекнул, что ему вовсе не безразлично положение трехлетнего отрока Шарля-Анри, удаленного от очага Маниголей, ибо он, Сирики, вправе считать себя его приемным дедушкой, потому что он, можно сказать, воспитал его мать, малышку Женни, равно как и других детей Маниголей.

Подобный поворот событий внушил ему желание — он опустил глаза, собирая все свое мужество, прежде чем сделать подобное признание, — обеспечить продолжение и своего рода, и желание это мучит его, бедного раба, уже давно. Теперь же он увидел возможность воплотить ее, высмотрев среди пассажиров, высадившихся с «Радуги», высокую негритянку, купленную господином де Пейраком в Род-Айленде.