— Но послушайте… о ком это вы говорите? — воскликнула Анжелика.

— Да об этих низких существах, порочащих своим присутствием мой дом! вскричала миссис Кранмер, шокированная тем, что Анжелика, выслушав эту столь мрачную и скандальную историю, не выказала особого негодования. — Ах, да вот же они!

И она поспешно спряталась за занавесками. В комнату со смехом вошли «низкие существа», неся в руках по куколке в сопровождении цыганки, пятнадцатилетней девочки, босоногой, черноглазой, с венком в волосах и корзиной свежих фруктов в руке: груш, яблок и слив, — которую она водрузила на стол. В другой руке она несла корзину, наполненную лепестками, которыми стала усеивать пол, чтобы освежить и наполнить ароматом комнату. Старшая, укладывая малышей в колыбель, сказала, что, так как день сегодня солнечный и безветренный, она вышла с младенцами в сад на первую в их жизни прогулку под Божьим небом.

Анжелика знаком подозвала миссис Кранмер и вполголоса спросила у нее:

— Вы уже почти все рассказали, теперь уточните, кто они?

— Но я же вам говорила!

— Вы бредите, эти женщины не могут быть теми существами, о которых вы мне рассказывали. Они значительно моложе!

Англичанка улыбнулась с понимающим и вместе торжествующим видом.

— А! Вы заметили! И вы тоже!

— Что значит — и я тоже?

— Вы тоже можете засвидетельствовать действие их колдовства.

Она прошептала:

— Говорят, что… Сатана открыл им секрет вечной молодости!

К счастью, миссис Кранмер вызвали по делам, и Анжелика вздохнула с облегчением: она совершенно обессилела.

Когда она вновь открыла глаза, две женщины с ангельскими улыбками склонились над ней, держа в руках свежее белье и таз с горячей водой.

Должно быть, в ее взгляде отразилась растерянность.

— Успокойся, сестра, — сказала старшая, проведя несколько раз тонкой рукой перед остановившимися глазами Анжелики, как бы пробуждая ее от кошмара.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Ноэмия Шипераль, — ответила младшая.

— Руфь Саммер, — сказала старшая.

Они произносили «Номи» и «Рут» на библейский манер.

Это невероятно!

«Они владеют секретом вечной молодости», — заявила миссис Кранмер.

Анжелике, изучавшей лица «ангелов», казалось, что во взгляде и в скорбном зрелом рисунке губ она видит подтверждение того, что они многое пережили, пряча за двадцатилетней внешностью тридцати-тридцатипятилетний возраст. Это относилось прежде всего к Рут, вдове Саммер, добродетельной фермерше.

Рассказанная миссис Кранмер история не выдерживала никакой критики.

— Что делала Номи Шипераль в пруду? — спросила Анжелика.

Готовясь приподнять ее, чтобы сменить простыни, они мгновение помедлили и обменялись полуулыбкой.

— А! Она вам уже сообщила! — усмехнулась Рут. Она положила руку на плечи своей подруги, и они взглянули друг на друга сияющими глазами.

— Это не ее вина, — нежно проговорила она. — Это у нее врожденное. Она различала цвета людских душ, светящиеся над их головами, и излечивала наложением рук. Просто поражала своим чудодейственным даром, и это стало проклятьем ее жизни, особенно когда она похорошела. Юноши увлекались ею, но не осмеливались признаться в любви и убегали от нее, говоря, что она приносит несчастье. Между тем она была сама красота и доброта.

Они неотрывно смотрели друг на друга, затем, как бы не желая покидать страну грез, принялись ухаживать за Анжеликой, рассказывая ей историю своей жизни.

Вначале история Рут Саммер История Рут, урожденной Мак Маль, вдовы Саммер, супруги Ньюмена, с душевными испытаниями, пережитыми ею в детстве, с преследованиями, которым подвергались ее родители-квакеры, странно напоминала историю Глиметты де Монсарра, синьорессы с острова Орлеан в Новой Франции: оказавшись в семилетнем возрасте свидетельницей казни своей матери, сожженной на одном из костров, как колдунья, на окраинах Лотарингии, она навсегда сохранила воспоминание об этом потрясении.

Но если Глиметта через всю жизнь пронесла эту сердечную рану, нанесенную несправедливостью, немыслимой и чудовищной, — «Смотри, маленькая колдунья!

Смотри, как горит твоя мать!» — и страстную ненависть к служителям церкви, и обрела покой, лишь удалившись не столько от живущих, сколько от рабски покорного общества, которое, удовлетворенное своими законами и постановлениями, образует то, что в двух словах именуется «обществом обывателей», то Рут, превратившись в замечательно красивую высокую девочку со светлыми косичками, очень рано взбунтовалась против остракизма, жертвой которого пала ее бедная мать. С просветленным лицом и неизменной улыбкой, она всегда с достоинством выносила оскорбления, затрещины и плевки; девочка, в двенадцать лет очутившаяся в Америке, знавшая, что находится на земле, где рабское чинопочитание и угодничество не в чести, не могла уразуметь, что же именно возбуждает такую ненависть к ним в людях, подобно им приехавших из Старой Англии и подобно им работавших от зари до зари, обогащаясь трудом своих рук, веривших в того же Бога и поклонявшихся тому же Христу… Ее родители, талантливые и предприимчивые, быстро обрастали хозяйством повсюду, где бы ни поселялись, но стоило им встать на ноги, как тут же начинались неприятности; им не прощали малейшую оплошность, укоряя даже в не совершенном грехе, а в том, что они позволяли себе появляться на деревенской улице.

Рут завидовала маленьким пуританам, таким уверенным в своих правах на этой земле Массачусетса, которые, проходя мимо ее дома, строили ей рожки и кричали: «Бойся! Бойся, дьяволица!» Она охотно бы присоединилась к ним и, как они, строила бы рожки какому-нибудь «козлу отпущения» — католику, квакеру, евангелисту или баптисту. А между тем можно ли было представить себе более мирную и доброжелательную атмосферу, чем царившую в семьях их секты под соломенными крышами домов в поселках и деревушках, которые часто приходилось покидать, едва отстроив, и которые свирепая и угрюмая толпа, едва выжив их, сразу же поджигала, как будто они были отравлены чумными испарениями.

Такие изгнания переживались молодой Рут куда болезненней, чем угрожавшая ей опасность бесчестья.

К несчастью для нее, она была совершенно невосприимчива к тому внутреннему озарению, которое посещало большую часть ее единоверцев и помогало им выносить все эти унижения. Усилия, которые она прикладывала для того, чтобы скрывать от них холодность и бунтарство своего духа, изнуряли ее. В самом деле, она находила нелепым то, что они гордились своим смешным прозвищем quakers — дрожащие, как их окрестили с той поры, когда некий мистически настроенный сапожник из Мстершира Джордж Фокс слез со своего табурета и пустился по дорогам проповедовать, что следует трепетать to quake

— перед Богом и поклоняться лишь Святому Духу.

Не так уж он был и не прав, этот сапожник, призывая к доброте и милосердию в истерзанной Англии, где на протяжении десятилетий католики и реформаты, пуритане и англиканцы кромсали друг друга на куски во имя любви к Богу.

Однако Рут предпочла бы, чтобы Джордж Фокс оставался сапожником в своей мастерской, поскольку приверженцы «Общества друзей» тысячами устремлялись за ним, что неминуемо приводило к пополнению армии висельников и беглецов в Новый Свет.

Шестнадцати лет от роду Рут, юная квакерша с Атлантического побережья, вышла замуж за Джона Саммера, немногим старше себя, высокого и красивого, чистого и непорочного, как ангел, сильного юношу, молодого, упрямого хлебопашца, набожного, храброго и улыбчивого. Он любил ее и был счастлив, не догадываясь о накапливавшихся в ней горечи и озлоблении. Почувствовав с некоторых пор прилив новых сил, она попыталась воспротивиться издевкам своих соотечественников, требуя, чтобы и на квакеров распространялось то, ради чего они приехали сюда: свобода и право на свой манер молиться Богу.

Тогда они отомстили молодому мужу, выставив его у позорного столба за какой-то незначительный проступок, потешаясь над его «страхом» перед женой, с которой он не мог совладать. Уж не умышленно ли забыли о нем, привязанном к столбу долгой морозной ночью? Он умер.

Вопли Рут Саммер послужили причиной громкого скандала, но тогда — было ли в ней нечто такое, что внушало судьям страх и на что они не осмеливались посягнуть? — они наказали ее, арестовав ее родителей. Подвергнутая унизительному бичеванию плетьми на рыночной площади, мать скончалась несколько дней спустя. Она сгорела в лихорадке от гнойного воспаления ран на спине.

Что касается ее отца, то он был приговорен к отсечению уха — обычное по существующему закону наказание за первое правонарушение. В случае повторного проступка, не менее тяжкого, чем предыдущий, ему предстояло лишиться второго. Приговор не был приведен в исполнение. Накануне Рут сообщили о том, что ее отец, оступившись на тюремной лестнице, упал и проломил себе голову.

Пришло время спасаться бегством. Внезапная сила и решительность овладели Рут Саммер.

Она убедила членов «Общества друзей» переселиться на север и собственноручно подожгла опустевшие дома.

Как известно, в Салеме она отреклась от своей секты и оставалась пуританкой вплоть до того зимнего морозного дня, когда… «она увидела Номи Шипераль».

А теперь история Номи — Я увидела ее, по самую шею погруженную в замерзший пруд, ее бледное лицо огромной лилией выступало на поверхности, — рассказывала Рут. — «Они», стоя у леса, ждали, распевая псалмы, когда Дьявол вылетит из ее рта. Да, ее рот был и в самом деле открыт, ибо она умирала. Бедная девочка… Что мне оставалось, как не спрыгнуть с двуколки и не броситься к ней, чтобы вырвать ее из черной могилы? Лед уже стягивался вокруг ее шеи наподобие железного ошейника, и когда я вытащила ее на берег, единственная покрывавшая ее тело рубашка заледенела, а концы длинных волос стали ломкими, как стекло. Я поцеловала ее в губы, — продолжала Рут Саммер,

— ее посиневшие, холодные губы. Мне так хотелось согреть ее своим дыханием, вдохнуть в нее тепло своего тела!