— В дороге время никогда нельзя рассчитать наверное, мисс.

Один из мужчин крикнул:

— В десять, если пораньше, или в одиннадцать — а не то, так в полдень. В дороге никогда не знаешь. Мужчины разразились хохотом.

— То колесо отлетит, — сообщил один из них. — А то вдруг встретят призрак Неда Келли.

Все решили, что это очень смешная шутка, и загоготали.

— Ехать в воскресенье смысла нет, — поведал мне другой мужчина. — По воскресеньям дилижансы не ходят По вторникам тоже. Есть только по понедельникам, средам и субботам. Вот и вся недолга.

— Спасибо. Вы мне очень помогли. И опять это почему-то показалось им очень смешным. Мы вышли к своим лошадям. Фелисити молчала, пока мы отъезжали, затем спросила:

— Ты уезжаешь, да?

— Ну, ведь и не предполагалось, что я останусь здесь жить, правда?

— Я не думала, что ты поедешь так скоро.

— Я еще не уехала. Просто хотела знать расписание дилижансов.

— В доме наверняка его знают.

— Я подумала, что будет лучше, если я выясню сама.

— Эти ужасные мужчины, .. — начала Фелисити.

— Вообще-то они не так уж скверно себя вели. И сказали нам то, что мы хотели узнать. Полагаю, со временем ты к ним привыкнешь. Просто у них другая манера держаться.

— Не думаю, что когда-нибудь привыкну к этой жизни.

— Привыкнешь, привыкнешь.

— Эннэлис, ты ведь не уедешь, во всяком случае, не сейчас?

Я колебалась.

— Возможно, меня не так уж хотят здесь видеть. Я ведь всего лишь гостья.

— По-моему, мой муж… Ты ему нравишься.

— О, я как-то этого не заметила. Полагаю, он не захочет, чтобы я злоупотребляла вашим гостеприимством.

— Обещай, что не уедешь… хотя бы сейчас. Я помолчала.

— Ты же знаешь, я здесь ради того, чтобы найти брата.

— Знаю.

— Здесь я никогда ничего не узнаю.

— Совсем недолго… И ты ведь не уедешь, не сказав мне? Я бы не вынесла, если бы как-нибудь проснулась и обнаружила, что я одна.

— Обещаю, что не уеду, не сообщив тебе.

На этом разговор был окончен. Фелисити очень боялась своего будущего.


Прошло несколько дней. Я начинала кое-что узнавать о том, что меня окружало, и чем больше узнавала, тем горячее становилось мое желание выбраться отсюда.

Много раз я уже открывала рот, чтобы сообщить Фелисити, что должна ехать. А потом вспоминала, что с радостью воспользовалась ее поездкой, чтобы удрать из Англии. И теперь я не могла бросить Фелисити, когда она нуждалась во мне. Вот только одного я не знала: как спасти ее от человека, за которого она вышла замуж. Я просто составляла ей компанию в течение дня.

Я начинала привыкать к жаркому полуденному солнцу, к тучам мух, к запаху жарящихся бифштексов. Казалось, здесь все питались только бифштексами. Вокруг бродили вечно голодные собаки. Они казались очень свирепыми. Я всегда носила собакам объедки, и спустя короткое время они стали ласкаться ко мне. В дом приходило много мужчин, все загорелые дочерна и в соломенных шляпах с лубяными сетками, чтобы отгонять вездесущих мух. Они сидели на кухне, играли в карты и потягивали эль.

Часто еду готовили на воздухе. Огромные ямы набивали бумагой, и мясо жарилось над ними, как в гриле. Капающий с мяса жир поддерживал огонь, мясо они ели полусырым. Мужчины пели песни про вальсирующую Матильду и что-то там насчет кенгуру, а при виде нас у них на лицах появлялось какое-то глумливое выражение — негодование, смешанное с восхищением.

Уильям Грэнвилл часто проводил время с этой компанией. Вечерами они сидели у дома, и я слышала их из своей комнаты. Они хохотали, пели и громко разговаривали, и непрерывно пили.

Я лежала в постели, прислушиваясь к ним, твердя себе, что первым же дилижансом уеду в Сидней. Остановлюсь в отеле до среды, а потом отправлюсь на Карибу.

Но наступало утро, я видела Фелисити и понимала, что не могу пока ее оставить.

Я пробыла в имении уже неделю. Она показалась мне месяцем. Я много ездила верхом. Фелисити всегда выезжала со мной. Часто мне казалось, что она вот-вот доверится мне, но она по-прежнему молчала. Я решила сказать ей, что должна ехать и если ей здесь так не нравится, пусть едет со мной.

Однако я не была уверена, так ли это умно — советовать жене оставить мужа.

А пока эта страна меня просто завораживала. Это был край контрастов. Так много было красоты. Я восторгалась огненными деревьями с коралловыми цветами или серыми с розовой грудкой какаду, которых здесь называли «гала». Это была необыкновенная красота. Но рядом были целые мили земли, поросшей колючим кустарником, рои насекомых, каких нам никогда не доводилось встречать дома — волосатых пауков, маленьких многоножек, забиравшихся в дом, и нескончаемых мух. Милли Мейкен держалась настороженно, ступала бесшумно и, по-моему, терпеть не могла нас обеих, но кто мне не нравился больше всего — так это Уильям Грэнвилл.


После нашего приезда прошла неделя. В ту ночь мужчины как обычно болтали и выпивали. Я слышала взрывы хохота. Была почти полночь.

Я всегда чувствовала себя неуютно до тех пор, пока Уильям Грэнвилл не поднимался в комнату, которую делил с Фелисити, и только после того, как за ним закрывалась дверь, я могла заснуть. Дверь моей комнаты не запиралась, и я боялась, что он явится ко мне.

Грэнвилл взбирался по ступенькам, что-то бормоча себе под нос, и я догадалась, что он выпил больше обычного.

Я услышала, как затворилась дверь спальни. Я вновь говорила себе, что пора готовиться к отъезду, и решила поговорить с Фелисити утром.

Лежа и обдумывая, что ей сказать, я услышала, как открылась какая-то дверь. Я сразу насторожилась. Выскользнула из постели, выжидая, что будет дальше.

Двери закрывались неплотно, и сбоку была щель, сквозь которую был виден коридор. Сердце мое замерло. По коридору шел Уильям Грэнвилл в ночной сорочке, доходившей ему до колен. Я вздрогнула от недоброго предчувствия. Я уже была готова защищаться и подумала: «Ну, нет, утром уезжаю».

Грэнвилл остановился и стал открывать дверь в середине коридора. Это была комната миссис Мейкен.

Он вошел внутрь.

Я прислонилась к двери, тяжело дыша от облегчения.

Все лишь подтверждало то, о чем я уже догадалась. По крайней мере, он не пытался войти в мою комнату.

Стало быть, миссис Мейкен была любовницей Уильяма Грэнвилла, отсюда и ее негодование по поводу вторжения его жены. Это было чудовищно. Под той же крышей и всего за несколько дверей от комнаты, где лежала его жена!

— Этот человек — чудовище, — сказала я себе. Заснуть уже было невозможно. Я закуталась в халат и уселась у окна.

При ярком звездном свете окрестности выглядели очень причудливо. Серые эвкалипты вдали были похожи на призрачных часовых.

Я должна что-то предпринять, подумала я. Мне надо ехать, но я не могу оставить Фелисити без защиты. А потом у меня вдруг возникла идея. Я вынула писчую бумагу и ручку. Было достаточно светло, и я принялась писать:


"Дорогой Реймонд!

Я очень обеспокоена. Здесь что-то очень неладно. Этот брак был большой ошибкой. И дело здесь не просто в том, чтобы приспособиться к новой жизни и новой стране Фелисити напугана. И я понимаю, почему.

Жизнь здесь грубая. Фелисити было бы трудно приспособиться, даже если бы Уильям Грэнвилл был прекрасным мужем. Но этот человек — чудовище. Я знаю, это звучит слишком громко, однако я решительно считаю, что этот так. Он ей неверен. Здесь живет экономка, и я уверена, что она была его любовницей и остается ею. Она ненавидит Фелисити, и в эту минуту, когда я пишу это письмо, а сейчас около часа ночи, он с экономкой. Я хочу уехать, однако Фелисити умоляет меня не делать этого. Не знаю, как смогу оставаться здесь, однако когда я заговариваю об отъезде, у нее чуть не начинается истерика. Она сильно изменилась. По-моему, что-то надо делать. Реймонд, ты был так добр. Ты так помог мне. Что можно предпринять? К сожалению, мисс Картрайт пришлось вернуться домой. Тебе это уже хорошо известно, и у Фелисити нет никого, кто бы мог защитить ее от человека, за которого она вышла замуж. Пожалуйста, помоги ей. Ей нужен кто-нибудь, чтобы присматривать за ней.

Я останусь здесь, сколько смогу, но жить в этом доме очень неуютно. Я чувствую себя не с своей тарелке в присутствии мужа Фелисити и нахожу его очень оскорбительным.

Пожалуйста, Реймонд, это крик души. Посоветуй мне, что делать. Я хочу, чтобы Фелисити тоже уехала, но в ней слишком сильно чувство долга. В конце концов, он ее муж.

Я пишу это письмо в своей комнате, в относительной темноте. Света звезд едва хватает — они здесь яркие — чтобы писать.

Я в отчаянии. Возможно, утром я буду чувствовать себя по-другому, но, по-моему, я должна отправить это письмо независимо от своих ощущений, ибо знаю — придет ночь, и я пожалею, что не сделала этого. Я хочу, чтобы ты знал, что здесь происходит.

Вот, написала тебе, и мне сразу стало легче. Словно поговорила с тобой.

Я немного продвинулась в своих поисках. Кажется, я упоминала в письме, отправленном из Сиднея, что мы познакомились с человеком по имени Милтон Хемминг. Наверное, мисс Картрайт рассказывала тебе о нем. Это он устроил ей проезд до Англии из Кейптауна. Ну, так вот, он вспомнил, что Филип останавливался в отеле на острове, где у Милтона сахарная плантация. Остров называется Кариба. Я думала поехать туда, как только выберусь отсюда, но сначала, если возможно, хочу увидеться с Дэвидом Гутериджем. Он ботаник, с его экспедицией Филип и уехал. В Сиднее я заходила в резиденцию Ботанической ассоциации, там примерно знают, где он и когда вернется — говорят, через месяц. Я бы хотела переговорить с ним до отъезда на Карибу. По словам мистера Хемминга, Филип останавливался в тамошнем отеле. На острове есть отель. Наверное, кто-то должен был его знать. Так что я продвигаюсь, правда, медленно.