— Это звучит так, словно вы говорите о стаях саранчи в Древнем Египте.

— Они и есть точно такие.

— Тогда зачем же люди живут там?

— Нелегко собрать пожитки и отправиться пешком в Землю обетованную, — Поэтому и вы там живете?

— Я не живу в австралийской глубинке. Я живу на Карибе. Это остров, расположенный более чем в ста милях от побережья Австралии. Там жил мой отец, и от него я унаследовал сахарную плантацию. На Карибе выращивают сахарный тростник. Но в один прекрасный день я собираюсь продать плантацию, вернуться домой и приобрести усадьбу с большим поместьем, фермами и всем прочим. Я собираюсь стать английским сквайром.

— Сквайры обычно живут на своей земле поколениями.

— Это я как-нибудь обойду, — отозвался Милтон. — Скажите, что вы собираетесь делать по приезде в Австралию?

— Я буду присутствовать на свадьбе подруги. Побуду с ней немного, а потом, наверное, вернусь домой с ее тетушкой.

— Я часто приезжаю в Сидней. Мы можем стать друзьями?

— Откуда нам знать? Дружба — не то, что можно решить во время короткой встречи. Ее надо пестовать. Она должна расти.

— Так станем ее пестовать.

— Это поспешное решение, — заметила я. — Мы только вчера вошли на корабль. И впервые увидели друг друга в столовой.

— И я вел себя довольно дерзко. Когда мы начнем пестовать дружбу, вы узнаете, что это моя характерная черта. Вам она нравится?

— Многое будет зависеть от обстоятельств.

— Мы с вами поладим. Мы ведь люди одного сорта.

— Стало быть, вы находите меня дерзкой?

— Дерзость проглядывает за рафинированными манерами безупречной юной леди. Я просто вижу, как она выглядывает наружу. Например, что вы делаете, сидя здесь, на палубе, с человеком, который не был вам официально представлен?

— Я бы назвала это чрезвычайными обстоятельствами. Меня привела сюда погода, а поскольку это единственное место, где может сесть пассажир, было неизбежно, что вы тоже сюда усядетесь. Это ведь не мой корабль, так что я не могу приказать вам оставить меня в покое.

— Логично. Однако я по-прежнему считаю, что прав насчет вашей дерзости. Прав я или нет — покажет время.

— По-моему, ветер немного стихает.

— Возможно… но лишь чуть-чуть.

— Пойду посмотрю, как там мои спутницы.

— Они ведь в лежат в прострации, да?

— Боюсь, что да.

— Пройдет некоторое время, прежде чем они оправятся.

— Тем не менее, пойду, посмотрю.

Я встала и чуть не упала, споткнувшись. Милтон оказался рядом, подхватил меня, лицо его было совсем близко. Он был самым волнующим мужчиной, какого мне доводилось встречать.

— Осторожнее, — предостерег меня Милтон. — Одна сильная волна — и вас смоет за борт. Не следует подходить слишком близко к поручням. Позвольте я провожу вас вниз.

Он обнял меня одной рукой и крепко прижал к себе. Мы скорее катились, чем шли по палубе. У меня перехватывало дыхание, и я была рада, что меня поддерживает его сильная рука.

— Покинув Англию, я подумал: «О, потерянный рай!», — заявил Милтон Хемминг. — А теперь я думаю об обретенном рае. Не зря меня назвали Милтоном.

Я снова рассмеялась. Эта встреча хорошо на меня подействовала.


Я нетвердым шагом добралась до каюты. Вид у мисс Картрайт был весьма увядший, и Фелисити выглядела не лучше.

Она сказала:

— Это ужасно. И сколько нам еще придется это выносить? Я думала, что умру.

— По-моему, погода немного улучшается.

— Благодарение Богу.

— Где вы были? — спросила мисс Картрайт.

— На палубе. Моя соседка по каюте сказала, что так будет легче всего.

— У вас такой цветущий вид, — заметила Фелисити, — словно вы получали от этого удовольствие.

Я улыбнулась и подумала: « По-моему, так оно и есть».


Через два дня погода улучшилась. Однако мисс Картрайт была потрясена. Она страдала больше, чем Фелисити, и, по моему твердому убеждению, тетушка жалела о том, что вообще отправилась в это опасное путешествие. Прошло всего три дня, и весь путь был еще впереди. Теперь мисс Картрайт по-настоящему путала такая перспектива.

К этому времени я уже близко познакомилась с Милтоном Хеммингом, казалось, появлявшимся, как джинн из лампы, где бы я ни находилась.

— Не стану притворяться, будто мне не нравилось то, что меня отыскивают, особенно человек, к которому на корабле все относились с таким уважением. Он оказался другом капитана, его хорошо знали члены экипажа, и мне показалось, что он пользуется особыми привилегиями.

Когда мы прибыли на Мадейру — в первый порт, куда заходил корабль, Милтон Хемминг спросил, сойдем ли мы на берег. Я сказала — да, конечно. Однако мисс Картрайт объявила, что не уверена, прилично ли дамам сходить на берег без сопровождения.

Милтон очень серьезно посмотрел на нее и произнес:

— Право, мадам, как вы мудры! Не подобает дамам идти одним, и я хочу умолять вас позволить мне сопровождать вас.

— О, но, мистер Хемминг, я не могу этого допустить. Наше знакомство такое краткое.

— Но, мадам, мы с вами должны позаботиться о том, чтобы с юными леди не случилось ничего плохого.

Он бросил на меня озорной взгляд.

Однако мисс Картрайт, как я с удивлением заметила, была совершенно очарована им. Это поразило меня. Я полагала, что подобная смелость, такая дерзкая мужественность не могла найти отклика в сердце старой девы. Ничего подобного. Мисс Картрайт считала Милтона тем, что называется «настоящий мужчина», и уважала его за это.

Она немного поколебалась, однако перед Милтоном трудно было устоять.

— Ну, что ж, мистер Хемминг, если мы оба пойдем…

— Предоставьте это мне. Я покажу вам остров. Для первой стоянки это просто идеальное место. Он так красив. И всегда был моим любимым портом. А теперь мое восхищение будет кому разделить.


Это был счастливый день. Милтон взял на себя заботу о нас, был так любезен с мисс Картрайт и следил прежде всего за ее удобствами, что она сдалась и, по-моему, даже радовалась его обществу.

Милтон нанял тележку, запряженную быками, и мы покатались по городу. Мы отправились на рынок полюбоваться выставленными там на продажу прекрасными цветами, исследовали собор из темно-красного камня, проехали мимо дворца губернатора, старой крепости Сан-Лоренсу и дальше — к старому францисканскому монастырю, где цвели прекрасные сады.

Милтон Хемминг хотел взглянуть на сахарный тростник, росший здесь в изобилии. И мы поехали за город.

Он говорил со знанием дела и многое поведал нам о производстве сахара и о том, как сок из растений перерабатывается на мельницах и в бойлерных. Мне даже захотелось из-за его рассказов посмотреть на его остров.

— Тростник был завезен сюда с Сицилии, Кипра и Крита в пятнадцатом веке и стал в это время основной отраслью промышленности острова. Сейчас он знаменит своим вином. Кто не слышал о мадере? Знаете что, мисс Картрайт, я собираюсь позволить себе некоторые вольности. Можно?

— О, мистер Хемминг, — со смехом отозвалась мисс Картрайт. — Если вы настаиваете, как я могу противостоять вам?

— Я, разумеется, буду следовать вашим указаниям. Однако я собирался сообщить, что здесь у меня есть хороший друг. Он держит винные погреба. Он был бы рад показать вам, как делается и хранится вино. И может даже пригласить вас выпить стаканчик.

— О Боже, мистер Хемминг, это же совершенно неприлично.

— У вас ведь есть защитник, мисс Картрайт, так что вам нечего бояться.

Мы оставили тележку рядом с виноградником и отправились в подвал, где были встречены смуглым мужчиной в кожаном переднике, очень быстро говорившим по-португальски. Время от времени он переходил на ломаный английский. И явно был рад видеть Милтона Хемминга.

Обойдя подвалы, мы получили приглашение сесть на стулья в форме бочек. Стулья стояли у круглого стола, куда нам принесли стаканы мадеры.

Вино было восхитительным. Возможно, под его влиянием Фелисити разговорилась. Она явно наслаждалась нашей прогулкой, сказала, что совершенно очарована островом и хотела бы провести здесь некоторое время.

— Ах, но ведь это задержит ваш приезд в Австралию, — заметил Милтон Хемминг. — А я уверен, вы сгораете от нетерпения, желая туда добраться.

Мгновенное замешательство Фелисити сказало мне — и, уверена, Милтону Хеммингу тоже — многое. Теперь я знала тайну Фелисити. Перед нами была очень испуганная молодая женщина, и чем ближе становилась ее новая жизнь, тем больше она сомневалась, не допустила ли ошибки.

— О да… да, конечно, — отозвалась Фелисити, слишком пылко для того, чтобы ее слова звучали убедительно. Однако я не могла забыть затравленного взгляда ее глаз.

— Где находится его плантация? — спросил Милтон Хемминг.

— В нескольких милях от Сиднея.

— А как называется? Возможно, я знаю ее.

— Грэнвилл. Это фамилия моего жениха. И плантация названа в его честь.

— Уильям Грэнвилл? — голос Милтона Хемминга звучал довольно мрачно.

— Да. Я еду к нему.

— Вы с ним знакомы? — спросила я.

— Можно сказать, шапочное знакомство. Я примерно раз в месяц приезжаю в Сидней. А там в отеле встречаешься со скотоводами и людьми из округи. Мне доводилось встречаться с ним.

— Какое странное совпадение, — вставила мисс Картрайт.

— Вовсе нет, — ответил Милтон Хемминг. — Видите ли, у нас все не так, как в Лондоне. И население Австралии намного меньше населения Лондона, Бирмингема и Манчестера, да и любого большого города. Австралия мало заселена. Люди приезжают много миль и все собираются в одном отеле. Не так уже странно, что встречаешься со многими.

— Да, конечно, — согласилась я.

Однако у меня появилось какое-то тревожное чувство.

Мисс Картрайт уговорили попробовать еще стаканчик, и после него она стала много смеяться.

Мы вернулись на корабль.


Тревожное чувство не улеглось. Я была уверена, что Милтону Хеммингу что-то известно об Уильяме Грэнвилле, и что он что-то скрыл, ибо то, что он знал, было не слишком приятным.