Он понял. Все, что он мог, это попросить прощения.

— Думаю… Вероятно, тебе лучше уйти.

Она так и стояла со скрещенными на груди руками, как бы защищаясь от него. Нельзя было даже попрощаться. Он не мог поцеловать ее, не мог просто сказать: «Все было замечательно», — в лучших традициях салонной комедии. И еще он не мог простить ее за то, что она пыталась разлучить его с Эммой. Он мог лишь уйти.

— Я пошел.

— Да. Окажи такую милость.

Когда он стал спускаться по лестнице, Она напомнила:

— Ты забыл вино.

— Оставь себе, — произнес Роберт.

Глава 10

Песня кончилась. Свет померк. Чамиан Во в роли Оберона вышла вперед, чтобы произнести финальный монолог. Запись музыки Мендельсона (недостаточные размеры Брукфордского театра не позволяли разместить оркестр) тихо звучала в темном пространстве зрительного зала и ассоциировалась у Эммы, сидящей в суфлерской будке, с прелестью волшебной летней ночи.

До зари по всем углам

Разлетитесь тут и там.

Шел последний спектакль недели «Сон в летнюю ночь». Финансовое фиаско «Маргаритки в траве» заставило руководство театра обратиться к пьесе Шекспира, что, хотя и означало для всех двойную работу, обеспечивало субсидии Художественного совета и аншлаг, пусть даже за счет школьников и студентов.

Теперь Эмма уже больше не работала на Коллинза, помощника режиссера. На месте его ассистента работала выпускница драматической школы, увлеченная театром, упрямая и, по всей видимости, неуязвимая для колких замечаний своего начальника. Сейчас она была на сцене в бархатной тунике с прозрачными серебристыми крыльями и изображала фею (в театре не хватало актеров, и в спектакле были заняты все, кого только можно было привлечь).

По этой же причине Томми Чилдерс попросил Эмму вернуться в театр и помочь в постановке спектакля. За последние две недели ей пришлось работать и в костюмерной, и в цехе декораций, печатать сценарии, все время бегать за бутербродами и сигаретами, то и дело заваривать чай.

Сегодня ей поручили быть суфлером, и она весь вечер не отрывала глаз от текста, боясь не уследить, пропустить какую-нибудь реплику и подвести актеров. Но теперь, когда спектакль приближался к концу, она позволила себе немного расслабиться, так как дальше знала текст наизусть и не могла отказать себе в удовольствии понаблюдать за происходящим на сцене.

На Чамиан был венок из изумрудных листьев, серебристый плащ и такие же панталоны, облегающие ее длинные стройные ноги. Публика, зачарованная древней магией слов, слушала, затаив дыхание.

Отправляйтесь, разлетайтесь,

На заре ко мне являйтесь.

По обеим сторонам проходы были узкими, поэтому Томми Чилдерс построил рампу, ведущую вниз от сцены к центральному проходу зала. И сейчас Оберон и Титания рука об руку, сопровождаемые свитой фей, бегом устремились к выходу по этой рампе; их одежды развевались, как роскошные крылья, на которых они слетели с освещенной сцены вниз, в темноту, быстро и еле слышно, и исчезли почти без звука, без следа.

На сцене в свете одинокого прожектора осталась лишь Сара Резерфорд, исполнявшая роль Пэка.

Коль я не смог вас позабавить,

Легко вам будет все исправить.

В руках у нее была маленькая свирель. Когда она дошла до: «…дайте руку мне на том», — то сыграла мелодию Мендельсона. Затем, торжественно: «Коль мы расстанемся друзьями, в долгу не буду перед вами».

И темнота, занавес, аплодисменты.

Наконец. Эмма с облегчением вздохнула — все прошло нормально, захлопнула текст и откинулась в своем кресле. Актеры вышли, чтобы попрощаться со зрителями. Когда мимо нее проходил Ник Боттон, он наклонился к ней и произнес:

— Томми просил передать: тебя ждет какой-то человек. Он уже полчаса просидел в Зеленой комнате. Томми на всякий случай отвел его в свой кабинет. Вероятно, решил, что так будет лучше для тебя, и не возникнет повода для разговоров. Пойди, выясни, в чем дело.

— Ждет меня? Кто же это такой?

Но Боттон был уже на сцене. Занавес поднялся, вновь раздались аплодисменты. Актеры улыбались, кланялись, актрисы делали реверансы.

Первая мысль Эммы была о Кристофере. Но если бы то был Кристо, Томми так бы и сказал. Она спустилась по деревянным ступенькам, прошла по помосту к площадке, куда вела лестница со сцены. Впереди, в конце короткого коридора, дверь в Зеленую комнату была распахнута, и виден был продавленный бархатный диван, старые афиши на стенах. Кабинет Томми Чилдерса тоже выходил в этот коридор, но его дверь была закрыта.

Аплодисменты в зале было стихли, но затем возобновились, актеров вызывали на бис.

Она открыла дверь. Это была крошечная комната, чуть больше бельевого шкафа, в которой с трудом помещались письменный стол, пара стульев, полки и картотека. Гость сидел на месте Томми, за его письменным столом, где в беспорядке громоздились сценарии, письма и режиссерские записи. На стене за спиной мужчины висели фотографии сцен из спектаклей. Кто-то принес чашку с чаем, но он и не подумал прикоснуться к ней, и чай так и стоял, нетронутый и остывший. На госте были светло-серые брюки, желтовато-коричневый вельветовый пиджак, темно-голубая хлопчатобумажная рубашка и желтый галстук, повязанный свободно, так что была видна верхняя пуговица рубашки. Он загорел, смотрелся лет на десять моложе, чем раньше, и казался почти до неприличия привлекательным.

В руках у него была американская сигарета, а пепельница, полная окурков, свидетельствовала о том, что он уже давно ждет Эмму. Когда она появилась в дверях, он повернул к ней голову, облокотясь на письменный стол и положив подбородок на ладонь. Его глаза сквозь дым сигареты казались темными и совершенно непроницаемыми.

— Чем ты была занята? — В его голосе слышалось нетерпение.

Девушка была так ошеломлена, что не нашла лучшего ответа, чем:

— Суфлировала.

— Ну, входи и закрой дверь.

Она сделала то, что он велел. Шум аплодисментов остался за дверью. Сердце ее сильно забилось, то ли от неожиданности встречи, то ли от радости, а может, и от смутного страха. Наконец она тихо произнесла:

— Я думала, ты в Америке.

— Был там еще сегодня утром. И вот прилетел. А вчера, по крайней мере я думаю, что это было вчера, — эти различия во времени весьма затрудняют существование — я был в Мексике. В Акапулько.

Эмма взялась рукой за спинку стула и осторожно села на него, прежде чем ее ноги подкосились.

— Акапулько?

— Ты знаешь, самолеты, летающие в Акапулько, раскрашены в разные цвета. Если летишь на юг, одетая в униформу стюардесса демонстрирует что-то вроде стриптиза. Великолепно! — Он продолжал наблюдать за ней. — Эмма, ты как-то изменилась. А! Подстриглась. Как здорово! Повернись и дай посмотреть сзади. — Она подчинилась, осторожно поворачивая голову и искоса глядя на отца. — Намного лучше. Никогда не знал, что у Тебя такой совершенный рисунок головы. Сигарету?

Он бросил пачку через стол. Эмма взяла сигарету, он зажег ее, затем наклонился и погасил пламя такой знакомой и красивой рукой. Гася спичку, как бы вскользь произнес:

— Так много писем летит через Атлантику. Но ни одного от тебя.

Это был упрек.

— Да, я знаю.

— Трудно понять, почему. Не то чтобы для меня это имело большое значение, хотя, должен признаться, поскольку я чуть ли не впервые написал тебе, было бы приятно получить ответ. Но Мелисса отнеслась к этому иначе. Она хотела, чтобы ты приехала в Штаты и побыла с нами, пусть даже недолго. Ты всегда нормально к этому относилась. Что случилось?

— Не знаю. Думаю, просто была расстроена, что ты не вернулся домой. Да и не так легко сразу привыкнуть к тому, что ты женился. А потом стало слишком поздно отвечать на твои письма. И с каждым днем это становилось все труднее, и наконец стало невозможным. Никогда не думала, что, если сделаешь что-то, за что себя не похвалишь, то потом все труднее исправить положение.

Он ничего не сказал на это. Только продолжал курить и смотреть на нее.

— Ты сказал, много писем. А кто писал их тебе?

— Ну, конечно же Маркус. Что касалось бизнеса. И еще было довольно высокопарное официальное письмо от Роберта Морроу. Он написал, что приезжал сюда посмотреть какую-то пьесу и виделся с тобой и Кристофером. Но я так и не понял, приезжал ли он посмотреть пьесу или увидеться с тобой.

— Да, но…

— Когда мы узнали, что ты жива и занята делом, но не собираешься к нам в гости, то вместе с Мелиссой сели в цветной самолет и отправились в Мексику. Там мы гостили у престарелой бывшей кинозвезды в доме, полном длиннохвостых попугаев. Вчера вернулись в Квинстаун, где нас ждало еще одно письмо.

— От Роберта?

— Нет. От Кристофера.

Она не могла поверить:

— От Кристофера?

— Он, видимо, очень талантливый молодой человек. Так быстро получил роль в лондонском театре, почти не имея опыта. Конечно, я всегда знал, что он добьется громкого успеха в жизни. Иначе он бы попал за решетку.

Но даже такая провокация со стороны отца не смогла вывести Эмму из состояния крайнего удивления.

— Кристофер? Я тебя правильно поняла? Неужели и впрямь он написал тебе?

— Ну, ты говоришь об этом в таком тоне, что это даже оскорбительно для него.

— Но почему?..

— Нетрудно предположить, что он должен был чувствовать определенную ответственность за тебя.

— Но… — У нее в голове пронеслась догадка, и она решила сразу же проверить ее, дабы знать, стоит ли ей надеяться на то, что могло бы осчастливить ее: — Но ведь ты приехал не из-за этого письма? Ты приехал на родину, чтобы рисовать? Ты отправишься в Порт-Керрис и вновь вернешься к живописи?