Полицейский махнул им, разрешая продолжать путь.

— А мы что будем делать? — спросил Роберт.

— Мы?

— Да. Ты и я. Не хочешь поужинать вместе где-нибудь?

Минуту она размышляла, не высказала ли она случайно свои мысли вслух…

— Ну… я… Если ты не считаешь себя обязанным…

— Я не считаю себя обязанным. Я хочу. Мне это доставит удовольствие. Куда поедем? Ко мне в гостиницу? Или тебе это не по душе?

— Да… Конечно… Я согласна.

— Быть может, ты знаешь уютное местечко в итальянском стиле здесь, в Порт-Керрисе?

— В Порт-Керрисе нет уютных местечек в итальянском стиле.

— Значит, нет. Я и боялся, что здесь такого нет. Поэтому пусть это будет двор с пальмами и центральное отопление.

— Там играет оркестр, — добавила Эмма, считая нужным предупредить его. — По субботам. И топчутся танцующие.

— Ты как будто считаешь это неприличным?

— Я подумала, быть может, тебе не понравятся такого рода развлечения. Бену не нравятся.

— А мне они очень даже нравятся. Как и все, что может понравиться тому, с кем я отдыхаю.

— Никогда не думала о подобных вещах в таком ракурсе.

Роберт рассмеялся и посмотрел на часы:

— Половина седьмого. Я отвезу тебя домой, заеду в гостиницу переодеться и позвонить Маркусу, а затем вернусь за тобой. В полвосьмого ты будешь готова?

— Я тебя угощу, — пообещала девушка. — Дома стоит бутылка виски «Деди Рэм», которую подарили Бену лет десять назад и до сих пор не раскупорили. Я всегда хотела попробовать, что там внутри.

Но Роберт не проявил радости:

— Я бы предпочел мартини.

В гостинице Роберту вместе с ключами вручили три записки.

— Когда поступили эти звонки?

— Там обозначено время, сэр. Три сорок пять, пять и полшестого. Господин Маркус звонил из Лондона. Он передал, чтобы вы позвонили немедленно по возвращении.

— Я и так собирался это сделать. Но все равно спасибо.

Озабоченный таким необычным для Маркуса нетерпением, Роберт прошел в свой номер. Беспокойство вызвали повторные звонки. Он решил, что до Маркуса дошли слухи о попытках других галерей перехватить молодого художника. Или, возможно, у его компаньона было на уме что-то еще — неужели он хотел все отменить?

В номере шторы оставались задернутыми, постель не убрана, в камине горел огонь. Сев прямо на кровать, Роберт поднял трубку телефона и набрал номер галереи. Достал из кармана полученные у портье записки и сложил их по порядку на прикроватном столике: «Господин Бернстайн просил позвонить», «Звонил господин Бернстайн, позвонит позже», «Господин Бернстайн…».

— Кент 3778. Галерея Бернстайна.

— Маркус…

— Роберт, слава Богу, ты наконец позвонил! Получил мое сообщение?

— Целых три. Но я же и так обещал позвонить по поводу Фарнаби.

— Дело не в Фарнаби. Все гораздо сложнее. Дело в Бене Литтоне.


У нее было платье, увиденное в Париже, страшно приглянувшееся, очень дорогое, но все-таки купленное. Черное, без рукавов, очень строгое.

— Ну куда вы оденете такое платье? — спросила мадам Дюпре.

Эмма, наслаждаясь роскошью приобретения, ответила:

— Ах! Куда-нибудь, по какому-нибудь случаю.

До сегодняшнего дня такого случая не представлялось. Сделав высокую прическу и надев серьги с жемчужинами, Эмма осторожно продела голову в вырез черного платья, застегнула молнию, закрепила пояс, и ее отражение в зеркале подтвердило, что те две тысячи франков были потрачены недаром.

Когда приехал Роберт, она была на кухне, выколачивала из поддона кубики льда для обещанного мартини. Она пошла и сама распахнула входную дверь; девушка обнаружила, что мрачный день сменился тихим прекрасным вечером: небо сверкало голубыми звездами, как драгоценными камнями.

Удивленная, она произнесла:

— Какой чудесный вечер!

— Поразительно, не так ли? После ветра и дождя Порт-Керрис выглядит как Постано. — Он прошел в дом, и Эмма закрыла за ним дверь. — Для завершения картины над морем должна еще подняться луна. Тогда не хватать будет только гитары и тенора, поющего «Санта Лючию».

— Быть может, мы его еще услышим.

Гость из Лондона был одет в темно-серый костюм, накрахмаленную сорочку с безупречно стоящим воротничком и сверкающими белыми манжетами, из-под которых поблескивало золото на запястье руки. Его рыжеватые волосы были гладко причесаны. Роберт принес с собой свежий цитрусовый запах лосьона после бритья.

— Ты не передумал насчет мартини? Все готово. Только что я пыталась приготовить лед. — Она пошла на кухню и, повысив голос, продолжала через дверь: — Джин и мартини на столе, там же лимоны. Ах! Тебе ведь нужен нож, чтобы разрезать лимон.

Девушка выдвинула ящик стола, выбрала острый нож и принесла его, захватив лед, в гостиную.

— Жаль, что Бена нет с нами. Он обожает мартини. Только у него никак не получается соблюсти пропорцию, и он всегда перебарщивает с лимоном.

Роберт ничего на это не ответил. Эмма увидела, что он еще не расположился поудобнее, не приготовил напитки и даже не закурил. И это само по себе было необычным и настораживало, так как его всегда отличали спокойствие и раскованность. Но сейчас Роберт явно был не в своей тарелке, и с замирающим сердцем Эмма подумала, что он сожалеет о предложении провести вечер вместе.

Она положила лимон рядом с пустыми стаканами и попыталась убедить себя, что это всего лишь ее пустые подозрения. Затем обернулась к нему с улыбкой:

— Итак, чего нам не хватает?

— Все есть, — отозвался Роберт и засунул руки в карманы брюк.

«Это не жест человека, собирающегося приготовить мартини».

Бревно в камине погасло и вспыхнуло вновь, послав вверх сноп искр.

Очевидно, его расстроил телефонный разговор.

— Ты переговорил с Маркусом?

— Да, переговорил. Вообще-то он пытался связаться со мной всю вторую половину дня.

— Тебя как раз не было на месте. Он обрадовался, когда ты рассказал ему о Пэте Фарнаби?

— Он звонил не по поводу Фарнаби.

— Нет? — Внезапно ею овладел неосознанный страх. — Какие-то неприятности?

— Нет. Конечно же нет. Но тебя это может расстроить. Дело в твоем отце. Видишь ли, он позвонил утром Маркусу из Штатов и попросил его передать тебе, что вчера в Квинстауне он и Мелисса Райан обручились.

Эмма почувствовала, что у нее в руке нож, что он очень острый и она может порезаться. Поэтому положила его, очень осторожно, рядом с лимоном.

Обручился. Это слово вызвало видение исторической церемонии: Бен с белым цветком в прорези для пуговицы на его поношенном вельветовом жакете, Мелисса в розовом шерстяном костюме, покрытая белой вуалью и осыпанная конфетти, сводящий с ума колокольный звон церквушки, рассылающий сообщение о свадьбе ее отца по зеленым просторам Вирджинии, которую Эмма никогда не видела. Это выглядело, как ночной кошмар.

Эмма очнулась. Роберт Морроу продолжал говорить. Его голос звучал ровно и спокойно:

— …Маркус считает, что в известном смысле он и сам виноват. Ведь он думал, что закрытый показ пойдет на пользу делу, к тому же, находясь в Квинстауне и постоянно наблюдая их вместе, у него не возникло ни малейшего подозрения о возможности такого исхода.

Девушке вспомнилось, как Маркус описывал красивый дом, и она представила, как Бен, попавшись на деньги Мелиссы, оставил свои творческие порывы ради удобств и теперь уподобился тигру, меряющему шагами клетку. И она поняла, что недооценила миллионершу, думая, будто Бену позволят честно бороться за то, что он хочет в жизни. Ей не нравилось, как исполнялись его желания.

Неожиданно Эмма разозлилась:

— Ему не следовало возвращаться в Америку. Не было никакой необходимости. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое и дали возможность продолжать творить.

— Эмма, никто его не заставлял ехать.

— Не похоже, что этот брак будет долгим. Бен никогда не принадлежал женщине больше полугода. Мелиссе вряд ли удастся продержаться дольше.

Роберт коротко заметил:

— Быть может, на этот раз все устроится, и брак сохранится.

— Но ты ведь видел их в тот день, когда они познакомились. Буквально не могли отвести друг от друга глаз. Если бы она была старой и страшной, ничто не смогло бы выманить его из Порт-Керриса.

— Однако она оказалась не старой и не страшной. В том-то и дело, что Мелисса красивая, в высшей степени образованная и несказанно богатая. И если не она, очень скоро появилась бы другая женщина, и, что более важно… — Он заговорил быстрее, чтобы Эмма не успела его перебить: — Ты не хуже меня знаешь, что это правда.

С грустью она признала его правоту:

— В конце концов, мы были вместе более месяца.

Роберт безнадежно покачал головой:

— Эх, Эмма, отпусти ты его.

Тон гостя привел девушку в бешенство:

— Он — мой отец! Что плохого в желании быть рядом с ним?

— Он не отец, тем более не муж, не любовник и не друг. Он — художник. Как и тот упертый маньяк, которого мы посетили сегодня. У таких нет времени возиться с нашими ценностями или стандартами. Все и всё, не касающееся искусства, уходит на второй план.

— Второй план? Я бы удовлетворилась и вторым, и третьим планом. Но мне всегда достается только последняя строчка длинного перечня его приоритетов. Его творчество, его любовные отношения, его скитания по всему свету, даже Маркус и ты — вы все всегда были важнее для него, чем я.

— Тогда оставь его. Подумай о чем-нибудь еще для разнообразия. Порви со всем этим, забудь. Найди для себя занятие.

— Все это я уже делала. Последние два года только тем и занималась, что порывала с ним.