— Господин! Кинутся! — попытался остановить его привратник, но хозяин замка уже вышел наружу:

— Эй, рабы! Слышите меня?

Стоящие на коленях у угловой башни люди повернули головы к нему.

— Недоимки прощаю. Все пошли вон отсюда.

Он вернулся назад еще до того, как сервы успели понять, что произошло, а потому радостные крики слышал лишь сквозь глухую стену.

— Как же так? — слегка подпрыгивая, потрусил рядом начетник. — Недоимки… двести десять монет…

— Я епископ, — остановился хозяин замка. — Я служитель Божий, и я ему молюсь. Не желаю, чтобы меня хоть кто-нибудь отвлекал!

— Но ведь казна епископская… На нужды Божии…

— Богу золото ни к чему, — холодно отрезал епископ. — Ему нужна вера. А я не хочу, чтобы в ближайшие полгода хоть кто-нибудь скулил у меня под окнами, кидался мне в ноги, когда я гуляю, плакал по ночам, пытался зарезать в обиде за проданных детей, и вообще… И вообще, если хоть кто-нибудь опять придет жаловаться, начетник, ты станешь каждый день обедать только в кресле святого Иллариона!

— Да, господин епископ, — заметно струхнул слуга. — Больше никто не придет.

Но жалобщики приходили. Дважды к ним выбегал начетник, опасливо косясь на окна башенки со спальней епископа, а один раз, после разговора, он сам явился к дерптскому епископу и не без злорадства сообщил, что Кодаверский монастырь наложил на сервов новый налог на кормление раненых. Властителю западного берега Чудского озера пришлось самолично садиться в седло и мчаться в Кодавер, умерять аппетиты монахов. Переодетая служкой Инга ездила вместе с ним и во время службы в монастырском храме пела на хорах. На прихожан этот молебен произвел незабываемое впечатление — но еще большее впечатление он произвел на самого священника, впервые услышавшего настоящий голос под настоящими сводами. После этого впервые за много лет дерптский епископ начал выезжать из замка и лично проводить торжественные службы в разных храмах: в Аадами, Торми, Паламузе, Камбии.

Когда воскресным вечером четвертого апреля после подобного богослужения кортеж правителя возвращался из Лохусуу, епископ с удивлением заметил, что на клене неподалеку от его замка развеваются на ветру какие-то тряпочки.

— Что это? — приостановил он своего коня.

— Это сервы, господин епископ, — пояснил гарцующий рядом Флор. — Они почему-то уверовали, что на вас сошла благодать. А поскольку вы не любите принимать благодарности, то каждый, кто хочет вознести за вас молитву, оставляет здесь тряпочный узелок.

— Вот как? — священник спрыгнул на липкий весенний снег, вошел под крону, огляделся, касаясь отдельных тряпочек руками. — Да их тут больше сотни… Странно… Оказывается, это тоже приятно.

* * *

Холодная спальня, несмотря на всю прелесть мягких перин, мало нравилась и самому епископу, и его личной певице, а потому они нередко оставались ночевать в малом зале, на раскиданных перед камином медвежьих шкурах. Здесь их и застал начетник, прибежавший с тревожным известием:

— Господин епископ, русский келарь приехал!

— Кто? — прикрыл священник девушку краем шкуры.

— Да отец Анисим, из Псково-Печерского монастыря. Дань для русского царя собирает.

— Почему в такую рань? — покосился в сторону светлеющих окон епископ.

— Так, чтобы отъехать не успели. Вы только ничего ему не давайте, господин епископ, — засуетился начетник. — У нас серебра всего пять бочонков, а золота и того меньше. Сервы платить хуже стали, страха не чувствуют. Совсем доходы упали.

— Ладно, не дам, — поднялся хозяин замка. — Зови его, раз приехал. Только не торопясь. Пусть со стола все вчерашнее уберут и свежее угощение поставят. Мне умыться принесут. И приберут тут все.

Русский келарь по объему превышал дерптского епископа никак не меньше, чем втрое. В двери малого зала он протиснулся бочком, затем сразу приосанился и двинулся вперед, сложив ладони, как на полочке, на животе.

— Дорогой отец Анисим! — широко раскрыв объятия, двинулся навстречу хозяин замка.

Гость от такой нежданной радости попятился и попытался даже епископа обойти, но вовремя спохватился и просто поторопился отвесить поклон, выставив вперед, как оружие, высокий клобук.

— Здравствуйте, господин епископ.

— Вы проходите к столу, отец Анисим, присаживайтесь. Покушайте с дороги. Какие дела привели вас в наши земли?

— Да дела все те же, — от приглашения присесть гость не отказался, с тяжелым стоном опустившись на стул и поправив края рясы. — По государеву уложению, должны вы на своих землях по одной немецкой марке с каждого человека в год платить в царскую казну, однако же этот год опять никакого серебра от вас не пришло. Обидно сие сильно, и думы нехорошие вызывает. Опять же, недоимки за вами числятся за пятьдесят три года, и никаких поползновений долг сей уменьшить я не вижу.

— Налить вам вина, отец Анисим? — хозяин сделал Инге, переодетой служкой, знак подойти, и она тотчас взялась за кувшин, наполняя бокалы собеседников.

Келарь спорить не стал, вина отпил, внимательно наблюдая за слугой, однако обратился к епископу:

— Посему должен вопрос я вам задать сурово: готовы ли вы долг весь выплатить в исправности? Али желаете гнев государев вызвать, каковой немалый разор в ваши земли может внести?

— Долг я готов выплатить с радостью, — почтительно кивнул епископ, — Однако же в сей момент казна епископская совершенно пуста, и я прошу вас, отец Анисим, дать мне отсрочку еще на один год.

— Крещен ли ты, сын мой? — неожиданно спросил священник Ингу.

Та испуганно шарахнулась, отрицательно закрутила головой.

— Неужели веры в тебе нет, коли от таинства святого отказываешься?

Певица растерялась, испуганно кидая взгляды то на одного священника, то на другого.

— Именем тебя каким кличут? — продолжал напирать гость.

— Простите, отец Анисим, — несколько повысил голос дерптский епископ. — Если мой служка мешает нашему разговору, я его немедленно отошлю.

— Ну что вы, господин епископ, ничуть. И хочу я сказать, что ни о какой отсрочке речи более идти не может, потому как стремления к честному ведению дела я не вижу.

— Что вы, что вы, отец Анисим, — ласково улыбнулся епископ. — Я искренне уважаю вас и государя московского, а потому, услышав месяц назад о его выздоровлении после тяжкого недуга, на радостях все недоимки сервам простил. Думаю, вы слышали про это, дорогой келарь? Храмов православных в моих землях много, на них это облегчение также не сказаться не могло.

— Да, я слышал о деяниях ваших по облегчению гнета на черных людей, — после некоторой паузы признал гость. — Но никак не знал, что связано это с возвращением здоровья государю Ивану Васильевичу.

Тут отец Анисим приподнялся со стула и широко перекрестился.

— Видать, про облегчение рабы наши слышать любят куда больше, нежели о причинах оного, — еще шире улыбнулся хозяин замка. — Однако же прощеные недоимки тяжким бременем легли на казну нашу, и теперь она пуста как никогда, дорогой келарь. Разве только пожелаете вы кару какую за этот жест радости наложить, отец Анисим. Придется тогда прощенные недоимки вашим именем сервам обратно на плечи возвернуть.

— Нет, что вы, господин епископ, — пошел на попятную сборщик податей. — Здоровье государя нашего радость общая, и серебром измерить ее нельзя.

Дерптский епископ, пряча улыбку, пригубил вино. Вот как неожиданно вернулся давнишний широкий жест. И если начетник подслушивает под дверью, он наверняка уже упал без чувств от радости и благословляет давешнюю мудрость своего господина.

— Да, смерды ваши, господин епископ, многое хорошее про вас говорят, — продолжил гость. — И батюшки при церквях плохого слова не произносят. По всей Ливонии ересь странная идет, костелы обезумевшие люди громят, на церкви святые руки поднимают. И только здесь словно длань Божия простерта. Это радует нас, очень радует. Однако же и тревога начала проникать в сердца людей православных. Многие из них, мимо дома вашего проходя, слышали звуки странные, словно замок ваш весь дрожал и заговорить пытался. Странно это все, и мысль нехорошую навевает. Как бы не силы диавольские пытались веру вашу испытать и в сердце епископства вашего проникнуть.

— Я так мыслю, — задумчиво кивнул хозяин замка, — что беспокойство ваше излишне. Вера моя крепка, лютеранскую ересь я в епископство Дерптское не пропущу, а Диавол, — епископ даже рассмеялся. — Диавол мне не страшен, это уж несомненно.

— Но готовы ли мне слово дать, что звуки сии бесовского происхождения не имеют?

— Именем Создателя клянусь: звуки эти вполне мирское предназначение имеют и обычным смертным издавались.

— Кем же должен быть муж этот, чтобы замок весь сотрясать?

Хозяин замка от этого вопроса вздрогнул, слегка покосился на Ингу, потом осуждающе покачал головой:

— Кажется, вы хотели о чем-то спросить, отец Анисим? — голос хозяина стал холодным, как свисающие с крыши замка сосульки.

— Да, — печерский келарь понял, что его хитрость раскрыта. — Ведомо стало нам, что вы, господин епископ, завладели девицей, в деревне Каушта Ижорского погоста проживающей, и в замке своем удерживаете.

— Это не так, отец Анисим, — лаконично ответил хозяин дома.

— Готовы ли вы поклясться в этом именем Господа нашего, Иисуса Христа?

— Клянусь Создателем, я не удерживаю в заточении в этом замке ни одной девицы, — перекрестился священник и хладнокровно поцеловал большой нагрудный крест.

— Что же, я верю вам, господин епископ, — тяжело простонал гость и подозвал к себе служку. — Ох, старость, прости Господи.

Он, поднимаясь, всем весом надавил Инге на плечо — да так, что она невольно вскрикнула, потом поклонился: