— Полгода прошло, смертный. Настает рассвет.

— Полгода? — священник ощутил, как его снова бросило в жар: но теперь он знал, почему. — Подожди! Мне… мне нужно закончить еще некоторые дела. Мне нужно успеть… предупредить…

Но тут щели ставней из темных превратились в светлые — и он начал проваливаться куда-то вглубь, в непонятный, невидимый и неощутимый колодец. Падал и падал, поражаясь чувству полной невесомости, падал и падал — пока не начал привыкать к этому новому странному состоянию. Он по-прежнему продолжал находиться внутри собственного тела, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, не мог произнести ни слова — и даже мысли, казалось, вышли у него из-под контроля. Больше всего это напоминало состояние, будто он не совершает, а всего лишь вспоминает уже совершенные поступки — просто воспоминания эти необычайно ярки. Вспомнил, как сел на постели, как встал; вспомнил, как подошел к окну, как толкнул ставни. Вспомнил, как выглянул наружу. Отныне он существовал только в череде воспоминай.

Господин дерптский епископ встал, подошел к окну, распахнул его наружу. Прищурился, подставляя лицо ярким лучам поднимающегося солнца, полной грудью вдохнул свежий морозный воздух и, ничуть не собираясь сдерживать эмоций, во все горло радостно завопил:

— А-а-а-а!

Крик ударился в деревья, отразился назад, потом снова отскочил от каменных стен и вскоре затих в лесной чаще. Священник улыбнулся, поднялся на цыпочки и сладко потянулся.

— Вы меня звали, господин епископ? — влетел в спальню заспанный, перепуганный служка.

— Тебя? — удивился епископ, отступил от окна, обошел вокруг мальчишки, с интересом оглядывая его с ног до головы. — Нет.

— Вам подать завтрак сюда, — с облегчением спросил служка, — или в малый зал?

— В малый за-ал… — тихонько пропел хозяин замка, оглядывая комнату. Он подошел к креслу, сел в него, положив руки на подлокотники и вытянув ноги, прилег на кровать. Поморщился. Взялся за сутану, кое-как натянул ее на плечи. Немного покачался на одном месте и снова поморщился. — Ладно, потом.

Священник вышел из спальни, начал спускаться по лестнице, наткнулся на бредущего навстречу с ящиком под мышкой мужика, ткнул его пальцем в грудь:

— Ты кто?

— Я плотник, — схватился за голову в поисках шапки мастеровой и низко поклонился. — Плотник я, господин епископ.

— Плотник, — задумчиво повторил хозяин замка, пробуя слово на вкус. — Нет, плотник мне не нужен.

— Да как же не нужен?! — мгновенно побледнел мужик и упал на колени. — А кровлю починить? Пол там где, али кровать сломается?

— Кровать?! — священник наклонился и крепко сжал ему горло.

— Почему у меня постель жесткая, как бамбуковая палка?

Мужик нечленораздельно хрипел, а лицо его быстро наливалось кровью. Господин немного ослабил хватку и смог различить жалобное:

— Начетник…

— Передай начетнику, что постель должна быть мягкой, — разжал руку хозяин замка и стал спускаться дальше.

В большом зале к моменту его появления все уже успели разойтись, и потому он без особых сложностей проследовал дальше, время от времени останавливаясь и внимательно оглядываясь по сторонам. Постепенно его жесты и движения становились все более уверенными и осмысленными. В малый зал, уже освещенный пламенем камина, он вошел вполне естественной, спокойной походкой, уселся на высокий стул у стоящего в центре стола, поднял со столешницы серебряный колокольчик и принялся его с любопытством разглядывать.

Отворилась дверь. Вошел служка, на этот раз вполне приглаженный, поставил на стол овальный поднос с высоким медным кувшином, небольшой плошкой и чеканным блюдцем, полным слегка поджаренных белых сухариков.

— Что это? — с некоторым недоумением спросил священник.

— Ваш завтрак, господин епископ.

— Что-о?! — хозяин замка сцапал со стола кувшин, запустил им служке в голову, промахнулся и пустил следом тарелку с сухарями. — Вы как своего господина кормите, смертные?!

— Так… — служка, зажмурившись, покорно принял удар медного блюдца в лоб. — Вы сами… всегда…

— Что всегда?!

Служка наконец-то справился с шоком и задал куда более правильный вопрос:

— Чего желаете на завтрак, господин епископ?

— Красное карри с серебром, немного манго и кумкуата, ламиметовой воды, и глоток маркаля.

Служка остался стоять с открытым ртом.

— Что еще? — раздраженно поинтересовался епископ.

— Красное… Что?

— Ш-ш-ша! — выдохнул, словно выругался, священник. — А ногу павиана?.. Печень крокодила? Бананы, лаймы, тупаны… У вас есть хоть что-нибудь из нормальной еды?

— Ба… ба… Телятина есть… парная… Вчера была парная…

— Тогда пусть мне запекут над огнем нормальный кусок мяса, — выдал свое пожелание хозяин замка. — И подадут… Ах да, тут стоит зима. Хорошо, когда будет готово мясо, пусть мне накроют нормальный стол. А не сухарики, как факиру, подсовывают.

— Да, господин епископ, — кинулся бежать служка и столкнулся в дверях с начетником, волокущим за собой мастерового.

— Вы подумайте, господин епископ, — начал возмущаться главный хозяйственник замка. — Этот негодяй сказал мне, что вы приказали постелить в вашей комнате перину!

— И немедленно, — кивнул священник. Начетник также на мгновение замер в недоумении, а потом сильным толчком выкинул плотника за дверь:

— Разумеется, господин епископ, — поклонился он. — Сегодня же будет готово.

Хозяин замка вернулся к созерцанию колокольчика. Поднял его в руке, тихонько встряхнул. Послышался мелодичный звон. В дверь протиснулся служка и доложил:

— Простите, на кухне еще не готовы.

— Мне не нравится этот балахон, — повел плечами священник.

— Прикажете принести вам замковый дублет и штаны?

— Дублет? — хозяин замка на мгновение поджал губы, а потом решительно кивнул: — Да.

Когда спустя час господин епископ садился за накрытый стол, на нем была темно-синяя суконная куртка на тонкой ватной подкладке, плотно облегающая фигуру. На рукавах, на боках и груди имелись длинные разрезы, сквозь которые проглядывал белый шелк. Посередине разрезы скреплялись застежками с умело гранеными сапфирами. На ногах красовались штаны чуть более темного оттенка, которые уходили в высокие, до колен, сапоги. Пожалуй, сейчас никто не смог бы узнать в этом щегольски одетом дворянине аскетичного дерптского епископа, и даже оставшийся на груди мужчины крест не наводил на мысль о священническом сане.

— Все свободны, — широким жестом отпустил он служку и повара, собравшихся было прислуживать за столом, дождался, пока за ними закроется дверь, а потом, низко склонившись, с наслаждением втянул в себя мясной аромат. — Жаркое…

Он отрезал ножом тонкий ломтик, наколол его на острие, положил в рот, прижал языком к небу, погонял из стороны в сторону, потом тщательно прожевал, проглотил. Немного выждал, прислушиваясь к сохранившемуся во рту вкусу. Затем склонился к другим блюдам.

Похоже, служка изрядно напугал служителей кухни рассказом о неожиданных запросах господина, поскольку те ухитрились сделать десяток салатов из всех имеющихся в наличии продуктов: яблок, моркови, капусты, как по отдельности, так и в различных сочетаниях. Священник с одинаковым интересом опробовал все, после чего вернулся к мясу, доел его до конца, наполнил вином высокий медный кубок и очень долго, мелкими глотками тянул его в себя.

— Да, — кивнул он, промакивая рот салфеткой. — Пожалуй, здесь тоже хорошо.

Дерптский епископ встал, снова сладко потянулся. Отошел к камину, протянув к огню руки с длинными тонкими пальцами, и не меньше получаса жмурился, подставляя теплу то одну щеку, то другую, вытягивая шею, поворачиваясь боком, наклоняясь ближе к огню или отступая. Затем взгляд его упал на дверь рядом с очагом. Священник радостно встрепенулся и шагнул туда.

Помощник палача уже бродил по подвалу, иногда бросая на обнаженную девушку жадные взгляды, но приближаться к ней не рисковал: ослушайся господина епископа хоть в мелочи — и моментально окажешься на соседнем кресле. Пока господин еще не подошел, он успел заменить угли на обоих жаровнях, запалить и расставить по держателям шесть факелов и приготовить еще три десятка на потом, на замену; уложить в низкое синее пламя над углями пару железных прутов и приготовить клещи с вытянутыми губками: для вырывания языков. Наблюдающая за его приготовлениями девушка вся уже извелась: она постоянно плакала, крутила головой, пыталась вырваться из пут, старательно сипела через трубку кляпа, пытаясь что-нибудь сказать.

Но тщетно. Инструменты для удержания и истязания человеческой плоти были отработаны веками на тысячах и тысячах жертв, и ни одной слабой женщине еще не удавалось остановить налаженные правила мучения.

Наконец, на лестнице послышались шаги. Хозяин замка вошел в пыточную камеру и, не обращая внимания на почтительно склонившегося слугу, с интересом пошел вдоль стен, касаясь кончиками пальцев вмурованных в них черепов. Иногда он останавливался и с интересом вглядывался в темные глазницы той или иной мертвой головы.

— Прикажете раскалить щипцы, господин епископ? — негромко напомнил о своем существовании палач.

— Да, конечно, — небрежно кивнул священник, продолжая свой обход.

Пленница, увидев легший на угли пыточный инструмент, снова забилась на кресте, и обратила на себя внимание местного властителя. Епископ направился к ней, остановился в полушаге, протянул руку, пощупал ее грудь, провел рукой по щеке, скользнул по боку до бедер. Опустил глаза вниз, с интересом посмотрев на свои штаны. Чему-то усмехнулся.

— Клещи уже горячие, господин епископ, — сообщил слуга.

— Тогда вынь у нее кляп, — разрешил хозяин. Палач открутил барашек на затылке, перекинул через верх металлическую ленту, рванул на себя широкую затычку.