Алекс сворачивает на обочину и открывает окно. Свежий воздух врывается в душный салон, и я с беспокойством смотрю на своего любимого. Как много свалилось на него в одночасье! Я безостановочно молюсь, чтобы болезни обошли его стороной!

— Я не любил её. Никогда даже не смотрел в её сторону. Мы встречали рассвет, выпили, разгорячились. Она предложила искупаться. Почему я пошёл один? Не помню. Как сейчас и не помню, зачем вообще пошёл… — он усмехается. — Она разделась донага и нырнула с разбега. И я отправился за ней. Это было быстро, неумело и нелепо. После мы просто разошлись каждый в свою сторону, словно ничего не произошло. Ничего не предвещало событий, произошедших двумя годами позднее.

Я застываю, следя, как меняется выражение лица Алекса. Словно он постарел разом на десятки лет! Я хочу попросить его замолчать, но не решаюсь. Наступил момент, когда между нами больше не останется тайн, и я должна найти в себе силы выслушать и принять его прошлое, каким бы оно ни было, чтобы у нас был хотя бы прозрачный намёк на совместное будущее.

— Она хотела прикрыть позор нашей свадьбой. Я не собирался жениться. Пришёл в гости, познакомился с сыном. Я сразу полюбил его… Моментально! Но уже тогда я знал, что ребёнок не в силах соединить двух чужих людей. Я просто хотел, чтобы все были счастливы.

Он вздрагивает и поднимает на меня тяжёлый взгляд.

— Посреди ночи в двери отцовского дома раздался стук. Я открыл нежданному визитёру и уже собирался обматерить, думая, что это какой-то забулдыга и пьяница ошибся хатой, но пригляделся внимательнее, различая в темноте очертания хрупкой женской фигурки. Я знал эту девушку. За дверью стояла запыхавшаяся младшая сестра матери моего сына. Она вздрагивала на ветру, стоя в ночной сорочке и галошах. Я не сразу сообразил, что она бьётся в истерике. Она схватила меня за руку и потянула из дому, пытаясь объяснить, что произошло, но среди рыданий я почти ничего не мог разобрать.

Я протягиваю руку и крепко сжимаю его пальцы ободряющим жестом. Взгляд Алекса смягчается на мгновение, пока он снова не переносится мыслями в ту ночь.

— Девчушка бежала, и я бежал за ней. Над их небольшим домом на косогорчике возвышалось зарево от пожара. В непроглядной тьме без единого фонаря в округе я хорошо видел взмывающие в высь искры пламени. Пожар расходился по старому трухлявому дереву с бешеной скоростью. От кухни, от печи, полз по стенам, торопливо касался крыши… Мой сын был там. И его мать. И её родители. Я выбил окно в самой дальней комнатушке и влез внутрь, помог выбраться их старику, который метался, в безумии бросаясь на огонь. Их мать навсегда осталась в том доме… В густом едком дыму я не сразу обнаружил молодую женщину с ребёнком… Она топила моего сына в ведре с водой, напевая колыбельную…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне кажется, что я ослышалась. Или поняла неправильно.

— Когда ты говоришь, что она топила Сашку в ведре, ты имеешь в виду..?

— Буквально, Аль. Она подожгла печь и не закрыла заслонку, дождалась, пока дом загорится и начала топить своего ребёнка. Моего ребёнка.

— Зачем? — тихо вопрошаю.

Дорожки слёз сбегают по моему лицу на подбородок, и Алекс стирает их своей рукой.

— Обострение шизофрении. Решила, что раз я не хочу жениться на ней, то она избавится от сына и спишет всё на пожар. Если бы её сестра не встала в туалет, вероятно, они все погибли бы… Думаю, все, кроме самой Жанны.

— Постой, — смотрю на него во все глаза. — Жанны?

— Биологической матери Сашки, — поясняет Алекс. — Моей одноклассницы, Жанны Борисовны Арсеньевой.

— А Людмила Борисовна — это её сестра? Та самая девушка, что прибежала к тебе?

— Да, ты правильно всё поняла.

— Что было после пожара? — задаю следующий вопрос, оттягивая обсуждение темы его отношений с Людмилой.

— Суд, экспертиза, принудительное лечение… Борис Аркадьевич не смог пережить такого позора и смерти жены. Оказалось, что его тёща болела тем же недугом. Мать Жанны эта участь миновала, зато коснулась её самой. Я остался с ребёнком на руках. Мои пожилые родители жили тоже в небольшом доме, пришлось тесниться. Сестру Жанны я тоже не смог оставить на улице… Жить после такого в провинциальном городке просто сущее наказание, все смотрели косо, девушку гнобили, распускали слухи… Я не хотел такой жизни для сына. Не хотел, чтобы всю жизнь в него тыкали пальцем и каждый рассказывал, как его пыталась убить родная мать. Я принял решение уехать в Москву. Но один, дембель с младенчиком, даже со скромными накоплениями родителей, я бы не вытянул. И я позвал с собой Милу. Ей едва исполнилось восемнадцать, когда она осталась одна. Из всех живых родственников был только Сашка. Я позвал её в Москву, дав обещание, что мы поженимся, что я никогда не брошу её с ребёнком на руках и сумею позаботиться о финансовом благополучии.

— И она согласилась, — выдыхаю я, — и ты держал своё слово…

— Первое время мы пытались создать подобие семьи. Мила заботилась о Сашке, но вскоре захотела родить собственного ребёнка… А я отказал. В то время бизнес уже пошёл на лад, я имел возможность пообщаться с несколькими генетиками и психиатрами… Сашка получил этот ген от матери. Я боялся, что в Миле тоже есть дефекты. Я не мог рисковать. С тех пор наш брачный союз начал рушиться.

— Поэтому ты отправил сына на вазэктомию?

— Да. Ген рецессивный, но его лечащий врач не давал гарантий, что у Сашки внезапно не начнётся обострение. И ни единой гарантии, что его дети родятся здоровыми. Я взял на себя ответственность за его будущее. Если с моим сыном можно было отработать, пройти курсы лечения, сберечь его от сильных стрессов, то насчёт потенциальных внуков шансы были слишком малы. Генетика, чтоб её! У меня просто не было другого выбора, если я хотел уберечь сына от разрушающей правды.

— Ты считаешь, это честно? — спрашиваю, заглядывая в глаза мужчины. — Ты понимаешь, что не можешь ему рассказать обо мне? Такая новость может стать той отправной точкой, которая толкнёт его за черту безумия?

— Я разберусь, Аль. Ты не будешь моим секретиком.

— Мне жаль, что так вышло, Алекс, — бормочу я.

— Ты ни в чём не виновата, малышка. Я люблю тебя и обязательно разберусь со всеми проблемами. Просто дай мне немного времени и береги себя, ладно?

Нечто неуловимое сквозит в его взгляде, и я внимательнее смотрю в его глаза.

— Ты думаешь, он знает? Знал, кто я такая, когда мы встретились?

— Я не уверен в обратном, — мужчина поджимает губы. — Я хочу попросить тебя, чтобы ты пока избегала встреч с моим сыном. Дело не столько в банальной ревности, сколько в вопросе твоей безопасности.

— Ты правда думаешь, что Сашка…

— Проблема не только в нём, Аля. — перебивает Алекс. — Проблема в том, что Жанна уже давно покинула клинику и скрылась в неизвестном направлении…

У меня перед глазами темнеет, а к горлу снова подкатывает тошнота. Я еле успеваю открыть дверцу и высунуться наружу.

Алекс протягивает мне бутылку воды, и я полощу рот.

— Нервы ни к чёрту, — жалуюсь ему. — Есть не могу, но меня постоянно тошнит.

— Скоро всё закончится, малышка, и мы полетим к океану. Ты отдохнёшь, всё пройдёт… — он замирает. — Аль, а может, ты беременна?

Кровь приливает к щекам. Я не знаю, куда деться от его внимательного проникновенного взгляда. Я смущена и раздосадована от его вопроса, вроде бы логичного, но нелепого.

— Боюсь, что это невозможно. Прости, — прячу глаза вниз, концентрируясь на верхней пуговке его рубашки, — после аварии… Шансы, что я смогу родить ребёнка, практически нулевые.

Горькие слёзы наполняют глаза и стекают по лицу. Я не решаюсь посмотреть в его лицо. Теперь между нами не осталось ни единого секрета. И он молчит, переваривая очередную порцию дрянных новостей.

— И всё-таки обещай, что покажешься врачу, — наконец изрекает он. — Эти диагнозы так часто искажают реальное положение дел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он заводит мотор, не дожидаясь моего ответа. Я устраиваюсь удобнее, отворачиваюсь к окну и закрываю глаза, тихо давясь слезами.

Боюсь, что это признание поставило окончательную точку в нашем разговоре.

Потому что Алекс медленно едет в сторону моей небольшой квартирки, расположенной не в самом благополучном районе Москвы.

39. Алекс


Можно я просто не стану это комментировать?

То, что я испытываю сейчас, подобно взрыву, порождающему чёрную дыру. Грёбанный вакуум. Слишком объёмно, чтобы можно было втиснуть в контексте разговора, всецело состоит из отборной нецензурной брани и просто выносит мне мозг, звуча заезженной пластинкой её голоса, полного боли и сожаления.

Из-за долбанной психички — теперь ответ на вопрос «кто стоит за этой историей» для меня очевиден — моя маленькая Аля пережила самое страшное, что только может пережить мать. Потерю своего дитя. Лишь в самом отдалённом значении я могу представить эти чувства: как другой родитель или родитель вообще.

Я знаю, помню, прекрасно помню, как светились от счастья её глаза, я без особых проблем могу представить её чувства, когда она узнала обо всём наверняка. И я отказываюсь верить, что она больше никогда не испытает это снова.

— Аль, — тихо зову я, и девушка вздрагивает. — Прости, мне нужно было как-то уложить это в своей голове.

— Я понимаю, — шепчет она опечалено. — Ты принял решение?

Решение? Что опять за мысли блуждают в её голове?

— Теперь ты бросишь меня?

— Аль, что за глупости?! Я вовсе не обдумывал, как расстаться с тобой. Ты думаешь, мне легко принять все эти новости? Ты думаешь, я не хочу орать дурниной и крушить всё вокруг? Это я не смог тебя защитить. Это из-за меня ты вообще оказалась втянута в эту историю.