— А она рада к нам вернуться, как ты думаешь, папа?

Майкл удивился, что дочь высказала вслух его собственные сомнения.

— А почему ты спрашиваешь, милая?

— Иногда я плохо себя вела с ней.

Я знаю, что ты чувствуешь.

— Мама понимает. Она знает, как тебе было трудно.

— В последнее время она нам мало писала.

— Она была занята. В сентябре бои усилились.

— Это почему?

— Что ты имеешь в виду?

Бетси бросила на него пронзительный, испытующий взгляд:

— Может, из-за вашей ссоры. Когда ты сказал, что больше ее не любишь.

Майкл поморщился. Значит, Бетси запомнила и, возможно, будет помнить всю жизнь, независимо от того, что случилось потом. Неужели дочь всегда будет переживать из-за этого? И что ей ответить?

— Бывает, взрослые ссорятся. Я уже тебе говорил.

— Ты ей ни разу не написал. А она тебе. Я не дура, папа.

— Конечно нет. Но…

— А если она изменилась?

Майкла это тоже беспокоило. Он улыбнулся дочери, надеясь, что его улыбка выглядит искренней.

— Мама очень рада вернуться домой, Бетси. Ни о чем не беспокойся. Мы просто должны показать, как мы по ней скучали.

— Я точно скучала, умираю от желания ее обнять. И услышать, как она говорит, что любит меня — как до луны и обратно.

Майкл притянул к себе дочь.

— Мы снова будем счастливы, Бетси. — Он изо всех сил старался, чтобы его голос звучал уверенно. — Вот увидишь. Начиная с завтрашнего дня.


Девять дней назад Джолин шла по территории базы рядом с лучшей подругой, ругая погоду и жалуясь, как тяжело шлепать по такой грязи. Ухватилась за край двери в кабину «Черного ястреба», легко забралась внутрь и поставила ноги на педали. И знала абсолютно точно, кто она.

Теперь она снова в воздухе, но все в ее мире изменилось. Она в транспортном самолете, летит домой вместе с шестью другими ранеными солдатами, медицинским персоналом и несколькими гражданскими. Пациентов разместили в передней части самолета на койках, прикрученных к внутренним переборкам. Блеклая тонкая занавеска отделяла их от остальных пассажиров. В былые дни Джолин нашла бы в себе силы улыбнуться, несмотря на боль и утрату, позаботилась бы о том, чтобы другим было удобно. Но то время ушло безвозвратно. Она лежала в койке, скрежеща зубами от фантомной боли, которая пульсировала в отсутствующей ступне.

Когда самолет приземлился в Сиэтле, сидевшая рядом медсестра сказала:

— Вы почти дома, командир. Вы, наверное, рады?

Джолин отвернулась, ничего не ответив. Медсестра права — возвращаться домой должно быть приятно. Все эти месяцы она мечтала об этой минуте, о том, как снова увидит дочерей. Разумеется, она представляла, как входит в дом, опускается на колени и протягивает руки для бесконечного объятия.

Что с ней такое?

Она должна радоваться, что вообще вернулась домой. Разве Смитти не отдал бы все, чтобы оказаться на ее месте? А Тэми? От этой мысли вернулось чувство вины и унижения. Но что она могла сделать со своими эмоциями? Они жили где-то внутри, не давали покоя, как гниющая рана.

Джолин просто не могла смотреть на все иначе или делать вид, что все хорошо. Внутри у нее все словно окаменело, и это ее пугало. Может, она боится слишком сильных чувств, боится, что если даст волю эмоциям, то начнет кричать и уже не сможет остановиться?

Самолет коснулся земли, вырулил на стоянку.

— Добро пожаловать в аэропорт Боинг-Филд, командир. — Мы перенесем вас в машину «скорой помощи», которая отвезет вас в реабилитационный центр.

Джолин хотела поблагодарить медсестру, но сердце билось так сильно, что у нее закружилась голова. Она не была готова. Она действительно боялась увидеть своих детей. Что, черт возьми, с ней такое?

К ней подошел майор в парадной форме и прикрепил к ее футболке медаль. Он что-то говорил, но Джолин его почти не слышала. Медаль не должны давать женщине, которая позволила сбить свой вертолет и убить молодого парня.

Она не потрудилась ответить, даже не поблагодарила.

Ее вывезли на каталке из чрева самолета и по бугристому трапу спустили на летное поле Боинг-Филд, где ждала вереница машин «скорой помощи», чтобы развезти раненых по больницам и реабилитационным центрам. Капли дождя упали на лицо Джолин — единственное напоминание о том, что она вернулась на Северо-Запад. Она смотрела на серое, словно опухшее небо, а затем ее перенесли в машину, с ней рядом сел, сопровождая ее, серьезный молодой человек — парамедик. Он поздоровался с ней и поблагодарил за службу стране.

По дороге Джолин, наверное, уснула, потому что, проснувшись, поняла, что машина остановилась. Санитары подняли ее, будто ребенка, и перенесли в приготовленное инвалидное кресло. Осторожно усадили и закутали ноги пледом.

Семья встречала ее у входа в реабилитационный центр. Майкл и Мила держали в руках цветы. Даже отсюда Джолин видела, что Лулу подпрыгивает и улыбается. В руках у девочек был плакат: «МЫ ПО ТЕБЕ СКУЧАЛИ», с написанными синей акриловой краской буквами, над которыми переливались яркие полосы всех цветов радуги.

Она любила дочерей всеми фибрами души; так было всегда, она знала это, но сейчас почему-то ничего не чувствовала, и эта бесчувственность пугала ее больше всего.

— Мамочка! — закричала Лулу и первой бросилась к ней. Потом Бетси.

Бетси налетела на культю.

Острая боль пронзила ногу.

— Черт возьми, Бетси! Осторожнее! — непроизвольно вскрикнула Джолин.

Дочь попятилась, в ее глазах заблестели слезы.

Стиснув зубы, Джолин часто и неглубоко дышала, пока боль не утихла.

— Прости, Бетси. — Она попыталась улыбнуться, но без особого успеха.

— Извини, — пробормотала Бетси; вид у нее был обиженный и сердитый.

— Мама? — Лулу была готова расплакаться.

На Джолин вдруг накатила волна отчаяния. Она не знала, как отмотать назад последние несколько минут и начать все снова, как улыбаться, не обращая внимания на пульсирующую боль в ноге.

Майкл взялся за спинку кресла.

— Мама, отведи девочек в комнату Джолин. Мы зарегистрируемся и вас догоним.

Мила увела растерянных девочек в здание центра.

— Спасибо, — сказала Джолин.

— Они правда были очень рады тебя видеть.

Она кивнула.

Майкл вкатил кресло в ярко освещенный холл и направил к стойке регистратора. Здесь он представил Джолин, которая натянуто улыбнулась, и подписал несколько документов. Затем повез по коридору в маленькую палату с гигантским плакатом «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, МАМА» на стене. Букетов тут было столько, что хватило бы на целый цветочный магазин. Везде семейные фотографии. Мила и дочери стояли у окна, но теперь их улыбки стали растерянными, какими-то неуверенными.

Джолин хотела успокоить их, но потом увидела висевшую над кроватью металлическую трапецию и подумала: «Вот она, моя реальность. Я не могу даже сесть без посторонней помощи». Оцепенение вернулось, проникая все глубже.

Давай, Джо, улыбнись, сделай вид, что ты прежняя… Улыбка — это всего лишь перевернутая гримаса. Ты сможешь.

Майкл подвез ее к кровати и остановился так резко, что она наклонилась вперед. Он смотрел на ее культю, прикрытую пледом.

— Ты можешь лечь в кровать?

Не успела Джолин ответить, как в открытую дверь постучали. В палату вошел крупный чернокожий мужчина с седыми дредами, одетый в розовый хирургический костюм. Обходя Майкла, он улыбнулся, словно победитель лотереи. С чрезвычайной осторожностью мужчина поднял Джолин с коляски и посадил на кровать. Потом снял с Джолин тапок, отставил в сторону и накрыл ее ярко-красным одеялом. Закончив, наклонился к ней и тихо прошептал:

— Просто дышите, Джолин. Я вам помогу. Слышал, из вас гвозди можно делать.

Она удивленно посмотрела на него:

— Кто вы?

Мужчина улыбнулся:

— Ваш физиотерапевт. Меня зовут Конни. Увидимся вечером, в шесть, я вам все расскажу.

Не переставая улыбаться, он представился остальным, пожал руку Майклу и вышел из палаты.

Джолин осталась с семьей.

Она смотрела на родных ей людей. Ей хотелось — отчаянно хотелось — радоваться, но радости не было, и это пугало и одновременно угнетало ее. Она ничего не чувствовала.

Лулу отделилась от остальных и подошла к кровати. Она посмотрела на пустое место, где должна была быть нога Джолин, нахмурилась, наклонилась над кроватью и похлопала ладошкой по одеялу.

— Точно, ее нет. А где она?

— Не здесь, Лулу. Моя нога очень болела, но меня вылечили. Теперь все замечательно. — Голос Джолин звучал неестественно.

Лулу приподнялась на цыпочки и посмотрела на гипс на руке матери, из которого торчали белые, отекшие и бесполезные пальцы.

— Но руки у тебя две. — Она повернулась к Бетси. — У нее две руки, Бетс. Значит, мы можем играть в «ладушки».

Бетси не отвечала. Просто стояла и смотрела на Джолин широко раскрытыми, страдальческими глазами. Она тоже была напугана. Но разве могло быть иначе? Ее мать вернулась домой калекой. Не очень обнадеживающая картина, если попытаться представить себе будущее. И сразу же накричала.

Джолин понимала, что должна разрядить обстановку, сказать: «Эй, я потеряла ногу, но мне хватит и одной», — приободрить их и успокоить, но не могла. Просто не могла. Как можно притворяться безразличной, если у нее не хватает смелости даже взглянуть на свою ногу?

Мила подошла к Бетси, положила руку ей на плечо и слегка подтолкнула к кровати.

— Девочки так волновались. Глаз не сомкнули.

В голосе свекрови сквозила неуверенность и даже упрек. Джолин понимала, что ведет себя неправильно.